Читаем без скачивания Еретики Дюны - Фрэнк Херберт

Одрейд всмотрелась в Альбертуса сверлящим взглядом Защитной Миссионерии.

«Ах, Альбертус, — подумала она. — Сейчас ты стоишь перед таким представителем рода человеческого, для которого не существует секретов между тобой и твоим Богом».

Для Альбертуса его теперешнее положение мало чем отличалось от смерти — та же невозможность избежать высшего и окончательного приговора своего Бога. Это лишило его сил, отняло волю. Все его религиозные страхи пробудились и сфокусировались на Преподобной Матери.

Самым сухим тоном, не прибегая даже к Голосу, Одрейд проговорила:

— Я хочу, чтобы этот фарс немедленно закончился.

Альбертус попытался сглотнуть. Он понял всю безнадежность лжи, хотя у него и промелькнула шкодливая мыслишка: а не соврать ли? Он покорно поглядел на лоб Одрейд, где край головного убора ее стилсъюта туго впился в кожу, и проговорил голосом, немногим превышавшим шепот:

— Преподобная Мать, это только потому, что мы чувствуем себя обездоленными. Ты и тлейлаксанец отправляетесь в пустыню с нашей Шианой. Вы оба научитесь от нее и… — его плечи поникли. — Почему ты берешь тлейлаксанца?

— Так хочет Шиана, — солгала Одрейд.

Альбертус открыл и закрыл рот и ничего не сказал. Она увидела, как его затопляет понимание того, что есть.

— Ты вернешься к своим товарищам с моим предупреждением, — сказала Одрейд. — Само выживание Ракиса и вашего жречества зависит только от того, хорошо ли вы будете мне повиноваться. Вы не будете нам ни в чем препятствовать! Что до этих пустых измышлений против нас — Шиана же открывает нам все ваши злые замыслы!

Вот тогда Альбертус ее увидел! Он качнул головой и испустил глухой смешок. Одрейд уже успела заметить, что многие из жрецов находят удовольствие в поражении, но она не подозревала, что они могут саркастически улыбаться даже над своими собственными неудачами.

— Я нахожу твой смех надуманным, — сказала она.

Альбертус пожал плечами и постарался вернуть прежнее выражение своего лица, прежнюю маску. Одрейд различала на нем уже несколько таких масок. Фасады. Он носил их слоями.

Но глубоко под всеми этими защитными слоями скрыт осторожный себялюбец, истинный лик которого сумела разглядеть Одрейд.

«Я должна усилить его себялюбие», — подумала Одрейд и резко оборвала его, когда он попытался заговорить.

— Ни слова больше! Ты будешь ждать моего возвращения из пустыни. Пока что ты мой посланник. Доставь мое послание в точности, тогда ты получишь награду, даже большую, чем можешь себе вообразить. Не сумеешь этого сделать — переживешь муки Шайтана!

Одрейд внимательно наблюдала, как Альбертус поспешно покидал двор: плечи сникли, голова склонилась вперед, словно он быстрее хотел преодолеть расстояние, после которого его слова станут слышны родне. Одрейд подумала, что в целом это сделано хорошо: рассчитанный риск и очень опасно для нее лично. Она была уверена, что убийцы на балконах наверху ждут сигнала от Альбертуса. Сейчас страх, уносимый им с собой, так же опасно заразен, как любая чума, с чем Бене Джессерит прекрасно знаком за тысячелетия своих манипуляций. Учение Ордена называло это «направленной истерией». И сейчас Одрейд нацелила ее прямо в сердце ракианского жречества. На страх можно положиться, особенно теперь. Жрецы покорятся. Осталось бояться только нескольких еретиков, не боящихся заразиться страхом.

Мы знаем, что на предметы нашего осязаемого чувственного опыта можно повлиять по выбору: и по сознательному выбору, и по бессознательному. Это является доказанным фактом, который не требует от нас веры в то, будто некая сила внутри нас протягивает руку и касается мироздания. Я обращаюсь к прагматическим взаимосвязям между верой и тем, что мы определяем как «реальности». Все наши суждения страдают от тяжелого груза древних верований, перед которым мы, Бене Джессерит, склонны быть уязвимей большинства людей. Не достаточно то, что мы осознаем это и настораживаем себя против этого. Альтернативные интерпретации должны всегда удостаиваться нашего пристального внимания.

— Все, что ты делаешь — очень опасно, — сказал Тег. — А Мне приказали защитить тебя и укрепить. Я не могу позволить этому продолжаться.

Тег и Данкан стояли в длинном, отделанном деревянными панелями холле на входе в гимнастический зал не-глоуба. Была вторая половина дня по их условному времени, с которым они сжились. Луцилла только что удалилась в гневе после яростной перепалки.

Последнее время почти каждая встреча Данкана и Луциллы была похожа на битву. В этот раз она стояла в дверях гимнастического зала, — плотная фигура, плавные формы делали ее стройнее, обоим мужчинам очевидна соблазнительность движений.

— Долго ли, по-твоему, я буду ждать, чтобы выполнить то, что приказано мне?

— До тех пор, пока ты или кто-нибудь еще не скажет мне, что я…

— Таразе требуется от тебя такое, чего никто из нас, находящихся здесь, не знает! — крикнула Луцилла.

Тег постарался унять накапливающуюся с обеих сторон злость:

— Пожалуйста. Разве не достаточно того, что Данкан продолжает совершенствовать свое мастерство бойца? Через несколько дней я начну нести бессменное дежурство снаружи. Мы сможем…

— Ты можешь перестать влезать в мои дела, чтоб тебя! — огрызнулась Луцилла. Она повернулась всем телом и зашагала прочь.

Сейчас, увидев жесткую решимость на лице Данкана, Тег почувствовал, как яростно сопротивляется его мозг — мозг ментата — вынужденному бездействию. Если бы только он мог все спокойно обдумать, все бы встало на свои места!

— Почему ты сдерживаешь дыхание, башар?

Голос Данкана будто пронзил Тега, ему потребовалось собрать силу воли, чтобы вернуться к нормальному дыханию. Он ощущал чувства Данкана и Луциллы в этом не-глоубе, как приливы и отливы, временно огражденные от других сил.

«ДРУГИЕ СИЛЫ».

Даже ментат может показаться идиотом в присутствии других сил, несущихся через мироздание. В мироздании могут существовать люди, чьи жизни соединены силами, которые он не способен вообразить. Перед такими силами он будет соломинкой, плывущей в пене диких потоков.

Кто способен кинуться в такое смятение и невредимым выбраться из его волн?

— Что может сделать Луцилла, если я продолжу ей сопротивляться? — спросил Данкан.

— Пробовала ли она на тебе Голос? — спросил Тег. Его собственный голос показался ему чужим.

— Однажды.

«Ты устоял?» — отдаленно удивился где-то внутри себя Тег.

— Я научился этому от самого Пола Муад Диба.

— Она способна парализовать тебя и…

— Я так понимаю, ей не разрешили насилие.

— Что такое насилие, Данкан?

— Я иду в душ, башар. Ты идешь?

— Через несколько минут, — Тег глубоко вдохнул, ощутив как близок он к истощению. Этот день в гимнастическом зале и все последующее выжало его, как тряпку. Он смотрел, как уходит Данкан. Где же Луцилла? Что она планирует? Как долго сможет ждать? Вот главный вопрос, еще более усиленный их отрезанностью от времени.

И опять он почувствовал эти приливы и отливы, влиявшие на три их жизни.

«Я должен поговорить с Луциллой! Куда она пошла? В библиотеку? Нет! Но прежде я должен еще кое-что сделать».

Луцилла была в комнате, которую она выбрала под свои личные покои: небольшое помещение с резной кроватью, занимавшей нишу в одной из стен, пастельно-голубые тона с более темными оттенками синего. Непристойные, с грубыми намеками узоры вокруг нее говорили о том, что это была комната любимой гетеры Харконненов. Она легла на кровать и закрыла глаза, чтобы не видеть сексуально непристойные фигуры на потолке алькова.

«С Тегом необходимо будет разобраться».

Это надо сделать так, чтобы не оскорбить Таразу и не ослабить гхолу. Тег — трудная проблема, особенно его способность мыслить категориями, почти такими же, какими пользуются Бене Джессерит.

«Преподобная Мать, родившая его, разумеется!»

Что-то передалось от такой матери такому ребенку. Это началось в утробе и, возможно, не кончилось даже тогда, когда они окончательно разделились. Он никогда не подвергался этой всепожирающей трансмутации, производящей богомерзости… Нет, не то. Но он обладал тонкими и настоящими силами. Рожденные от Преподобных Матерей заучивают вещи, невозможные для других.

Тег хорошо знал, как Луцилла смотрит на любовь во всех ее проявлениях. Она заметила это однажды на его лице в апартаментах Оплота.

«Расчетливая ведьма!»

Он с меньшим успехом мог бы произнести это вслух.

Она припомнила, как наградила его благосклонной, с выражением превосходства усмешкой. Это была ошибка, унижавшая их обоих. Она ощутила в таких мыслях зачаток симпатии к Тегу. Где-то внутри ее брони были трещинки, несмотря на всю тщательную подготовку Бене Джессерит. Учителя не раз предостерегали ее от этого.