Читаем без скачивания Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис

Рома принимает всех богов, она проложила дороги, очистила море от пиратов, сушу – от разбойников, установила мир и навела порядок в мире. И нет над ней никого, даже Бога, а под ней – все: боги и люди, граждане и рабы римские. Густоузорчатым свитком свернулось Время во длани ее. И пространство тоже. «Я вечна», – тщеславно заявляет она, лаская двуглавого орла, отдыхающего у ног своей госпожи, сложив окровавленные крылья. «Быть всемогущей и бессмертной – сколько в этом блеска, сколько непоколебимого ликования!» – думает Рома, и высокомерная сытая усмешка широко расползается по ее упитанному размалеванному лицу.

Рома довольно усмехается, даже не подозревая, для кого проложила она дороги на суше и на море, для кого тяжко трудилась столько веков, устанавливая мир и наводя порядок в мире. Она одерживала победы, создавала законы, богатела, распространяясь по всей вселенной. Для кого все это? Для того, кто шел в этот час босым вверх по пустынной дороге из Назарета в Кану, ведя за собой ватагу оборванцев. У него не было ни крыши над головой на ночь, ни одежды, ни еды: все его закрома, кони да богатые шелковые одеяния еще пребывали на небесах, но и они уже двинулись с места и начали спускаться вниз.

В пути его окружают пыль да камни, ноги его в крови, в руках у него скромный пастуший посох, на который он опирается, когда время от времени останавливается, молча обводя взглядом возвышающиеся вокруг горы и свет поверх гор, который есть Бог, восседающий в высях и наблюдающий оттуда за людьми. Иисус поднимает посох, приветствуя Его, и снова пускается в путь.

Они уже добрались до Каны. На околице селения бледная и счастливая беременная молодая женщина наполняла кувшин водой из колодца. Путники узнали ее: это была та самая девушка, на свадьбе которой они побывали летом, благословив ее на рождение сына.

– Наша молитва услышана, – с улыбкой сказал ей Иисус.

Женщина зарделась, спросила, не желают ли путники утолить жажду, те отказались, и тогда она поставила кувшин на голову, дошла до крайних домов селения и исчезла из виду.

Петр отправился вперед и принялся стучаться во все двери подряд. Дивное опьянение овладело им: приплясывая, спешил он от порога к порогу и кричал:

– Откройте! Откройте!

Двери открывались, из домов выходили женщины. Уже вечерело, возвращающиеся с полей крестьяне удивленно спрашивали:

– Что случилось, ребята? Чего это вы стучитесь во все двери?

– Настал День Господень, – отвечал Петр. – Грядет потоп, ребята, а мы тащим новый Ковчег: кто верует, входите внутрь! Видите, в руках у Учителя ключ? Поторапливайтесь!

Женщины перепугались, мужчины, подошли к Иисусу, который сидел на камне и пастушьим посохом чертил на земле кресты и звезды.

Больные и калеки со всего селения собрались вокруг.

– Исцели нас своим прикосновением, Учитель. Молви нам доброе слово, и мы забудем про слепоту, проказу, увечья.

Высокая, стройная пожилая женщина благородной наружности, в черных одеждах, крикнула:

– Я имела единственного сына, а его распяли. Воскреси его!

Кто была эта благородная женщина почтенного возраста? Поселяне с удивлением повернулись к ней. Никто из селения не был распят: они смотрели туда, откуда прозвучал голос, но женщина исчезла в сумерках.

Наклонившись к земле, Иисус чертил кресты и звезды. До слуха его донеслись звуки боевой трубы, – они катились с возвышавшегося напротив холма. Послышался тяжелый, размеренный конский топот, и в лучах заходя щего солнца блеснули вдруг бронзовые щиты и шлемы. Крестьяне обернулись на эти звуки, и лица их помрачнели.

– Окаянный извращается с охоты: снова отправился ловить повстанцев.

– Он привез в наше селение разбитую параличом дочь, чтобы исцелить ее здесь, на свежем воздухе, но в руках у Бога Израиля счетная книга, в которую он все записывает и ничего не прощает. Земля Каны поглотит ее!

– Тише, злополучные! Вот он!

Впереди ехали три всадника – средним из них был Руф, центурион Назарета. Он пришпорил коня, приблизился к толпе крестьян, поднял плеть и крикнул:

– Чего собрались? Расходитесь!

Лицо его было печально. За несколько месяцев он постарел, волосы его поседели. Страдания единственной дочери, которую как-то утром нашли на ее ложе разбитую параличом, совсем сломили его. Поворачивая из стороны в сторону коня и разгоняя так толпу, он вдруг заметил сидевшего несколько поодаль на камне Иисуса, и лицо его на миг просветлело. Руф пришпорил коня, подъехал к Иисусу и сказал:

– С возвращением из Иудеи, Сыне Плотника! Я искал тебя.

Он повернулся к крестьянам.

– Мне нужно поговорить с ним. Уходите!

Тут Руф заметил учеников и оборванцев, следовавших за ними из Назарета, узнал некоторых из них и нахмурился.

– Ты распинал, Сыне Плотника, так смотри же, как бы тебя самого не распяли. Не путайся с народом, не будоражь ему мысли, – тяжела моя рука, а Рим вечен.

Иисус усмехнулся: он хорошо знал, что Рим не вечен, но промолчал.

Крестьяне с ропотом разошлись и, став поодаль, разглядывали трех повстанцев, которых легионеры схватили и вели, заковав в цепи, – высокого старика с раздвоенной бородой, двух его сыновей. Подняв головы, эти трое смотрели поверх римских шлемов на мир, не видя в нем ничего, кроме гневно стоящего в небесах Бога Израиля.

Иуда узнал их – это были его старые соратники – и кивнул, но те, ослепленные сиянием Божьим, не видели его.

– Сыне Плотника, – сказал центурион, наклонившись с коня. – Есть боги, ненавидящие и убивающие нас, есть боги, не соизволяющие даже опустить взгляд, дабы узреть нас, но есть также благосклонные, премного милосердные боги, исцеляющие несчастных смертных от недугов. Из каких богов твой бог, Сыне Плотника?

– Бог един, – ответил Иисус. – Не богохульствуй, центурион!

– Я не желаю вступать с тобой в богословские споры, – сказал Руф, покачав головой. – Презираю евреев: вам бы все о боге разглагольствовать, прости на слове. Об одном только хочу спросить тебя: может ли твой бог…

Руф умолк. Ему было стыдно просить о милости еврея. Но тут перед его мысленным взором возникло вдруг небольшое девичье ложе и неподвижно лежащее на нем тело бледной девочки с зелеными глазами, которые смотрели на него – смотрели и умоляли…

Он преодолел стыд и нагнулся еще ниже, свесившись с седла.

– Может ли твой бог, Сыне Плотника, может ли он исцелять немощных?

Центурион смотрел на Иисуса страждущим взглядом.

– Может ли? – повторил Руф, потому как Иисус не отвечал. Иисус медленно поднялся с камня и подошел к всаднику.

– Дети платят за прегрешения отцов своих – таков Закон моего Бога.

– Это несправедливо! – в отчаянии воскликнул центурион.

– Это справедливо! – возразил Иисус. – Отец и дитя одного корня: вместе возносятся они на небо, вместе спускаются в ад. Одного разишь – оба получают ранения, один совершает проступок – оба несут наказание. Ты, центурион, подвергаешь нас гонениям и смерти, и Бог Израиля наносит удар, разбивающий параличом дочь твою.

– Тяжелы твои слова, Сыне Плотника. Однажды мне довелось слышать твою речь в Назарете, и слова твои показались мне слишком мягкими, чтобы подобать римлянину, а теперь…

– Тогда речь шла о Царстве Небесном, а теперь – о конце света. С того дня, как ты услышал меня, центурион, Судья Праведный восседает на престоле своем, раскрыв счета, а Правосудие явилось на зов Его и стоит подле Него с мечом во длани.

– Стало быть, твоему богу тоже недоступно нечто большее, чем Правосудие?! – в сердцах воскликнул центурион. – И он тоже не в силах преступить этот предел? А как же та весть, которую ты провозглашал летом в Галилее? Любовь?! Любовь! Дочь моя нуждается не в Правосудии бога, а в любви его. Я ищу бога, который выше правосудия и способен исцелить мое дитя. Потому я сделал все, что только было в моих силах, чтобы разыскать тебя. Любви – слышишь? – Любви, а не Правосудия!

– Чуждый жалости и любви центурион римский, кто вложил эти слова в суровые уста твои?

– Любовь к моему ребенку и страдание. Мне нужен бог, который исцелит мое дитя. Тогда я уверую в него.

– Блаженны верующие в Бога без свершения чудес.

– Блаженны. Но я человек суровый и недоверчивый. Многих богов видел я в Риме, целые тысячи их держим мы в клетках, ими я уже сыт по горло.

– Где твоя дочь?

– Здесь, в верхней части селения, в саду.

– Пошли!

Центурион стремительно соскочил с коня и пошел впереди с Иисусом, чуть поодаль за ними следовали ученики, еще далее – толпа крестьян, а в хвосте отряда оказался теперь и Фома, радости которого не было предела: он шел с солдатами и распродавал нарасхват свой товар.

– Эй, Фома! – окликнули его ученики. – Ты все еще не хочешь пойти с нами? Сейчас ты увидишь чудо и уверуешь.

– Сначала увижу, – ответил Фома. – Увижу и потрогаю.

– Что ж ты потрогаешь, премудрый торгаш?