Читаем без скачивания Обретение мира - Николай Басов

– Ты бы, Ким, вокруг завода походил, что ли? Ведь неизвестно, что тут и как?

– Тебе хорошо говорить, – неожиданно разозлился главный пилот, – а нам тащить эту обросшую наледью тачку… И видно же по следам на снегу, что тут давно уже – ничего.

– Сам же говоришь, снегом обросшая «тачка», – отозвался Ростик. – Вот и нет следов – заметает.

Бросать насиженные, тепленькие места и расставаться с настроением, которое возникло во время перелета, не хотелось. Все-таки в машине было уютно, как иногда случается в начале русской зимы, если вокруг друзья и не дует, например, из пушечной щели стрелковой башни, особенно если развернуть ее против хода.

Вышли, поскрипывая таким замечательным звуком под сапогами, что у Роста отчетливо возникло ощущение, что все будет хорошо. Все должно было обернуться наилучшим образом, даже удачнее и легче, чем он предполагал, когда еще побаивался, что у него что-то не получится и он лишь выведет из боев и машину, и людей, и сам вроде бы удерет.

– Интересно этот летатель подошел к нам, – вдруг заговорил Изыльметьев. Голос его гулко отозвался в заводском дворе, после приглушенности снегопада, из которого они только что вышли, это показалось необычным. – Я ничего не почувствовал, просто как призрак какой-то налетел и растаял.

– Все равно, – набычился Ким, – узнаю, кто нас так вот… призрачно попугать решил…

– Ладно тебе, – высказался Пестель, – давайте делом займемся. Неизвестно же, сколько нам времени пауки предоставят.

– А он у-ж р'бота-иет, – неожиданно подала голос Василиса. От холода акцент у нее стал заметнее.

А она, решил Ростик, пожалуй, умнее и тоньше, чем о ней можно подумать, она отчетливо поняла, что без ее умелых рук, без ее желания помочь в обращении с ним, Ростиком Гриневым, и с другим летуном, который, если все получится, вылезет из летателя слабым и почти не способным существовать самостоятельно, не обойтись. А раз так, тогда все правильно, все хорошо.

Он все-таки перехватил свое ружье покрепче. Слова о том, что тут могут оказаться пауки или другие сюрпризы, были сказаны им не просто так.

Сатклихо кутался в какое-то подобие настоящего тулупа, вот только на ногах у него вместо положенных в таких случаях валенок почему-то были меховые бахилы, напоминающие унты. Тоже правильно старец утеплился, решил Ростик, еще неизвестно, сколько тут торчать и сколько придется работать. А эти дурацкие ментальные штурмы всегда отбирают массу энергии, и это сказывается на способности согреваться.

И лишь тогда он сообразил, что действительно уже работает, настраивается на то, что ему предстояло.

– Тихо как, – сказал Сатклихо. – Если бы не было так опасно, я бы сказал, что хорошо.

Снега на бывший завод нападало столько, что приходилось пробивать себе дорожку с усилием. Впрочем, Рост быстро пристроился к Изыльметьеву, который оказался впереди, и пошел след в след. Василиса следовала за ним, как привязанная. Она раскраснелась, вернее, стала темно-пурпурной и выбрасывала в воздух клубы разгоряченного дыхания.

Ким тем временем достал откуда-то пару факелов. Чиркнул кремнем, поджигая их. И когда он успевает, удивился Ростик, – обо всем подумать. И посмотрел на небо. Зимнее, суровое и низкое, оно наваливалось на людей и все эти строения. И ведь времени было едва за условный полдень, а казалось, что вот-вот наступит вечер. Вернее, такой вечер мог бы наступить на Земле, решил Рост, а тут только мы с Кимом и Пестелем помним, какие они – сумерки.

И почти сразу же понял, что его ждут. Там, впереди, нечто почти повелительно призывало его, заставляло не болтаться тут, а спешить. Почему-то нужно было спешить.

Так и не дождавшись Кима, который возился с факелами, он протопал к входу в подвал, спустился по ступеням в помещение, где когда-то вылуплялись гиганты, засыпанные каменной крошкой и изморозью остатки автоклавов так и остались в углу. Пустые, конечно, и от этого становилось еще неприятнее думать о той работе, которая ему предстояла.

– Ты поперед батьки не лезь, – сказал Ким, отталкивая его, он осветил подвал факелами, которые трещали при каждом движении. – Неизвестно же, что тут?

– Слышите? – спросил его и остальных Ростик.

Все прислушались, но никто, кажется, не сообразил, что имел в виду Ростик. Звук этот – давящий, как когда-то, когда он впервые разобрал его звон в гигантской касатке, – никто не улавливал, кроме него. Но он был, а значит, в самом деле – пора.

Он спустился в подвальчик с экраном следом за Кимом, который слишком уж беспокоился о безопасности – ведь понятно было, что ничего тут, кроме запустения и Зевса, больше нет. Почти нервно, торопливо, едва ли не с нетерпеливой дрожью рук, натянул холодный, как лед, шлем на голову. И сел в заботливо выставленную тут для таких же вот ментатов табуретку.

Нет, оказывается, это была не табуретка, он просто не разобрался в неверных, пляшущих отблесках огня, это было почти настоящее кресло, даже обитое мягкой тканью.

Зевс действительно ждал. Он еще не вламывался в сознание Роста, но как-то очень действенно готовил его. Сначала Ростик понял, что Сатклихо гонит к нему мощный, почти на пределе его человеческой выносливости поток энергии. Об него можно было обжечься, из-за него хотелось сбросить бушлат и расстегнуть гимнастерку. Впрочем, Ростик не стал этого делать.

А потом он понял, что видит перед собой что-то сложное, запутанное, словно бы какие-то провода, какие-то блоки, проникнуть в которые был не в силах, но они светились, работали, жили своей, электрической жизнью. По-видимому, это были внутренности Зевса. А потом в сознание Роста проникла способность Зевса размышлять. Конечно, она была чужда ему, даже вызывала что-то болезненное, неприятное, подобно тому, как чегетазуры, желая наказать за что-нибудь, перестраивали способность человека думать, понимать и ориентироваться в этом мире.

Если бы не волна ментальной силы, исходящая от Сатклихо, Рост бы не выдержал, сдался, просто сдернул с головы шлем, а Председателю сказал, что это невозможно… Скорее всего это и было невозможно. Но он почему-то терпел. И думал, если только можно было думать в таком состоянии – отстраненно, словно бы не он тут сидел, а некий муляж в полный его, Ростика, масштаб. И впитывал каждой клеточкой своих испорченных мозгов что-то очень важное, чего и понять-то было невозможно, но что необходимо было понять.

Скоро я вывалюсь отсюда, решил Рост, не сумею, не пойму… И вдруг впереди загорелся свет, не очень яркий, подобный сумеркам, которые царили на поверхности в этот снежный день. И тотчас его внимание переключилось на экран, он даже от своей внутренней непонятной боли отвлекся. Он смотрел, пятно серого света приближалось или расширялось, охватывая все большую площадь перед глазами. И наконец он увидел довольно четко…