Читаем без скачивания Он строит, она строит, я строю - Любовь Каверина

Вот папа говорит, что строить дешевле, потому что строит он своими руками: «Пока человек молод и силен, он не имеет права пользоваться плодами чужого труда». Но мы все равно ими пользуемся: доски и кирпичи мы сами делать не можем? «Я строю все добросовестно, на века». А кто эти века будет жить? Он? Мама? Я? Не хорошо, когда вещь переживает человека. Получается, что она старше, главнее его. «Мой дом должен быть просторным, чтобы вместить всех гостей». Ради гостей перетаскать такую уйму песка и кирпича? Перелопатить сотни корыт цемента? Отдраить столько листов кровельного железа от ржавчины? Что же это за гости тогда получаются? И сколько же им придется ждать виллы, как в папиных иностранных журналах? Они ведь старые. Не доживут.

Вась, а что если эти коттеджи на фотографиях — не настоящие дома, а просто нарисованная художниками реклама? Ведь когда человек на самом деле строит дом, он громоздит одну уродливую глыбу на другую, разбрасывает вокруг мусор, куски, осколки. И только потом, в самом конце, человек приходит к природе и просит: «Пожалуйста, возьми построенное мною чудовище к себе, сделай его красивым». И тогда природа, сжалившись, оплетает, угловатые стены диким виноградом, заращивает валуны фундамента мхом. И дом становится частью природы.

Что, друг Василий, не доживем мы с тобой до такого благолепия? Опять принюхиваешься? Думаешь, готово мясо? Пора в него картошку запускать? Черт, горячая крышка, чуть не уронила! Да не беги, не беги ты, не на тебя же! Ты мне лучше вот что скажи: почему все-таки наш дом имеет такие толстенные кирпичные стены? Может, он хочет стать зимним городским домом?

Ну— ка Вася, не крутись под ногами. Допустим, лет через десять мы все-таки его достроим. Что же, нам придется на работу ездить электричкой и трамваем? Столько времени напрасно терять? Папа говорит, что за границей все так ездят. Ладно. Пусть. Во-первых, у них машины есть. Во-вторых, у них, наверно, слуги печки топят. Ты, кот, даже не представляешь, как тяжело было растапливать наш старый камин на Лесном. Сколько он жрал дров и едва-едва согревал одну комнату. А у нас-то здесь внизу будет целых три комнаты. Да еще кухня. Попробуй, натопи.

— Что это вы, господа, такую грязь на веранде развели?

Ой, что я тебе говорила — войдет Антонина Ивановна, сразу узнаешь, что такое воспитанный кот, воспитанная девочка и воспитанный дом.

— Пол весь забрызгали, очистки разбросали. Не порядок.

Давай, Вася, помогай скорее мусор убирать. Что, не хочешь?! Эх ты, испугался и сразу в кусты. То же мне, поклонник.

— Пойду, соберу свежей травы для салата, а вы пока накрывайте на стол.

Лож— ки-вил-ки-тарел-ки, мне чашка с отбитой ручкой, Антонине Ивановне -целая. Тебе, Василий, блюдце со щербиной, не обессудь.

— Первая трава — сплошные витамины. И одуванчики, и сныть, и чуток петрушки для аромата.

— Антонина Ивановна, сметаны в магазине не было.

— Ничего. Нам не привыкать. В двадцатые годы в Москве совсем голодно было, и большие начальники питались из спецраспределителя. Я сама, наблюдала, как жены генералов, передравшись из-за красной рыбы, тыкали друг другу в лицо рыбьими головами.

Слыхал, кот, наверно у Антонины Ивановны муж генералом был, раз она знает про спераспределитель. И наверно, его потом расстреляли, раз она никогда ничего о нем не рассказывает. И наверно, этот генерал был начальником моего дедушки, раз они давно были знакомы. Что скажешь? Ведь противно, когда тыкают в лицо рыбьими головами?

Давай— ка мы с тобой посуду помоем. Что?! Опять не желаешь? До чего же ты бесполезное для нашего дома животное! Впрочем, я тоже. Разве только как оправдание его вечного существования. Как-никак, а после мамы и папы я -следующее поколение.

Только боюсь, достраивать дом придется мне.

— Ну-с, как вы тут без меня? Совсем одичали?

— Я — нет, а дом — да. Смотри, в задней комнате отвалился кусок штукатурки, а здесь из щели сыпется шлак. Если не остановить — вся стена через щель вытечет. Останется одна оболочка.

— Действительно, дом без мужских рук пропадает.

— Да нет, мам, просто на Лесном нашу комнату подпирают другие комнаты, а тут…

— Вот я и говорю, моих женских рук недостаточно, чтобы подпереть такую махину. Я никого не хочу критиковать, особенно при ребенке, но, в конце концов, взрослый мужчина должен понимать, что если истекли все сроки сдачи дома комиссии, то нужно что-то предпринимать. Это легкомыслие и недисциплинированность.

Нехорошо у мамы получается: будто папа нарочно не заканчивает дом. Неужели она не видит, что у него нет времени. И моей работы в огороде не заметила, а ведь я так старалась. Нет, мне не обидно, пусть. Перекапывала я не ради похвалы. А чтобы дому от меня была польза. Но зачем же он, неблагодарный, ломает отношения в семье?

— Ну ладно, поговорили и хватит. Пора за дело приниматься. Я тут купила семена овощей, пойдем, посадим. А потом придется взяться за уборку строительного мусора за домом. При таких горах хлама у нас ни одна комиссия дом не примет.

Причем тут мусор? Без полов и штукатурки комиссия не примет, а не с мусором. И зачем что-нибудь сажать в огороде, если сейчас главная задача сдать дом? Тем более, что и дураку известно, что каждый раз из нашего огорода получается. Сейчас мама с хирургической точностью, по веревочке отмерит грядки, затем, рассчитав до сантиметра, проведет бороздки, затем на одинаковом расстоянии вложит в землю ровно по два семечка, а в конце каждого ряда воткнет бирочку: редис «Рижский», салат «Каменная голова», сельдерей «Ранний». А через две недели, когда она уедет на юг, по грядкам поползут длинные болезненные нити. Они начнут цепляться друг за друга, переплетутся в рогожку и зачахнут. Даже вкусные названия на бирках — и те смоет дождь.

— Мам, но мы каждый год разбираем эти завалы за домом, и каждый год они вырастают. Может, это физический закон, по которому строительный мусор тяготеет к нашей задней стене? Физические законы нельзя переделать.

— Никакой это не закон, а самая обыкновенная бесхозяйственность. Мусор должен быть убран, иначе он скапливает за домом снег, который потом тает и стекает в подвал.

Ладно. Больше никаких возражений. Натягиваю заскорузлые рукавицы. Иду выполнять сизифову работу.

Приветствую вас, господа обломки старого мира! Когда же это я вас в последний раз выволакивала? Ай-яй-яй, давненько это было. Вот, помню, годика, эдак, полтора назад трудились мы тут вместе с Асей. Я еще страшно злилась, что Асину работу мама хвалит, а мою будто не замечает. Как время-то бежит, а? Ася в этом году, можно сказать, школу кончила, а вы, почтеннейшие, ничуть не изменились. Вот с вами, рама от неизвестного окна, мы точно знакомы. Помню, разбивала вас на планки, чтобы было чем подпирать крыжовник. И вы, разбухшая дверь, и вы куски железа — все старые знакомые. Ай-ай-ай, извольте сейчас же отправляться наверх в мою комнату. Думаете, раз сарая нет, то на вас и управы не найдется?! Нечего за ступеньки-то цепляться, я теперь не слабее Аси.

Впрочем, зря я себя с Асей сравниваю. Мне за ней не угнаться. Ася уже стоит на черте, за которой начинается взрослая жизнь. Еще шаг — и она будет там, за чертой. Я останусь здесь, цепляясь за каждый камушек детства: восьмой класс, девятый, десятый… говорят, еще одиннадцатый сделают. А она кончит техникум и станет… продавцом.

Не— ет! Не могу поставить это слово рядом с именем Аси. Не получается. Продавец -это Ленкина бабушка со всеми ее колбасами, сосисками, тортами. «Техникумовсий» — это ее деревенский муж. А у Аси мама актриса.

Вот разве Ася хоть капельку похожа на Елену Яковлевну? Ни капельки! Вот входит она в магазин: длиннющие ряды прилавков — тут платья, там чулки, еще дальше — рыбой торгуют. Ася идет по залу, битком набитому покупателями. Все вещи на полках приглядываются, принюхиваются к ней. Новенькая? Новенькая. А что она умеет? Стихи сочинять. Ха-ха, сосиски лопаются от хохота: стихи! Платья размахивают рукавами: хи-хи, стихи, копченые селедки животики надрывают: хо-хо — поэтесса!

Не нужна Ася магазину. Люди, товары — все будет выталкивать ее оттуда. Она другая, не похожа на них. А если все-таки вдруг останется там, то закостенеет, превратится в куколку, из которой никогда не вылупится бабочка.

— Мартышка, как ты тут? Совсем в тени закоченела? Ого! Да ты, я вижу, развернулась! Надо же, столько хлама разобрала. Мне бы одной ни за что не управиться. Давай это бревно вместе поволочем.

Вдвоем и вправду легче. Мамины руки в порвавшихся резиновых перчатках очень успокаивают. Они как будто разглаживают беспокойство, вселяют уверенность, что мы можем справиться со всеми бедами.

— Мам, ты знаешь, что Ася собирается учиться на продавщицу в ювелирном магазине?

— Что ж, специальность это хорошая. Два-три года поработает, а потом сможет в торговый институт поступить. Со стажем это не трудно.

При чем тут «хорошая специальность»?! Для чужих — хорошая. А для моей Аси совершенно неподходящая. Торговый институт! Разве это место для поэтессы?