Читаем без скачивания Вариант дракона - Юрий Скуратов

Нельзя человека все время держать в состоянии невесомости, нужно основные действия следствия, прокуратуры ограничивать процессуальными сроками. Надо через какой-то определенный срок либо предъявлять человеку обвинение, либо прекращать уголовное дело, как несостоявшееся.

В. И. Платонов не без основания в одной из передач даже заявил:

— Сейчас, только сейчас Скуратов стал человеком, побывавшим в жерновах и познавшим в полном объеме судебную практику и прокурорскую систему. Цены нет такому прокурору! Правильно говорят: за одного битого двух небитых дают… Именно такой прокурор нужен сейчас нашему обществу.

Следующее, что сделали мои адвокаты, — обжаловали законность и обоснованность продления срока расследования уголовного дела.

Мы подали жалобу в Хамовнический межмуниципальный суд. Есть установленная законом норма — всякое уголовное дело должно быть расследовано в двухмесячный срок. Все что свыше — это исключение из правил.

По моему делу работала бригада из пяти следователей, плюс ко всему в поте лица трудились оперативники, искали компромат — все без толку. Кончился двухмесячный срок следствия, его еще продлили на два месяца… Мы с адвокатами молчали. Кончились и эти два месяца. Следствие снова было продлено… Но когда же оно закончится? Ведь дело-то несложное! Имелась и неопределенность в моем положении: с одной стороны, я — свидетель, с другой — обвиняемый. Нарочно, как говорится, не придумаешь.

Судья Галина Пашнина приняла решение: очередное продление срока незаконно. В этом решении было учтено многое: и то, что длительное время сохранялась неопределенность моего положения в процессуальном отношении, нарушалось мое право на защиту (я не мог, например, давать отводы или знакомиться с результатами экспертиз), судья учла также те обстоятельства, что материал, вошедший в уголовное дело, уже всесторонне исследован и криминала в нем не нашли даже под микроскопом. Например, возник вопрос по Московскому национальному банку, которым руководил все тот же Егиазарян, мне вменили в вину то, что я, будучи знакомым с Егиазаряном, мешал расследованию дела этого банка, тормозил его, я же, наоборот, дал указание Московской городской прокуратуре ускорить проверку, а не затягивать, и резолюция моя была очень жесткой. В общем, против меня ничего не было, но расследование затягивалось, и затягивалось специально: с одной стороны, Демин с компанией просто обязаны были что-то найти — ведь за это же придется в конце концов отвечать, а с другой — если дело прекращалось, указ президента мигом бы терял свое действие, более того, следствие превратилось в инструмент сбора и проверки компромата. Так возникло, а потом исчезло дело с роскошной фазендой в Орловской области, на деле оказавшейся домом отдыха прокурорских работников, история с квартирами, которые якобы были куплены для меня, и так далее. Ничто из этих фактов не подтвердилось.

23 августа Пашнина вынесла решение, что Главная военная прокуратура не имела права продлевать срок предварительного следствия до шести месяцев, так как оно не представляет особой сложности в расследовании. Главная военная прокуратура подала протест в Мосгорсуд.

Мосгорсуд этот протест отклонил на своем заседании 15 октября.

После этого решение Хамовнического межмуниципального суда вступало в силу. Генпрокуратура немедленно зашевелилась — на этот раз в лице Александра Александровича Розанова, который заявил, что «уважает решение суда, но по Уголовно-процессуальному кодексу решение о незаконности продления следствия не является основанием для прекращения уголовного дела».

Главная военная прокуратура передала мое дело в Генеральную прокуратуру. Было понятно, что у Демина ничего не получается и не получится, да и дело мое ему смертельно надоело, поэтому надо было как-то прикрывать собственную немощь, а с другой стороны, требовался приток свежих сил.

Прекращать уголовное дело для Демина, Розанова и других было смерти подобно: ведь тогда разом прекращалось и действие указа президента. И я тогда должен буду, как всякий государственный служащий, выйти на работу.

Розанов обжаловал это решение в президиум Мосгорсуда.

Одновременно было принято и другое решение — Тверского суда, на территории которого находится Генеральная прокуратура. Суд этот признал незаконными обыски, проведенные у меня с санкции все того же Розанова.

В общем, в эту очень напряженную и очень горькую для меня пору выпадали все-таки и светлые дни.

Исполняющая обязанности председателя Мосгорсуда Егорова отклонила протест Розанова, сославшись на то, что эта категория судебных решений не может пересматриваться по протесту прокуратуры.

Розанов заявил, что будет продолжать «добиваться справедливости», и отправил повторный протест.

Егорова была «и.о.». А «и.о.», как известно, — штука противная, полная неопределенности. За место, которое занимает «и.о.», как правило, борется еще несколько человек, так и в случае с Егоровой. Подписав такое решение, судья Егорова сразу испытала на себе сильное давление. Президиум Мосгорсуда вскоре отменил решение городского и Хамовнического судов и отправил дело на новое рассмотрение. Хамовнический суд (судья Сучков) понял, что от него хотят и отказал в удовлетворении моей жалобы. Сейчас вопрос находится на рассмотрении в Мосгорсуде.

Интересно на все это отреагировал Ельцин. В своей обычной манере ведь решение судов для него пустой звук.

— Я со Скуратовым все равно работать не буду, — заявил он и добавил: Несмотря на все судебные решения.

Что же, сегодня, несколько месяцев спустя, можно заметить, что Борис Николаевич свое слово сдержал, работать со мною не стал и ушел в отставку.

И вообще, разве возможно, чтобы в Штатах такое в адрес генерального прокурора сказал, допустим, Клинтон! Да его дни в Белом доме были бы просто сочтены.

После обысков, что были проведены у меня, что-то изменилось внутри меня самого, я стал совершенно иным человеком — очень жестким. Это отметили все, кто видел мои телеинтервью. У меня забрали и пресловутые костюмы, все четырнадцать, за которые я заплатил деньги, вернули же только один. Хотя следователь Эльсултанов позвонил, сказал, что через час привезет все, но не привез — запретил Розанов. Экспертиза, как я уже сказал, сделала свое заключение, сказав, что они не фирменные, хотя Паколли утверждал, что заплатил за них 40 тысяч долларов. Впрочем, Минаев, который в Генпрокуратуре уже не работает, снизил цену до 35 тысяч долларов и указал эту сумму в справке, адресованной в Совет Федерации. Опытный портной оценил их по восемьсот долларов за штуку, а экспертиза вообще все оценила в 4 тысячи долларов.

Тринадцатого октября было вынесено очередное решение Совета Федерации, и снова в мою пользу, об этом я расскажу чуть ниже, 15-го я выиграл Мосгорсуд, и у меня появилась возможность выйти на работу.

Но не тут-то было. Меня даже не пропустили на территорию прокуратуры, во двор, который много раз показывали по телевидению. И я вновь подал жалобу в суд, — на этот раз на действия исполняющего обязанности Генпрокурора Устинова и Бродского — человека, отвечающего за охрану…

Много следователей перебывало на моем деле. Кое-кого я упоминал, но сейчас хочу несколько слов сказать о Петре Георгиевиче Трибое. Он пришел в прокуратуру из следственного комитета МВД, получил сложнейшее дело, которое находилось на контроле, — дело по убийству Листьева, и у меня с ним сразу же сложились отличные рабочие отношения. Трибой работал не за страх, а за совесть, сумел толково организовать расследование. Когда меня отстранили, Трибой сказал: «Отстранение Скуратова — крест на деле Листьева». Он понял, что, кроме меня, вряд ли кто рискнет сцепиться с сильными мира сего, с олигархами и власть предержащими.

Интеллигентный Трибой — это некий эталон современного следователя.

Раньше был другой эталон — следователь Исса Костоев, который в свое время «расколол» знаменитого Чикатило. Но сейчас время таких следователей прошло, поскольку любой нажим во время следствия грозит вмешательством адвоката.

Когда мое дело попало к Трибою, то он написал начальнику следственного управления Владимиру Ивановичу Казакову докладную, смысл которой сводился к следующему: «Я отношусь к Скуратову с уважением, подумайте, надо ли давать мне это дело?»

Казаков начертал на докладной записке резолюцию: «Не вижу оснований для отвода». Трибой досконально разобрался в деле и в начале октября 1999 года вынес постановление о признании меня потерпевшим.

Это прозвучало как гром среди ясного неба. Трибой заметил многое из того, чего не заметил Верховный суд России: целый ряд грубых процессуальных нарушений. Он планировал допросить Росинского, но это ему не удалось Росинский все время находился на больничном и его плотно опекала ФСБ. Трибой докопался до многих мелочей, до которых не докопались другие, обнаружил противоречия между показаниями девиц, выяснил, что они были едва ли не силой доставлены в ФСБ. В показаниях одной, например, есть фраза, что ее заявление туда доставил брат. Трибой вызвал брата. Брат начал все отрицать: «Я ничего никуда не доставлял». Устроили очную ставку, и брат закатил сестрице сцену: «Ты во что, дура, меня вмешиваешь! Куда втягиваешь?» Оказалось, он действительно ничего никуда не доставлял.