Читаем без скачивания Алчность: развлекательный роман - Эльфрида Елинек

15 Алчность людям нечасто; к сожалению, я почти уверена, что погребение для столь многих — самое увлекательное событие, какое им случалось пережить. Чем холоднее вода, тем медленнее процесс разложения и, соответственно, газообразования, который обычно выталкивает утопленников наверх, на поверхность, где они рады были бы выговориться, если бы встретили кого-нибудь. Почему же этот кто — нибудь бежит прочь? Столько можно было бы ему рассказать. Не бойтесь смерти! Уже столькие умерли, что и у вас получится. До сих пор это удавалось всем, даже такие недотёпы, как вы, как я, смогут это сделать, когда понадобится. Позаботьтесь о том, чтобы ваш труп сохранили, но не слишком долго! Вы и раньше-то были несносны, а теперь к этому ещё добавится одно отягощающее обстоятельство, о котором вы, во всяком случае, даже мёртвого словечка не сможете молвить. Если вода холодная, тело не разлагается, вместо этого наступает воскование жира, при котором мягкие части, где нарос жирок, полностью превращаются в восковой нарост, то есть что наросло, то теперь затвердело и остаётся снаружи почти неизменным, представьте себе такое. Позднее наступает стадия мелования, которую я не могу описать, потому что я ещё не настолько проникла в Ничто и могу постичь только то, что есть в наличии, если я его вижу или могу перенестись в его обстоятельства. Я не могу. Но я могла бы взять себе в помощь учебник патологии, только он мне не поможет. Этот утонувший рыбак четыре месяца дрейфовал под поверхностью воды и всё ещё как новенький. Эта девушка в озере со своими милыми, мягкими, мёртвыми губами — я увещеваю эту деликатную область, эту красивую среду озера теперь наконец закрыть рот и попридержать язык, она здесь уже часто брала слово без спросу, но это совсем не требуется, озеро и без того упорно молчит, в отличие от меня, и сверх того ещё само зажимает себе рот, но раньше из него кое-что всё же выскальзывало, как я вину, — эта девушка, по крайней мере, пробыла в ледяной воде всего несколько дней, но тоже, если бы её подержать там дольше, её тело, может, законсервировалось бы, хотя эта вода ведь давно стоит на краю-хоп, поддай газу, эвтрофии, здесь скорее избыток, чем недостаток живых существ, сколько уж мне об этом говорить, ну, вы наверняка упрекнёте меня, что я уже слишком часто это делала: удобрение, удобрение, удобрение! — но не животных, нет, ни одно из этих существ здесь, в воде, не разглядишь невооружённым глазом. Она вовремя выгрузила эту девушку, вода. Тихий лес, почему же в тебе не отыщется никакой лодки? Но вот же она, точно! Эту лодку брали лунной ночью. На стеблях камыша могли остаться ледяные колечки, но сейчас их нет. Теперь до следующего года. До свидания. Некоторые хотели бы стоять тесно друг к другу, но им нельзя. Я, правда, не знаю, как уже было сказано, характер этой женщины, которая сейчас едет в машине, но, судя по фотографии, отталкивающего впечатления она не производит. Сойдёт. Она едет дальше. Машина хочет, как и всякое транспортное средство, пошевеливаться, а не пилить на холостом ходу (что-то здесь изменилось, но не мой взгляд, надеюсь), значит, мы теперь уже внизу, в Виентале, который весь забит так, что нельзя продвигаться быстрее пешего темпа. Начался утренний час пик. Больше раз-, чем два-взяли. Эта женщина тронулась от своего дома сюда ни много ни мало в пять часов утра. Ей, правда, удалось избежать утренних пробок в землях Штирии и Нижней Австрии, но в Вене она угодила как раз под молот Хадик-гассе. Из города выехать ещё можно, а в город — вы рискуете видом на замок Шёнбрунн, где огромные экскурсионные автобусы, вместо того чтобы скромно ждать на обочине, дерутся из-за стоянки размером с ванну, которую, по её малости, не найдёшь невооружённым глазом. Итак, предоставим их нашим венским туристам, пока они ещё есть вообще, а сами поедем дальше, ведь мы хорошо ориентируемся. Вена — другая, её символ — вишня с косточкой в виде сердца, куда там против неё дурацкий big apple. Или высадим народ на второй полосе и заглушим вопли тех, кому мы перекрыли дорогу, нашим высокозакреплённым мотором, который мы можем легко напустить на любую судьбу, пожалуйста, минутку терпения, мы сейчас уезжаем, через каких-нибудь полчаса, а если вы нас задержите, это продлится дольше. Мы сразу же отсюда поедем на парковку на природе, чтобы отравлять i деревья, кусты и траву там, где они ещё растут, а не там, где их вообще нет. Каштаны в Виентале первыми умерли под слоем свинца и от алчных зубов тли, остальные на очереди. Мёртвые деревья наверняка не погонятся за нами, чтобы отомстить. На смену живому придёт импозантное мёртвое или скромное, но всё равно мёртвое, таков принцип этого города, который вступил в прочный брак со смертью и вот уже пятьдесят лет всё собирается развестись, но никак не может собрать для этого все бумаги, и когда ему кажется, что собрал и может ещё разок, который продлится очень долго, весёленький и живенький разок, в последний раз потрахаться, внезапно выныривают уже новые улики в том, что этот город однажды жил чуть не полностью за счёт краденых денег и может умереть лишь тогда, когда вернёт свои долги, которые могут временами принять размеры стоимости всех свезённых картин, похищенных ценностей, которые между тем прокисли, как молоко, замерли во времени, потому что их владельцы, со своей стороны, пропали. Как тут не станешь кислым. Стоит какой-нибудь клерк и говорит: приходите на следующей неделе, поступят результаты новейших обследований, и мы посмотрим, что там скрывалось под позднейшими слоями, может ваша картина, как знать. Такая красивая женщина, как вы, дорогая Вена, может и подождать немного с ролью новобрачной, в следующем году вы наверняка подцепите ещё одного жениха, даже если нам лично придётся перед тем обломать вам все украшения. Вы и на сей раз снова согласитесь хоть на что, в этом мы уверены. Нет, вполне уверенными мы всё — таки не можем быть никогда, иначе потом снова что-нибудь скажут у нас за спиной, чего мы никогда не смогли бы сказать наперёд в такой форме, а если и сказали бы, то без злого умысла. Даже оперный бал устраивается без злого умысла. Посмотрите! Видите, как заплутавшее само в себе современное в своём любопытстве к новому сливается в экстазе с будущим и растворяет ему двери, как сказали бы греки? Жажда нового, да-да, ведь это так, будем же честными, любопытство на самом деле направлено не на будущее как возможность, а в своей алчности вожделеет возможного уже как чего-то действительного. Примерно так. Посмотрите сами. Вот мужчина, который рассматривает дома не как возможность для жилья в них, а, хотя они ему вовсе не принадлежат и, может, никогда не будут принадлежать, уже как на нечто, что ему принадлежит, и именно потому, что это ДОЛЖНО ему принадлежать. Итак, теперь двери открылись, и вы просто подавлены, потому что на вас наступил тот, кому непременно хотелось попасть внутрь раньше вас. И тогда мы пошлём вас для установления мира в другую часть света, помурыжим вас как следует, вывернем вас наизнанку, ан глядь: вы всё равно будете выглядеть точно так же, как сейчас! И этот дом тоже будет стоять как каменный и не сможет воспользоваться возможностью для расслабления. И нет, и шансов тоже нет, что вы когда-нибудь изменитесь. Тем более вам сейчас необходимо сияние «Персила», чтобы вы и завтра утром могли быть такой же начисто промытой и невредимой снова выйти из изрыгающей мыльную пену мельницы смерти, в которую вы поймались и в которой застряли, совершенно несправедливо. Бывает тотальный ущерб, если вы недоглядели, но тотальной вины не бывает, потому что эта косуля, или эта детская коляска на тротуаре, или это двуглавое животное на этом здании, естественно, отвлекли ваше внимание от слишком медленно едущего автомобиля, малолитражки, которая чуть не сплющилась от груза на багажнике, ну, вон той, что перед вами, лишь один момент, но, к сожалению, неверный.

Теперь женщина продвигается вперёд немного быстрее, она знает объезд, знакомый только посвящённым, направо от Хадик-гассе, затем по Майнл-Морен, их магазин находится на задней стороне новенького жилмассива, который женщина совсем не знает. Она знала старые дома, построенные для сотрудников Австрийской железной дороги, этот переулок называется Кэтэ — Дорш-гассе, точно. Если она их не застанет, то сможет проехать на автобан, ведущий в Нижнюю Австрию, и через петлю, как здесь говорят, то есть сделав большой крюк, через деревни перед Веной и вокруг Вены снова вернуться назад, через Хадерсдорф, Мауэрбах, Нижний и Верхний Пуркерсдорф (Вы знаете такой? Один человек хотел купить себе билет в Пекин. Он подошёл к окошечку кассы в Пуркерсдорфе и попросил один простой до Пекина, пожалуйста. Мужчина в окошечке говорит, да вы что, я могу вам продать билет максимум до польской границы, а там уж сами смотрите, как ехать дальше, то ли по Транссибирской, то ли по Трансмонгольской, то ли на собачьей упряжке, фу. Короче, приезжает этот пассажир в Пекин, развлекается там, как дурак, который он и есть, коли ради этого поехал аж в Пекин, но когда — то же надо и назад. Приходит он на главный вокзал города Пекина к окошечку кассы и просит один простой до Пуркерсдорфа, пожалуйста. А мужчина в окошечке и спрашивает: до Верхнего или до Нижнего Пуркерсдорфа? Ха-ха. Каково? Что вы сказали? Фу.). Вот вокзал Хюттельдорф, пересекаем ведущие мимо него дорожные планы и строим наши собственные, которые так же точно рано или поздно обернутся против нас. Потом немного проедем по Линцер-штрасе в сторону области, крутой переулочек наверх, где соседи вежливо стоят на коленях и тщетно вымаливают скорость в тридцать километров в час; здесь играют наши детки перед своими собственными домами и выходят наши старики из их собственных квартир и возвращаются назад в их собственные квартиры, и ещё всякие другие ходят через дорогу, которые тоже не хотят умирать и у которых на затылке нет глаз, но улица принадлежит им, это-то они знают; ничего, все люди здесь, насколько хватает глаз, принадлежат нам, то есть самим себе, приличные, целеустремлённые и солидные, в вознаграждение за что и могут здесь жить, в западном здоровом пригороде, и мы, естественно, не хотим, чтобы какие-то посторонние их задевали, а тем более ранили. Кто за это? Никто. Мы все ценные, и если мы чем-то располагаем и теряем его, мы должны это возместить. Ах, как бежит время, уже опять, что поделаешь, мы бы их тоже не узнали. По их теперешнему виду. Мы должны немедленно пойти в парикмахерскую и сделать себе маникюр, чтобы нас снова воспринимали как ухоженных женщин, перед которыми время бессильно. Да, мы должны подвергнуть себя этой пытке, иначе скоро под наши ногти, обкусанные до крови, набьётся слишком много земли из-за огородных работ. Не то чтобы мы наворовали только грязи под ногтями, мы с огорода-то убираем только грязь под ногтями, и мы продолжаем её делать, эту здоровую работу, пока сами ещё ходим по земле. К нам надо как следует приглядеться, чтобы разглядеть в нас женщин. Мы отчётливо ставим себя выше мужчин. Вы нас видите? То, что в наши дни мы имеем профессию и независимы, само собой разумеется. Сколько уж я об этом понаписала, а толку никакого.