Читаем без скачивания Антология современной уральской прозы - Владимир Соколовский

И пока не поджимает сюжет, в чьём позднем свете успешно выправят горбунов — в брегеты, а свои плутни — в солнечный удар! — не пронзят, что минутный собеседник — эскиз — идеальный герой: примерный! — удаляющийся от настоящего... улетучивающийся. И оттенят щепу, щель, мышь — в интересе ренонс.

Остается завалившийся в щель фронтиспис: черновой кофе — пред садом, уже разорванным — на листья, сухоногая цапля-стол — и из пира в соседях, в дар — на обмётанном синью острове-блюдце — сладость: разгромленный «наполеон», возведённый в серебряную степень — зеркальной шпаргалкой-кофейником... а также — объятая мегаломанией медная муха, принимающая в брюхо пепел, и какой-то предмет — в углу, подстрекающий хрупкостью — взрывом! — подсекающий жесты и немотивированные метаморфозы — и наказанный неопределённостью: за вечный трепет. И рассыпавшийся в презрении сад: расщепление личности сада — на кусты и так далее... раскол бузины — на подбросивших белые чепчики бузотёрок, и осеребренного крестами в петлицах жасмина — на полных, как N, героических кавалеров (героев метят крестами: с этим — настороже!)... Помешанный на ветру и посаженный за решетку сад, под свалявшими овечьи клочья акациями отпускающий сквозь прутья — остроты... — и присутствие моря — между строк, уравнявшего разночинное воинство учинённой синью...

И — Тифон, засыпающий муху пеплом, — горящий гость, шкипер уплывающего времени: просаженного — бобовый король.

В общем, за церемониями Магды — с провидением событий... но кого не сконфузит их следствие по делу причин... их охотничья травля — по следу... за значительностью мухи или с собственных эфвуизмов — гость мелковат. По крайней мере, горбоносый, как пламя, гость — длинноволосый, как пламя? многоязыкий? — не замечает, что — свыше: заходящий в обморок свет, полусвет, демимонд... чьи передержанные румянцы, вдруг сгустившиеся — в цвет иной минуты... цитата из прошлого или реминисценция будущего? Или кому-то излишне — выходить из себя, как колкой Магде... Хоть видно даже из-за строк — высший свет опустился до провальной метафоры — его закат наверняка знаменует канун войны... тлеющей, но раздутой разлуки... пусть война и растленная — за морем, каковое — прямо за домом, но на чью-то радость — непроницаемо... гость уже примеряет непроницаемость, то есть — явно воспользуется морем. Ибо как не догадаться о его ближайшем исчезновении — навечно! — по вечному отсутствию — до сего мгновения (синонима неверности!)...

В общем, встреча — как полная видимость отсутствующего — превращается в видимость прощания.

И синхронно: размышления Магды — то ли о неверности прекрасного, то ли о прекрасной неверности, и пламенное многоязычие гостя — Магде на полушку... на пол-ушка.

Значит ли, что меня нет — здесь, что меня вообще — нет? Почему бы нет? — как вариант, вероятный не более прочих. Но мадам, дозволив миру существовать пред её чудо-глазками и лишь за сим находя его — чудом... гость — о ком-то, хлопая мушиными крыльями. Мадам принимает мои бесконечные походы за неумеренную дискретность образа — sic! — бесконечность — за... Хоть рисуюсь — от всей души! И ничто не выдаст так временность моего присутствия, как взятая присутственным местом — её жизнь... то есть моё присутствие — выпячивание несущественного в предмете, ибо пред вами — бродячий образ, чья суть — таки беглость... стремительность гения! И доступность, очевидность, хорошая видимость — не его черта. Да и его черты — пустое: в разных текстах гость меняется, как Протей... верней — как дорога, как времена, хотя все тексты, несомненно, — об одном лице... каковое одно — скрывает его лучше самой бессрочной дали. И важнее — попытки его уловить, эти прекрасные уловки — двести лет расставлять на героя сети строк, и по их истечении — зрим ещё менее, чем — когда-то... — внезапно опуская ресницы, пресекая опущенной решёткой — натиск предмета из угла, что захватывает террасу, карликовый диктатор, в трепете диктующий: застыть! — от гения до мгновения...

Прощание — вот минута, дальше всех отстоящая от прорвы-Разлуки — так же полна! Только Разлукой и не удостоена, — Магда, в рассеянности, — самая, ха, сближающая... такой же шквал! Растворить собеседника без остатка — в этой стоящей повсюду наклонной сини с упавшей в осадок землёй... в растворе обитых медью страниц — в анфилады дней лета, в золотую орду лучей, заражающих всех — прищуром, когда назначенец — особенно настойчив (усидчив) в моих глазах? Ещё ухитряться... Минута, единственно равная — вечности! О, какую вечность он — здесь... а то не вечность?! — и отвлёкшись вдруг воспарением к Марсу... что если гость болтает — о Войне, от которой ускользает с миром, — с чёрной лгуньей арапкой-Явью... Ха, я взглянула на дело в зеркало?.. И сдувая стеблями соломы со лба длинные проблески сабель, оттягивая за уши хрюканье барабанов непочтенного бога — и вернувшись... когда-нибудь... в застывшее прощание — выверить достоверность, пунктуально вообразит — редчайшую птицу на земле (на террасе): чёрного лебедя! — без которого уже не вообразит и дня... и пометит расчётный — белым камушком. Правда — ввиду неотложности дней...

Меня преследует карнавальный мусор, — реплика Магды, — отбитые носы и брошенные хвосты дорог, должно — ящерицами? Наслеженные птичьей ножкой звезды и покатившийся горох эха или обвисшая тетива мерцавшего кому-то профиля... да-да, я о вполне материальной коллекции: тот оброненный впопыхах вызывающе алый веерок заката — без сомнения, я уже видела... вырванные цитаты и выдранные завитки ветра, вечно всё завивающего и надувающего пышностью — ветер-барокко... Навязывают нынешнему — мелочное сходство с... эти носы, играющие расквашенный капустник! Главное — выбито, а неуловимые — таки неуловимы...

И смешок гостя: повторение несущественного — ввиду несущественности... и торжественные пассы над отрезанным «наполеоном» — да претворится!.. А красное вино, надеюсь, отдает погребком — его замшелой низостью?

Или я, как собака, кусочничаю по окраинам, выданным мне в залог, что прошлое — впереди? Я — в прошлом? Скорее: в интерпретации прошлого — бандитской деталью...

И гость — воодушевлённо: будем вести чисто буржуазный образ жизни! Сорить — главным... Почему — нет, если жизнь — калейдоскоп подержанных событий? Синонимов?

Словом, ему пора — из виду — в неразличимые, из драгоценного чёрного лебедя — в неуловимые маленькие капралы. И Разлука на карауле соображает: обернись Войной — сорвёшь высочайшую возможность — стать вечной... И гость воображает: облетающая птичья форма исчезновения — ему к лицу, и лицо — все дальше... в роли. А Войне — его серый цивильный сюртучок, этот поношенный анекдот, приближаясь в котором к Войне, или чёрт разберет ваши маскерады — всем укажет: в приближённые! — а сочтёте себя на голову выше — я готов, как известно, облегчить счет! — приближаясь... превращаясь...

Война, а? Чтоб её уморило... — про себя — Магда, высмотрев на перилах том — преторий, птичье перышко, величественно снижающееся до реляций — кому? Истории, Магде, но готово покаяться — лишь перед стилем. Да, не увиливает в кокетстве и не ломается, как Вандомская колонна. И — чужие: гусиные, мышьи, медвежьи, двести лет за ним спешащие, вот — приличная форма оперения.

«Молодые академики, опасаясь, чтобы память не изменила им, успели уже уйти для того, чтобы записать всё слышанное ими. На следующий день, назначенный для нашего отъезда, Мюллер явился ко мне в семь часов утра, чтобы проверить, точно ли записаны нападки императора на Тацита. Я изменил несколько слов, и это дало мне право получить полную копию труда указанных господ, предназначенную для литературных архивов Веймара...»

«...его «Анналы» представляют собой не историю империи, а выписку из Римских канцелярий. У него все полно обвинениями, обвиняемыми и людьми, вскрывающими себе вены в ванне. Говоря о доносительстве, он в сущности самый большой доносчик. А какой стиль! Какая беспросветная ночь!.. Разве я не прав, господин Виланд? Но я мешаю вам, мы присутствуем здесь не для того, чтобы говорить о Таците. Посмотрите, как хорошо танцует император Александр...» «Я не знаю, зачем мы здесь присутствуем, ваше величество, — ответил Виланд, — но я знаю, что в эту минуту ваше величество делает меня самым счастливым человеком на земле... после сказанного вами я забываю, что вы владеете двумя тронами. Я вижу в вас лишь представителя литературы...» (Талейран. Мемуары).

Именно! — представитель мильонов пламенных, или многоязыких страниц — кривых осколков карнавального зеркала, брызнувшего во все страны света — их светлостями: от солнце-королей до солнечных королей-зайцев... запустившего в мир — зайцами — тех и этих героев. Зеркало — как вечный карнавал, в крайнем случае — маскерад для узкого круга. Зеркало — как королевская мантия, сшитая из шкур солнечных зайцев. Право, не знаю, зачем мы присутствуем — здесь... и ещё где-нибудь... но вы возвели меня в счастливцы, поместив на перилах — том, писанный отлучённым от яви... отъявленным литературным героем! — собственноручное начертание (нагромождение) побед — амплификация (безвкусный плеоназм?)... припуск выразительности жизни. Продолжительности? И отметившие марафон пера — парангоны-изречения... извлечения из удобривших наст ушей? из легенд? Схваченные страницей — финишные ленты строк, давно разорванные...