Читаем без скачивания Родники рождаются в горах - Фазу Гамзатовна Алиева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На шум мчавшейся по дороге машины Жамалудин вздрогнул и оглянулся. Он всматривался чуть выпуклыми зеленоватыми глазами в приближавшийся грузовик. Каменщик замер, но можно было подумать, что он вот-вот, как птица, полетит навстречу: Жамалудину показалось, что грузовик поворачивает к аулу.
Каменщик вытер рукавом пот со лба. Грузовик на полном ходу промчался мимо по дороге и скоро скрылся из виду.
Мастер вздохнул, взял очередной камень и принялся его обтесывать. Как ни вертел этот камень Жамалудин, как ни прилаживал — не получалось, как нужно.
Эту ночь Жамалудин неспокойно спал, все ждал — когда же вернется Хаджимурад. И вот снова вечер — сына нет как нет. Он отпускал Хаджимурада не впервые, но каждый раз в сердце жила тревога, пока сын с шутками и смехом не врывался в комнату.
Хорошо еще, что Жамалудин не знал о вчерашней грозе в Горчоке, а то он еще утром помчался бы туда.
День одиночества казался потерянным. Но отец решил твердо: Хаджимурад не должен замечать его волнений.
«Пусть развлекается! Пусть веселится с одноклассниками. Если отец будет мешать, кто порадует?!» — успокаивал себя Жамалудин.
— Нет, не идет сегодня работа! — проговорил он вполголоса, тщательно запрятал молоток и мастерок между камнями, чтобы не попадался чужим на глаза. Постоял, снова посмотрел на дорогу — в который раз за день! — накинул на одно плечо куртку, всю в брызгах раствора, и медленно поплелся домой.
Есть не хотелось. Он присел на тахту в углу веранды. Без сына в доме все немило. Земляки Жамалудина издали узнавали, когда он был не в духе. Мастер сидел, опустив голову, и время от времени потирал колени. Тогда к Жамалудину, обычно-то неприветливому, вовсе никто не подходил — слово клещами не вытянешь.
Жамалудин сел, потер колени, но тревога не отступала. Он вскочил, быстро прошел в комнату, постоял, огляделся. Четыре холодных стены, слепой очаг, полный золы. Что и говорить — неуютно!
«Если бы не окно, распахнутое навстречу небу, чем бы эта комната отличалась от могилы? — мрачно подумал он. — Нет у меня на свете никого, кроме Хаджимурада. А что, если с ним что-нибудь стряслось? Когда Хаджимурад здесь, мне кажется, что в доме весь мир, сердце переполнено, а стоит сыну уйти, оно пусто, как мешок без зерна. Неужели всегда будет так? Хаджимурад-то растет, не вечно же ему оставаться рядом со мною! Вот школу окончит, поедет дальше учиться. Потом у него будет своя семья. А я?»
Жамалудин наломал хворосту, положил в очаг, смял старую газету, засунул под дрова, зажег спичку. Сухое дерево мгновенно занялось — в комнате сразу стало светлее.
Засучив рукава, Жамалудин поставил на огонь кастрюлю с водой, вымыл мясо, разрубил двумя ударами топора и бросил в кастрюлю. Больше делать было нечего. По-прежнему оставалось только одно — ждать. Жамалудин подошел к столу Хаджимурада. Взгляд упал на снимок, висевший рядом с зеркалом над столом. Сын был снят в Махачкале, когда ездил туда на смотр республиканской самодеятельности. В зеркале мелькнуло лицо Жамалудина. Каменщик с неудовольствием стал себя рассматривать. Худое, длинное лицо, нос, как кривая картошка, толстая нижняя губа, разделенная пополам глубокой впадиной.
«Каменный Магомед! Урод!» — услышал Жамалудин голос как бы из глубины лет.
…Жамалудин вышел на веранду. Отсюда гора была видна во всем своем величии. По склонам карабкалась зелень, а на самой вершине, как белая папаха, лежал снег. Из ущелья доносился гул бешено мчавшейся реки… «Снег… И в душе моей снег. Его растопить может только Хаджимурад. Горе нелегко нести ледяной груз. Гора молчит, но и она заговорила бы, если бы у нее была тайна, которую я столько лет скрываю в душе».
Жамалудин снял с гвоздя бурку, бросил ее на тахту, лег на спину, положив руки под голову. На потолочном бревне виднелись цифры — год рождения Жамалудина.
«Жизнь, сколько раз она меняет лицо и цвет… Мир крутится, как мельничный жернов, а люди подобны зернам. Сколько этот дом видел смертей. Но как и в других домах, здесь раздавался смех и плач детей. Последние годы — лишь одного ребенка».
Что и говорить, с семьей ему не повезло. Он дрожал над Хаджимурадом, как птица над единственным птенцом, нес его через жизнь, словно в гололед стеклянную посуду. Не было покоя, не было уверенности…
Вместе с вечерней темнотой, поднимавшейся из ущелья, перед Жамалудином, как тени, возникли оставленные позади годы. Дом строится с фундамента, воспоминания плетутся с детства.
…Хамзат — отец Жамалудина — был уважаемым человеком в ауле. К нему обращались за советами, он никому не причинял зла даже величиною с пшеничное зернышко. Если ему удавалось в беде помочь кому-то хоть немного, — радовался. Если ненароком у него вырывалось грубое слово, — места себе не находил, мучился: обидел человека. Он строил дома, цены за работу не назначал — довольствовался тем, что давали.
«Ты за «спасибо» и за «дай бог здоровья» работаешь», — упрекала мастера жена — Калимат.
«Что может быть дороже и ценнее, чем сердечное спасибо, Калимат? Ты меня не ругай за то, что я людям делаю добро. Отец, пусть бог простит ему грехи, говорил: чтобы сотворить добро с орех, нужен намус с огромную гору. Две головы, что лежат на одной подушке, не могут друг друга не слушать. Прошу тебя, ты меня не втягивай в болото зла и зависти», — ласково возражал он жене.
Хамзат никогда не повышал голоса, никогда не злился. Отец брал Жамалудина, еще совсем маленького, с собой на работу. Жамалудин наблюдал, как отец умело обтесывал камни. Хамзат сам рос без брата, поэтому был особенно близок с Жамалудином. Сколько легенд, преданий, сказаний поведал он сыну! В его рассказах оживало каждое число на могильниках. Стена каждого дома рассказывала свою историю. И эти рассказы запечатлялись в памяти ребенка, как глубокая и искусная резьба на камне.
Дома за ужином, под открытым небом за работой Хамзат не уставал повторять сыну полубыль-полусказку о родном ауле.
Сын, зорко следивший за взмахами молотка, боялся пропустить слово.
— Много лет назад долина, прижавшаяся к подолу горы, где теперь раскинулся наш аул, пустовала. Видишь, Цибилкул, подобно часовым, с трех сторон защищают высокие горы. А там, где они расступились, — словно окно в мир. Какой простор! А родники, что бегут с гор, — целебные. Верь мне! У нас и тепло, и воздуха
