Читаем без скачивания Молот ведьм - Константин Образцов

Я остановил машину и вышел. Фары неестественно ярко освещали деревья, уходящие в невидимое темное небо. Лолита лежала в багажнике, похожая на мертвого зверька: мохнатая куртка, пыльные волосы, безжизненно согнутые конечности. Я вытащил ее из машины, взял на руки и понес; морозная корка хрустела под ногами, проваливавшимися в рыхлый снег почти по колено. Я отнес тело метров на пятьдесят в глубь леса, бросил и вернулся обратно за лопатой. Подумал, и прихватил канистру с бензином; поболтал ее в руке, взвесил – чуть меньше трети. Подумал еще и снова полез в сумочку Лолиты: я не курил, а она время от времени покуривала, и рядом с плоской пачкой тонких сигарет я нашел зажигалку.

Лопата в моей машине предназначалась для расчистки мест на парковке. Она справилась с верхним слоем рыхлого снега, веток, мелкого сора и прошлогодней листвы, но выкопать ею яму в промерзшем насквозь грунте было почти невозможно. Рубашка, пиджак, и кажется, даже пальто пропитались горячим потом, пока я выцарапывал в холодной, твердой земле какое-то подобие неглубокой могилы, пока жесткий пластик лопаты не треснул, а черенок не погнулся. Я отшвырнул ее в сторону и повернулся к Лолите.

Она лежала шагах в трех от меня и терпеливо ждала. Я подтащил ее ближе и засунул в разрытую землю. Тело скрылось в яме едва ли до половины. Потом снял с шеи мешочек с солью, воском и травами, просунул ее голову через тесемку и засунул ей под одежду. Моя рука последний раз коснулась кожи на обнаженной груди; она была нежной, как снег, а сама грудь – холодной и твердой, как та земля, в которую я положил Лолиту. Последний раз включил ее телефон, нашел в записной книжке имя «Стефания Куратор» и записал номер. Телефон выключил и засунул обратно в сумочку. Потом достал из кармана осклизлый рыбий пузырь, швырнул его на тело, вылил сверху бензин из канистры, и чиркнул зажигалкой. Огонь вспыхнул так резко и сильно, что едва не опалил мне брови. Я отпрянул и отвернулся. В холодном воздухе леса запахло бензиновой вонью, паленой шерстью и сгорающей кожей. Пламя горело недолго. Когда оно стихло я посмотрел на то, что лежало в земле, и чуть не вскрикнул от страха.

Одежда сгорела поверху, обнажив почерневшую кожу в багровых и желтых ожогах. Лицо обгорело с одной стороны, левый глаз вытек, но правый открылся и смотрел на меня. Я не знаю, можно ли это объяснить с медицинской точки зрения, но так и было: яростно карий, раскосый глаз был открыт, и я уверен, что она меня видела, потому что опаленные губы ее растянулись в жуткой, жесткой ухмылке. Я принялся закидывать тело ветками, листьями, сором, потом подхватил сломанную лопату и накидал сверху снега, чтобы скорее закрыть обгорелое лицо и открытый, насмешливый глаз.

До машины я почти бежал, стараясь не оглядываться на пятно почерневшего снега, но уже когда садился за руль, все-таки обернулся, и увидел, что невысокий темный холмик из веток и снега чуть шевельнулся. Я рванул с места так, что только чудом не слетел с заснеженного проселка.

Я выбрался на шоссе. Долго петлял по лесу в поисках обратного пути и в какой-то момент даже подумал, что заблудился: усилившийся снег заметал следы, и, куда бы я не поворачивал, фары упирались во тьму и колонны деревьев. Когда наконец я добрался до трассы, то притормозил и некоторое время стоял, понимая, что сейчас мне нужно решить, что делать дальше. Все, что было до этого момента: вынос тела из здания факультета, звонок с телефона Лолиты, поездка в лес, рытье могилы – являлось спонтанным проявлением рефлекса выживания, ответом на обстоятельства. Но теперь меня, что называется, отпустило. Все было кончено, Лолита мертва, а я стал убийцей. Почему-то я не сомневался, что меня найдут. Конечно, я знал, как много убийств остаются нераскрытыми, и что очень часто преступникам удается уйти от правосудия. Но это все касалось каких-то других людей; попробуйте сделать что-то подобное сами и непременно покажется, что уж вас-то точно найдут. Но, кроме перспективы быть пойманным, меня волновало другое: как быть с тем, что теперь я знал, совершенно точно знал, что где-то в городе совершают свои мрачные, кровавые обряды одиннадцать ведьм, в реальности и могуществе колдовства которых я имел случай убедиться. Благодаря «Молоту ведьм» я слишком хорошо понимал, какую опасность они представляют и что творится на их зловещих шабашах. Реджинальд Скотт писал еще в 1584 году: «Можно считать твердо установленным, что каждые две недели или хотя бы каждый месяц любая ведьма должна убить ребенка». Пусть исповедание самых гнусных форм сатанизма в наше время не является зазорным, а многими и приветствуется как признак широты взглядов и оригинальности суждений, но убийство, тем более, убийство детей, все еще остается предметом преследования со стороны властей. Тех самых властей, которые ставили финальную точку во всех процессах над ведьмами, проводившимися по инициативе Святой Инквизиции.

Я решил попытаться. Глупо, конечно, но это нужно было сделать.

Поэтому, выехав на шоссе, я поехал не в город, а в сторону ближайшего поселка с административным центром, железнодорожной станцией, почтой, строительным гипермаркетом и отделением полиции.

Дорога была пустой и до места я доехал за полчаса. Полицейский участок располагался в унылом, как протокол, двухэтажном кирпичном здании, с решетками на окнах, патрульным автомобилем на парковке и государственным флагом над входом. Можно было бы сказать, что трехцветное полотнище видало и лучшие времена, но это было не так: лучших времен флаг не видал, был мокрым, грязным и печально вздрагивал под ударами ветра.

Я остановился напротив небольшого крыльца, ведущего к входным дверям. Некоторое время сидел, собираясь с мыслями и духом, потом включил тусклую лампочку в салоне, открыл портфель и достал два листа бумаги и ручку. Чистых листов у меня не оказалось, так что писать пришлось на обратной стороне распечатки лекции по истории Кипрского королевства крестоносцев. Через четверть часа два заявления были готовы. Одним из них была подробно написанная явка с повинной, и видит Бог, я намеревался признаться в том, что совершил, если у меня примут другое заявление. В нем сообщал о ковене из одиннадцати ведьм, ведущем деятельность на территории города и области, в ходе которой наносится вред здоровью и жизни граждан, а также совершаются ритуальные убийства детей, предположительно младенческого возраста. Я перечитал оба документа, сложил их пополам, сунул под пальто и вышел из машины, придерживая шляпу и прикрываясь от ветра и снега с дождем.

За металлическими двойными дверями оказался квадратный, серый холл с низким потолком, тусклым светом и столом с двумя стульями. Слева и справа были закрытые двери, а прямо напротив – похожий на аквариум пост дежурного, закрытый толстым стеклом в половину стены, испачканным полустертыми трафаретными надписями. Пахло казенным учреждением, в котором не рады гостям. Я подошел к окошку в стеклянной стене. Сидящий за низкой стойкой полицейский молча посмотрел на меня. Он был молод, но глаза смотрели с усталым цинизмом пожившего человека.

– Здравствуйте, – сказал я.

Дежурный молча смотрел.

– Я хотел бы подать заявление, – я полез под пальто, вытащил лист бумаги и просунул в окошко.

Полицейский бегло пробежал взглядом первые строчки, еще раз пристально посмотрел на меня, и стал читать дальше, как мне показалось, уже гораздо внимательнее. Я ждал. Он дочитал, аккуратно сложил лист пополам и потянулся вправо к кнопке селектора.

– Мужчина, алкогольные напитки употребляли сегодня? – резко просипело из динамика у меня над ухом.

– Нет, – ответил я, не зная, куда говорить, и на всякий случай повторил в динамик. – Нет, не употреблял.

Взгляд полицейского оценивающе коснулся моей шляпы, остановился на лице, прошелся по одежде. Я занервничал и поправил воротник белой рубашки. Дежурный покачал головой, просунул обратно листок с заявлением и из динамиков снова заскрипело:

– Идите домой, не мешайте работать.

В какой-то момент я подумал, что все-таки нужно отдать ему явку с повинной. Тогда бы я точно привлек его внимание. Тогда бы меня стали слушать. Впрочем, я уже понял, что заставлять себя слушать и слышать мне придется другими методами.

Я молча взял свое заявление, повернулся и вышел. Стоя на крыльце, порвал оба документа и выбросил их тут же, в урну у самой двери.

Мне стало легче от того, что я не переложил ни на кого другого ту миссию, которую предстояло исполнить мне и только мне. Как будто поставил последнюю точку, выполнил необходимую формальность, после которой уже мог начать действовать.

Что делать, если видишь Зло, которое никто не замечает и не хочет замечать, ибо Зло стало нормой? Если, подобно несчастному Алонсо Кихано, видишь гибельных великанов там, где все видят лишь привычные глазу мельницы? Если не можешь обратиться к властям, чей первейший долг защищать общество от преступлений, но которые бездействуют перед лицом самых ужасающих из всех мыслимых злодеяний? Выход тут только один: самому стать преступником, палачом, монстром в глазах смертельно больного общества, чьи гнойные раны вскрываешь, прижигая очищающим пламенем, чьи чумные бубоны срезаешь с болью и кровью, сжимая в руке вместо скальпеля окровавленный меч. Апостол Павел говорил: «мудрость мира сего есть безумие перед Богом»[22]. И так же точно высшая мудрость – безумие в глазах нынешнего века, а подвиг – преступление.