Читаем без скачивания В Стране Дремучих Трав - Владимир Брагин

Теперь, когда пишу эти строки, я узнал из книг и у энтомологов, как многообразен химический состав выделений насекомых. Давно известно, что креозот найден у уховерток, эфир салициловой кислоты — в железах усача; у одних гусениц — соляная кислота, у других — муравьиная кислота. Известно, что, когда насекомому приходит пора выйти из кокона, оно выделяет едкое кали — сильную щелочь — и прожигает ею отверстия в коконе для выхода. Узнал я, что одни насекомые выделяют масляную кислоту, другие — щавелевую, а у некоторых обнаружен свободный йод, кислородные соединения азота и этилхинон.

Все это впоследствии я узнал из книг и у специалистов. Узнал и то, что еще не назван и не исследован химический состав выделений пахучих желез многих видов насекомых.

Но тогда, в подвалах, я хотя и чувствовал множество разных запахов, но различил только йод и эфир.

Из одной камеры торчал конец какого-то бревна. Я стал его обходить. Посмотрел — ахнул. Опять знакомый шестигранник с золотистыми полосами-буквами на красном фоне. Мой карандаш! Бревно было перевязано веревками. Зачем и для чего Думчев притащил сюда мой карандаш «3М»?

Я пошел быстрее. Коридор стал расширяться. В конце его я увидел широкую пологую лестницу. Стал подниматься по ней вверх и очутился в помещении, которое показалось мне очень знакомым. Да, я уже был здесь! В одной из этих комнат под старым пнем я нашел листы с записями Думчева.

Так вот в чем дело! Из своего дома Думчев сделал подземный ход к речке Запоздалых Попреков!

Пройдя из первой комнаты в другую, я увидел: спиной ко мне сидел Думчев. Он писал.

Холодный бледно-голубой свет падал на листы бумаги и руку Думчева. Вот он прекратил писать. Я хотел его окликнуть, но он устало положил голову на руки. О чем он думал? Не о своем ли фанерном маленьком домике, о котором я ему напомнил, — домике, где он ставил смелые, дерзкие опыты? Не возник ли перед ним снова яркий, пестрый южный ярмарочный день, а он, молодой, дерзкий и смелый, поднимается на вышку, чтобы взлететь на своем летательном снаряде над толпой?..

Вот он встал, взял гнилушку и начал спускаться в подвалы.

Я молча последовал за ним.

Воздух ушедших минут

Я не решался отвлечь Думчева от серьезных размышлений и молча шел вслед за ним. Получилось так, будто я слежу за Думчевым. Конечно, это было нехорошо.

Устало и медленно он спускался со ступеньки на ступеньку в свой гигантский подвал.

Он подходил то к одной, то к другой камере в подвале, отдергивал шелковые шторы. При мягком свете бактерий я увидел в чуланах и камерах разноцветные шелковые мешки, туго завязанные веревками.

По-видимому, каждый из мешков был наполнен каким-то газом: вот-вот мешок взлетит под потолок; но его придерживали веревки, привязанные к вбитым в землю колышкам. Казалось бы, ничего страшного или удивительного во всей этой обстановке не было: обыкновенные коконы-мешки гусениц, наполненные каким-то газообразным веществом. Но этот подземный лабиринт, камеры, освещенные светом живых существ — бактерий, и человек, по-хозяйски сосредоточенно осматривающий мешки с неизвестными газами, — все привело меня в волнение.

Вот он присел на несколько сложенных пустых мешков, посмотрел в глубь коридора, затем окинул долгим, спокойным взглядом входы в камеры, кладовые, чуланы, из которых лился свет, и заговорил:

— Нет, я не безумец, не чудак! И называю газ, распирающий эти мешки, «воздухом ушедших минут»! Тысячи и тысячи лет человечество мечтало, чтобы мгновение, которому скажешь «остановись», послушалось его. Но мечта оставалась мечтой: уходили в небытие тысячелетия, бежали деловито вслед за ними века, скакали, догоняя их вприпрыжку, месяцы и годы, но никогда, никогда человек не в силах был продлить свою жизнь, остановить мгновение. И неизменными оставались слова Овидия, воспетого Пушкиным поэта-изгнанника древнего мира: «Наши тела изменяются, завтра мы не будем теми же, чем были вчера и сегодня». Но все же народы создавали сказки, мифы, легенды, песни и саги, где герои преодолевают время, недуги оставляют человека, старый становится молодым.

Я жил среди людей, размышлял над этими творениями народов. Видел я, как человек уже стал создавать те ковры-самолеты, о которых когда-то народ складывал сказки. Я и сам построил ковер-самолет и летал на нем. Медики восемнадцатого века возложили свои надежды на электричество. Но нет. Электромедицина не сделалась универсальным средством от всех болезней, а животный магнетизм оказался выдумкой. Даже наука девятнадцатого века не решила задачу о «живой воде». Остались мечты-сказки. Я искал, размышлял, ставил опыты. В мифах говорится, что бессмертные, вечно молодые боги питались амброзией и пили нектар. Так вот где скрыта тайна долголетия и исцеления от недугов, говорил я себе. Все дело в питании! И я стал изучать свойства «амброзии» — пыльцы растений и нектара, того сладкого сока, который выделяется растениями. Подробно и долго исследовал я, почему пчела-матка живет в пятьдесят — семьдесят раз дольше, чем обыкновенная пчела.

Но, чтобы преодолеть время, нужна энергия. О какой энергии мечтал народ, создавая сказки о живой воде? Какую энергию призвать для преодоления времени?

Ломоносов открыл закон сохранения вещества и движения. Наука знает: энергия одного вида переходит в энергию другого вида. Количество энергии остается неизменным. Лишь формы и свойства ее разнообразны. Но ведь не к механической же энергии, вращающей части машин, должен прибегнуть человек, чтобы на деле, въявь осуществить то, о чем мечтал Фауст: остановить мгновение, вернуть ушедшие годы, исцелиться от недугов старости и стать вновь молодым.

Превращения… превращения… превращения!.. Какая титаническая энергия скрыта в превращениях, в метаморфозах насекомых!

Муравьиный лев, закопавшийся в сделанную им воронку и стреляющий песчинками в проходящих муравьев, превращается в летающее насекомое, похожее на стрекозу. Гусеница, которая ползет на шестнадцати ногах, превращается в весело порхающую цветную бабочку. Личинка стрекозы, передвигающаяся в воде, как ракетный двигатель, превращается в грациозную стрекозу. Превращения… превращения… превращения!..

Не через стекла микроскопа смотрел я на процессы превращения насекомых — от вылупившейся из яйца личинки до появления взрослого насекомого. Я жил здесь, в Стране Дремучих Трав, в гнездах одиночных пчел, в муравейниках, зимовал в улье диких пчел.

Я был человеком-микроскопом. И потому я увидел, как протекают все процессы метаморфоза. На моих глазах одни формы насекомых превращались в другие. При разных превращениях насекомых я собирал ферменты. В моих мешках, лежащих здесь в подвалах, в мешках-коконах, где ранее творилась жизнь, ныне хранятся мощной силы вещества. Уже в первый год моей жизни здесь я вывел формулы инстинктов насекомых и стал непобедим. Я давно уже решил уравнение изменения скоростей развития насекомых и научился задерживать и убыстрять их рост, лепить их организмы по своему произволу.