Читаем без скачивания Каллисто - Георгий Мартынов

Широков и Синяев уже настолько хорошо овладели каллистянским языком, что могли говорить со своими хозяевами на любую тему. Наконец-то они смогли задать вопрос, так сильно интересовавший ученых и инженеров Земли: что давало силу двигателям корабля, что служило для них «горючим»?

Ответ не был неожиданным.

Ученые Земли пока еще в принципе, но уже представляли себе конструкцию мезонной ракеты и те возможности, которые она открывает для астронавтики. Было только неясно, как получать струи античастиц, где хранить антивещество, чтобы не происходило аннигиляции.

Каллистяне все это знали. Но их мезонная техника настолько опередила представления о ней людей, что не было ничего удивительного в том, что Смирнов и Манаенко, занимаясь на Земле изучением двигателей звездолета, так и не поняли, что перед ними не атомный, а мезонный двигатель. К тому же каллистяне из вполне понятных опасений не допускали земных ученых туда, где хранилось антивещество. Звездолет каллистян был мезонным и атомным одновременно. Для полета на малой скорости вблизи Земли и в ее атмосфере каллистяне пользовались атомной энергией, а в межзвездном пространстве переключали двигатели на мезонную. Но отражающего рефлектора на корабле не было. От чего отражалось мощное излучение, создаваемое аннигиляцией, для Широкова и Синяева так и осталось неясным. Это была техника, еще не доступная пониманию землянина.

За семь месяцев они привыкли к кораблю и чувствовали себя на нем как дома. Люди Земли жили одной жизнью(вернее, старались жить)со своими хозяевами.

Это было нетрудно. Каллистяне обладали поразительной чуткостью и, казалось, понимали самые тонкие оттенки мыслей и настроений своих земных друзей. Ни разу не было случая, чтобы кто-нибудь из каллистян навязывал свое общество, когда по той или иной причине люди хотели остаться одни. Каллистяне безошибочно угадывали такие мгновения, точно обладали способностью читать мысли.

Первое время, да, пожалуй, и все десять месяцев пребывания звездолета на Земле, люди с трудом отличали одного каллистянина от другого. Они все казались «на одно лицо». Теперь Широков и Синяев отличали их так же легко, как своих земных друзей и знакомых. Им было странно вспомнить, что они могли раньше не замечать столь очевидной разницы. Так же, как люди, каллистяне были не похожи друг на друга. И не только чертами лица. Невозмутимый и даже флегматичный Мьеньонь резко отличался от впечатлительного Синьга, вдумчивый, редко улыбающийся Диегонь — от жизнерадостного, любящего шутку и острое слово Леньиньга. Между Бьяшнинем и Вьеньянем не было, казалось, ничего общего — настолько различны были их характеры и даже манера разговаривать. Общим для них всех было только одно — то, что побудило их принять участие в космическом рейсе, — любовь к знанию.

Широков и его друг временами забывали, что они сами не каллистяне, настолько тесно сблизились представители двух планет. И те и другие думали и говорили об одном и том же — о времени, когда звездолет домчит их до Каллисто. И те и другие по разным причинам, но одинаково нетерпеливо ожидали этого дня.

Широков почти все время проводил в своей каюте, занимаясь переводами. Ему усердно помогал Бьяининь, не прекративший изучать русский язык и сделавший в нем значительные успехи. Правда, говорил он, сильно искажая произношение слов, с несвойственной русскому языку мягкостью звука, но мог читать и понимать почти все. В перерывах астрономических наблюдений к ним присоединялся Синяев. Втроем они вели нескончаемые беседы, очень редко касавшиеся Земли и всегда переходящие на Каллисто. Широкову и Синяеву было тяжело говорить о Земле, и они старались не затрагивать этой темы. Бьяининь также никогда не начинал разговора о планете, оставшейся позади, и если все-таки разговор переходил на Землю, то это всегда случалось по вине Широкова.

Так и сегодня Широков, закончив очередной лист перевода и отложив его в сторону, поднял голову и обратился к Синяеву, усердно переводившему описание какого-то экспоната для каллистянского Музея Земли.

— Я работаю над переводом романа Льва Толстого, — сказал он. — С каким изумительным искусством он умеет в нескольких словах дать яркую картину нашей природы! Но переводить эти описания невероятно трудно. Возьмите, например, такой отрывок. Как перевести его на каллистянский язык так, чтобы читатели на Каллисто почувствовали пейзаж, как чувствуем его мы? «В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза, вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась, и из-под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленая, первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое-где по березняку мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме». Как тут быть, если они не знают, что такое береза, ель и зима?

— Да! — только и нашел, что ответить Синяев. — Как же вы выходите из этого затруднения?

— На Земле, — сказал Широков, — мы упустили из виду, что очень многие слова непереводимы на каллистянский язык. Выход один. Я сделаю сейчас черновой перевод, с тем чтобы отредактировать его на Каллисто, когда буду лучше знать каллистянский язык, а Бьяининь овладеет русским. Тогда мы сможем составить русско-каллистянский словарь.

— Впоследствии, — заметил Синяев, — можно будет сконструировать электронную машину-переводчик. Все равно полного совпадения текстов не удастся добиться. Вы знаете, — прибавил он, меняя тему, — что Диегонь заболел?

— Знаю, но он скоро будет здоров.

— Что с ним?

Широков пожал плечами.

— Каллистяне все болезни сводят к расстройствам центральной нервной системы. И это, конечно, правильно. Но их диагнозы становятся несколько однообразными.

— Какие средства лечения применяет Синьг?

— Отдых, — ответил Широков. — Искусственный сон. У нас на Земле также применяют это средство, но не так часто, как каллистяне. У них оно универсально.

— Значит, Диегонь спит?

— Да, уже два дня.

— Я хотел вам сказать, что сам чувствую себя не совсем хорошо.

— Трудно двигаться? — быстро спросил Широков.

— Да, слабость какая-то. А как вы угадали?

— У меня самого такое чувство, что я ослабел. Как будто все стало тяжелее, чем раньше.

— И собственное тело кажется тяжелым? Может быть, они увеличили ускорение.

— Не думаю. Надо поговорить с Синьгом.

Синяев взял со стола книгу и взвесил ее на руке.

— Она стала явно тяжелее, — сказал он.

В дверь постучали.

— Войдите! — сказал Широков по-каллистянски.

В каюту вошел Ньяньиньг.

— Я не помешаю? — спросил он с обычной вежливостью.