Читаем без скачивания Русский вечер - Нина Матвеевна Соротокина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мы позвоним, можно?
Больница, на удивление, отозвалась сразу. Укоризненный женский голос сообщил, что больного готовят к операции, что звонить надо после шести, а пока температура тридцать восемь, состояние средней тяжести.
— А что можно в больницу после операции принести? — запоздало поинтересовался Алексей, когда на другом конце уже повесили трубку.
— Соки, — подключился староста.
— Все, что надо, Людка принесет, — сказал Егор. — Ты, Леш, иди. Я тут задержусь ненадолго.
Егор полистал записную книжку и замер над телефонным диском. Сейчас он наберет номер и скажет: «Привет… Как жизнь? А мы тут на церкви вкалываем, кровлю красим. И знаешь, у нас тут Пашка Харламов появился, да, да… тот самый». Марина, конечно, скажет: «Гони его к чертовой матери!» А он ответит: «Не могу его прогнать. У нас план горит, сроки срываются». Марина возмутится: «Вечно, Егор, тебя заносит куда-то! Какие на церкви могут быть сроки?»
Старосту насторожило долгое молчание Егора, он оторвался от амбарной книги, снял очки, почесал переносицу, потом неслышно ушел в библиотеку.
«Я, Марина, об этом подумаю», — сказал Егор телефону и закрыл записную книжку.
Алексей и Молодой уже висели в обвязках. Увидев Егора, Молодой переместился по стене в его сторону и крикнул, напрягая голос:
— Слушай, что ты меня про Белую спрашивал? Ты спелеолог, да? Ну, был я на Белой. И что?
— Ничего, — ответил Егор, надевая снаряжение.
— Я с пещерами завязал. Понял? Я теперь альпинизмом занимаюсь. Если вдуматься, глупо от солнца в пещеру лезть.
— Разве что если вдуматься…
— Все лето тепла ждешь, — бодро продолжал Молодой, не улавливая иронии в голосе Егора, — а потом опять в темноту и холод. Надо к солнцу идти, а не от солнца. Мы же не кроты. Я этой пещеры без дрожи вспомнить не могу. А ты сам разрядник?
— Неважно все это, — отозвался Егор. — Давай красить. До апостолов Петра и Павла четыре дня.
— Чего?
— Сроки, говорю, поджимают. Надо успеть и кровлю докрасить, и колокольню подновить.
Рукоятка кисти нагрелась и липла к руке, Казалось, что краска тоже раскалилась и пузырится на солнце. Сверху видны были крыши старых особняков с трубами, телевизионными антеннами и полукружьями чердачных окон. В проеме между башнями была видна далекая Москва-река и кусочек моста с быком-опорой. За рекой вверх по крутому берегу тянулась полоска парка. Кто те счастливцы, которые сидят сейчас под кленами? «Чем хороша наша работа, — подумал Егор себе в утешение, — так это “прекрасными далекими видами”». Фразу эту он вычитал у Монтеня, и она ему очень понравилась.
Жизнь состоит из череды событий и, как следствие, настроений, но зачастую настроения никак не соответствуют событиям. Ничего ведь не произошло, как красил, так и красит. Отчего же такая тоска скрутила вдруг сердце? Не в Молодом дело, шут с ним — с Молодым. Тоска эта — старые беды, зачем-то ковырнул их, как притихший на время нарыв. Бедные мальчики, оба крутолобые, кареглазые, насупленные, — жертвы родительского недомыслия. Ради их спокойствия он и уходит из дома. Парадокс? А как решить эту нерешающуюся задачу? Если бы не было детей, еще можно было бы с грехом пополам тянуть эту семейную телегу: есть, спать, молчать, делить опостылевшую брачную постель, ругаться, если невмоготу.
Но нельзя заставить детей жить в этом аду. Дети беззащитны, на них срывается плохое настроение, каждый из родителей тянет их на свою сторону. И ведь какая жестокость! — иногда заставляет их страдать только для того, чтобы досадить противоположной стороне. Может, с уходом из дома он обретет детей. Пройдет время, поутихнут страсти, и он найдет с мальчиками общий язык. Видит бог, ради них он готов не спускаться на землю с ненавистных крыш.
И еще заглушить бы тоску по нежному женскому взгляду. У каждой мужской особи должна быть своя Женщина. Ничего, кажется, от нее не надо, только бы сидела рядом и смотрела понимающим взглядом. Все, хватит… От таких мыслей плечи начинают болеть и затылок ломит. О чем спокойном он успел подумать совсем недавно, о чем-то хорошем? Ах, да, прекрасные далекие виды. Будем думать о Монтене и копить положительные эмоции.
— Ребята, у меня краска от солнца дымится и мысли плавятся! — прокричал Алексей и запел. Он всегда поет на халтуре, если вокруг не ведутся умные разговоры. «Корабли постоят и ложатся на курс…» Голос у Алексея никакой, но слух отменный и легкие здоровые, а репертуара на двадцать четыре часа.
Хорошо жить, когда рядом друзья — свои. А что такое свой? Монтень говорит, что ищет общества людей порядочных и неглупых. С ними, мол, приятно общаться. Обмениваться мыслями и «соприкасаться душами», не преследуя при этом никаких выгод. Здесь, пожалуй, старик не совсем прав. Время сейчас другое. От общения со своими мы как раз получаем выгоду — душевный комфорт, а это сейчас дороже денег.
Алексей — свой. Порядочный? Безусловно, во всяком случае, мерила порядочности совпадают у них по всем пунктам. Алешка очень неглупый парень, думать он умеет. Говорить — это у него плохо получается, а слушать — дай бог каждому. А над Монтенем заснет через пятнадцать минут. Хотя стоит попробовать, подсунуть ему поочередно оба тома, благо Монтень сейчас собственный.
Двухтомник «Опытов» достался Егору случайно. На их отдел дали пять экземпляров с нагрузкой — что-то по экономике Йемена и по удою в Пензенской области — всего на двадцать семь рублей. Монтеля с удоем и экономикой разыгрывали по всем правилам. Егору не досталось. Он поогорчался и успокоился, а через два дня лаборант Миша стыдливым шепотом вопрошает: «Егор Сергеевич, может, вам эти книги нужны? Я сдуру хапнул, а двадцать семь рублей на дороге не валяются».
Егор купил книги с полным восторгом, и, почувствовав этот восторг, паршивец лаборант тут же выторговал себе пятницу, мол, надо к тетке в деревне картошку сажать, а я-де потом отработаю. Егор знал, что ничего Мишка не отработает, он и в рабочие дни умудряется шататься без дела,
