Читаем без скачивания Привал на Эльбе - Петр Елисеев

Старый казак придумал-таки испытание сыну: вынес саблю во двор и сказал:

— Покажь, во что горазда твоя новая рука.

Михаил прижал к груди шашку, выдернул ее из ножен и взмахнул, со свистом разрезав воздух.

— Снизу вверх, — как на плацу подал команду старый казак.

Опять блеснула шашка на солнце. Михаил вошел в азарт. Он подбежал к садику, взмахнул клинком.

— Отставить! — крикнул старшина. — Не губи осинку. У меня есть лозы.

Старшина вынес из кладовки осину толщиною почти в кисть руки и воткнул ее в землю. Михаил изрубил деревцо на кусочки, ни разу не свалив его.

— Факт: рука добрая! — с удовольствием заключил старый казак и взял у сына клинок. — Вручу там…

В большом зале комендатуры собрались представители разных организаций, лучшие люди города, приглашенные по случаю проведения месячника дружбы советского и немецкого народов. Это была первая встреча, бывшие победители и побежденные, сидя за столами рядом, беседовали о зарождавшейся дружбе.

За передним столом друг против друга сидели коммунист Больце, избранный бургомистром, и лидер социал-демократов профессор Торрен. Они горячо спорили. Больце доказывал, что уместно выступить с общим заявлением о единстве действий.

— Нет общей платформы, — категорически отклонил Торрен пожелание коммунистов. — Я против революционной системы. Я за эволюцию. В этом сила социал-демократии.

— Выборы в магистрат показали ее слабость, — возразил Больце. — Рядовые социал-демократы стали на нашу платформу, голосовали за коммунистов.

— Голосовали слабые духом, молодые.

— Напротив, старейшие социал-демократы примкнули к коммунистам.

К лидерам партийных организаций подсел Пермяков. Вера устроилась за соседним столом. Вошли в зал Кондрат Карпович и Михаил.

— Товарищ комендант, годен! — указал старый казак на сына. — Рубает лихо, по-казацки. Разрешите вручить клинок?

Пермякову не понравилась затея старика, но огорчить его не хотелось. В знак согласия он кивнул. Кондрат Карпович, держа саблю обеими руками, торжественно поднес ее Михаилу.

— Вручаю, сын! — громко произнес Кондрат Карпович. — Завсегда так рубай, как исполосовал тот осиновый сук…

— Спасибо, отец, — принимая свою шашку, отвечал Михаил.

Все с любопытством, недоуменно смотрели на Елизаровых. Пришлось Пермякову объяснить собравшимся забаву старого казака. Он сказал, что это личное дело старшины, что с радости он вручил при почетных гостях оружие, хранившееся как боевая семейная реликвия, сыну, которому советские хирурги восстановили кисть руки. Раздались аплодисменты. Все приветствовали молодого капитана. Профессор Торрен поднялся, подошел к Михаилу и стал рассматривать его пальцы.

— Поразительное самодвижение медицины, — на весь зал произнес он, подняв бокал. — Я провозглашаю тост за самодвижение медицины.

В большом кругу профессор любил говорить высокопарно, философически. Не обошелся он без этого и сейчас, ввернув словечко «самодвижение». Торрен не восторгался советской системой, он лишь отдал дань советской медицине. Он преклонялся перед наукой, приветствовал, как он выражался, саморазвитие. Он был противником скачков в истории и крутых поворотов в политике, лелеял мечту о том, что со временем люди самоусовершенствуются, поймут зло общественного эгоизма, и наступит примирение всех жителей земли, и без насилия и крови восторжествует разум. Это субъективное мнение мешало ему стать выразителем воли своего народа, сомкнуться с ним и шагать в его передовых рядах. Он по-своему старался искоренить общественное зло, помочь своему народу, но не с той стороны подходил к нему, не угадывал его стремлений и плелся в хвосте общественной борьбы.

Поднял бокал с вином и Больце. Он также приветствовал советских хирургов, назвал имена профессора Благоразова и ординатора Галины Марковой, о заслугах которых только что рассказал ему капитан. Больце отличался не красноречием и начитанностью, а мудростью. В университете он не учился, а черпал знания из жизни народа, впитывал в себя его думы и надежды, как дерево соки земли. Желания, мысли народа становились его силой и волей.

— Два слова о дружбе наших народов. Есть друзья труда, которые помогают народу выпрямить спину и разделить с ним тяжесть, не требуя за это ни пфеннига. Таковы советские друзья. Есть друзья, которые говорят: «Подружимся, сперва я на тебе поеду, а потом ты меня повезешь». Таковы заокеанские друзья по ту сторону Эльбы. Настоящие друзья помогают друг другу строить дом, и советские друзья помогают немецкому народу строить новый дом. Фальшивые друзья выгоняют народ из его дома и вселяют в него своих людей со штыками.

Михаил и не думал о выступлении на этой встрече дружбы. Но так повернулось после затейливой церемонии с клинком, что надо было ответить на теплые слова друзей-немцев.

— Мне очень приятно слышать хорошие слова о советских хирургах, которые сделали невозможное возможным, вернули мне руку. Радостно сознавать, что война окончилась справедливой победой. Но вообще я проклинаю войну. Могло бы случиться со мной и так, что мне оторвало бы не пальцы, а голову, а пуля пробила бы не ногу, а сердце. Я за то, чтоб дети не умирали раньше родителей, за то, чтоб вместо танков делались тракторы, вместо пуль — гвозди.

Михаил говорил по-немецки. Кондрат Карпович хотя и хвалился, что он тоже «шпрехает», но не понимал. Ему дословно перевел выступление сына Пермяков. «Вот чертяка, — крутил старый казак усы, — как научился по-немецки гутарить! А давно ли спрашивал: «Папаня, кто быстрее бегает — полкан или чушка?» Добре, сыну, добре. Рубай правду-матку».

Выступающих было много. Приглашенные немцы говорили о пользе дружбы. Речь повела Гертруда Гельмер:

— Мы теперь находимся в дружбе с сильным и надежным русским народом. Я, как активистка, познавшая фашистские застенки, готова жизнь отдать во имя дружбы народов Германии и России. Вот на этих московских конфетах, — взяла она из вазы конфету, — написано «Весна». Пусть это слово будет предзнаменованием великой дружбы.

— Коротко, сильно, красиво сказала, — шепнул Михаил Пермякову. — Кто она такая?

— Заместитель бургомистра. Незаурядный организатор.

Выступил профессор Торрен. Вид у него был изможденный. Под глазами — темные круги. Под подбородком, словно пустой кисет, болталась кожа. Лицо одутловатое, отекшее. Торрену не давали покоя мысли о крутом повороте истории. Все перевернулось в Восточной Германии. Появились новые хозяева города — рабочие. Они взяли в свои руки все: магистрат, заводы, магазины, определяют политику, беспощадно критикуют друг друга на собраниях. Вчерашние враги — немцы и русские — называют друг друга товарищами, друзьями… И он решил сказать все, что таилось в его голове.

— Я в молодости увлекался правоведением, — угрюмо заговорил он. — В соответствии с правовыми нормами эту кампанию я назвал бы не месячником дружбы, а месячником победителей и побежденных. За эти три декады победители должны разъяснить свою политику. Я приветствую победу над фашизмом, но не понимаю новую демократию в сочетании с тюрьмами и вооруженными охранниками, товарищество и дружбу — с жестоким критическим самобичеванием. Не понимаю и политику отторжения земель Германии за Одером, — глухо простонал он и опустился на стул.

Комендант не собирался держать речь. Разъяснять политику советских властей не было нужды. Она хорошо известна народу, о ней говорилось и в печати и по радио. Ничего от немецких людей не скрывалось. Пермяков в заключение только хотел произнести еще одну здравицу за великую дружбу двух народов, но вызов профессора он не мог не принять. Хотя бы надо напомнить, что солнце яснее луны, добро лучше зла.

— Вы говорите, — посмотрел Пермяков в упор на профессора Торрена, — наличие тюрем и охраны при народной демократии не соответствуют правовым нормам. Честному человеку нечего бояться ни тюрьмы, ни вооруженной охраны: они ведь предназначены против преступников и врагов народа. А это вполне соответствует и правовым нормам.

Торрен не думал, что так просто обернется ответ. Он уже каялся, что дал пищу для полемики. «Молчать бы лучше, как рыбе, на этой встрече вежливости», — незлобно размышлял он. Пермякову тоже не хотелось отклоняться от плана встречи, на которой гости говорили бы запросто, непринужденно, без пышных слов. Но нужно ответить на вопросы профессора.

— К мирному жителю забрался вор, увел корову. Через какое-то время хозяин находит свою корову и с помощью добрых людей возвращает ее себе. Скажите, профессор, прав хозяин?

Абсолютно прав, — ответил Торрен. — Но я не разумею, к чему относится эта субстанция?

— А вот к чему. В прошлом веке на землю мирной Польши с огнем и мечом забрались пруссаки. Они отняли у поляков города и села, пашни и заводы. Теперь хозяева с помощью добрых людей вернули себе свою землю. Правы хозяева?