Читаем без скачивания Но пасаран - Роман Кармен

Стартовав в Парке культуры и отдыха в Москве 6 июля 1933 года, машины, пройдя 9500 километров, через девятнадцать республик, краев и областей, через степи, горы, пустыни, завершили свой путь в Москве 30 сентября.

* * *

Для меня, начинающего кинооператора, участие в Каракумском автопробеге было первым серьезным испытанием. Рядом со мной в пробеге был оператор Эдуард Тиссе, с которым мы, вернувшись в Москву, вместе сделали звуковой фильм о пробеге. Тиссе снимал хронику еще в годы гражданской войны, он был в числе кинооператоров, которые запечатлели образ Владимира Ильича Ленина, он был создателем бессмертного «Броненосца «Потемкина». Я же только начинал свою работу в кинохронике.

Прошли годы. Меня неудержимо тянуло в пустыню.

Если вы хоть раз совершите путешествие в Арктику, всю жизнь будете мечтать о холодном сверкании голубых льдов, о сказочной прелести северного сияния в полярную ночь. И даже мороз, бешеная пурга и воспоминания о тяжелой борьбе со злой стихией вызывают непреодолимое желание снова вернуться в суровый край — трудиться и жить там.

Но почему же люди с улыбкой качают головами, не верят, что можно мечтать о пустыне, с волнением вспоминать о ней!

Нужно побывать в пустыне, чтобы увидеть ее красу и многообразие; почувствовать притягательную ее силу; ощутить прелесть ночевок под сверкающим куполом каракумского неба, когда на смену дневному зною приходит освежающая ночная прохлада; познать радость приближения к долгожданному колодцу и испытать преданность друга, разделившего с тобой последние капли воды. А с чем можно сравнить благородные чувства отважных людей — тружеников, прокладывающих воде новые и новые пути в пустыню, превращающих ее мертвые пространства в цветущую страну!

Тому, кто знает о пустыне лишь понаслышке, трудно представить, что можно тосковать по ней. Я тосковал. И впоследствии не раз совершал со своей кинокамерой путешествия по Кара-Кумам.

Впервые после автопробега 1933 года я снова участвовал в спортивном автопробеге, трасса которого проходила через Уральские степи, через Кара-Кумы, горными дорогами Памира. Это было в 1936 году.

Обе экспедиции были экзаменом на выносливость не только для автомобилей. Для молодого кинооператора это было испытанием умения снимать в тяжелых условиях.

Но пасаран!

Колонна автомашин Горьковского завода, завершавшая на улицах Москвы тридцатитысячекилометровый скоростной пробег по маршруту Москва — Горький — Кара-Кумы — Памир — Москва, остановилась около Красной площади. Цепочка милиционеров преграждала путь. В те времена еще по Красной площади проходила трасса уличного движения вдоль ГУМа, на этот раз площадь была заполнена людьми. Москвичи собрались на массовый митинг солидарности с испанским народом, который поднялся на борьбу с мятежными фашистскими генералами.

Когда наша автоколонна приближалась к Москве, в каждом городе, в каждом населенном пункте мы хватали газеты, жадно прочитывая сообщения из Испании. Телеграф приносил горячие новости из Мадрида, Барселоны, Севильи. Там шли уличные бои. Во мне зрело непреодолимое желание быть свидетелем, участником испанских событий, которые, я чувствовал, войдут знаменательной вехой в историю нашего века. Стоя за цепочкой милиционеров, вслушиваясь в слова ораторов, решил, что сделаю все, от меня зависящее, чтобы немедленно улететь в Испанию.

Первую ночь в Москве после гигантского путешествия провел без сна. До утра писал письмо Сталину. Я понимал — оно должно быть предельно лаконичным, емким, содержащим концентрат веских аргументов. Не личного порядка, не «мне хочется» — политической аргументации: советский кинооператор обязан сегодня быть там. Именно советский кинооператор.

По пустынной Москве в пять часов утра я прошел до Кремля и, войдя в будку бюро пропусков у Боровицких ворот, передал дежурному конверт: «Иосифу Виссарионовичу Сталину. Лично». Письмо у меня приняли, не задав ни единого вопроса. Теперь оставалось ждать.

А жизнь шла своим чередом. Был проявлен материал, снятый во время автопробега. Просмотрел я и те материалы, которые были ранее присланы мной в Москву с различных этапов маршрута. Порадовался съемкам в пустыне Кара-Кум, которые отражали неимоверные трудности преодоления автомобилями песчаных барханов, неистовый труд людей. Глядя на экран, вспоминал с каким трудом давался каждый кадр. Ведь в этом пробеге я был не только оператором, но и водителем машины. Снимать мог только когда на короткое время передавал управление машиной напарнику.

Просматривая материал, ловил себя на том, что сознательно отвлекаюсь от главного, чем живу. А жил я только и только Испанией. Жадно вчитывался в корреспонденции Михаила Кольцова, который был уже там и присылал в «Правду» изумительные репортажи. Он писал о Барселоне, которая в эти дни представляла собой поток раскаленной человеческой лавы, неслыханного кипения огромного города, переживающего дни высшего подъема, счастья. Все всколыхнуто, выплеснуто наружу, доведено до высшей точки напряжения. Я представлял себя с камерой на улицах, о которых Кольцов писал: «Нельзя не заражаться этим настоенным в воздухе волнением, слыша, как тяжело колотится собственное сердце, с трудом продвигаясь в толчее среди молодежи с винтовками, женщин с цветами в волосах и обнаженными саблями в руках, стариков с революционными лентами через плечо. Среди песен, оркестров, воплей газетчиков, мимо уличных митингов и торжественного шествия рабочей милиции…» Как не быть сейчас там с камерой в руках! Особенно поразило меня, что в похоронных процессиях павших бойцов несут в гробах не горизонтально, а вертикально. И мертвые, как бы стоя, призывают живых продолжать борьбу. А вслед за похоронами несут растянутые одеяла и простыни, и публика щедро швыряет в них серебро и медь для помощи семьям убитых… Стоило научиться держать камеру в руках только ради того, чтобы запечатлеть все это.

Прошла неделя, как я передал письмо в кремлевское бюро пропусков. Никакого ответа. Где-то я, однако, верил, что письмо не останется без ответа.

15 августа на киностудии в Брянском переулке был утренний просмотр сюжетов, на котором обычно присутствуют все операторы, режиссеры студии. Просмотр хроникальных съемок, присланных из разных концов страны.

Приоткрылась дверь, полоска света проникла в темный просмотровый зал, и голос секретаря дирекции бросил в темноту:

— Кармен и Макасеев, срочно к директору студии!

Во мне все оборвалось, внутренний голос подсказал: «Испания!..»

Через двадцать минут мы с Борисом Макасеевым сидели в кабинете у Бориса Захаровича Шумяцкого, тогдашнего начальника Главного управления кинематографии. Он сказал нам, что состоялось решение правительства направить двух кинооператоров в республиканскую Испанию. Шумяцкий ни словом не обмолвился о моем письме, возможно, он и не знал о нем. Мне было ясно, что письмо сыграло, очевидно, свою роль в состоявшемся решении. Прежде всего сказал Шумяцкий, он считает нужным спросить нас, согласны ли мы на эту поездку. В Испании идет война, съемки сопряжены с риском для жизни, без нашего формального согласия он не считает возможным принять решение о нашей командировке. И я, и Макасеев заявили о безоговорочном согласии. Шумяцкий предложил незамедлительно начать подготовку к экспедиции.