Читаем без скачивания Из серого. Концерт для нейронов и синапсов - Манучер Парвин

Глава 24

Невинная ложь

Вчера я сделал кое-что, что заставило бы доктора Ашану Васвани или очень мной гордиться, или очень разочароваться во мне, если бы она об этом узнала: я немного попрактиковался в ситуативной этике. Ситуационизм – это доктрина, в соответствии с которой никакие правила, касающиеся морали и нравственности, не подходят ко всем ситуациям, и то, что может быть неправильным в одних случаях, может быть правильным в других. Она стала популярной в шестидесятые годы.

В любом случае я сделал следующее. Я позвонил в больницу и притворился отцом Эндрю. Я выяснил, что его перевели из отделения, где держат склонных к суициду пациентов. Медсестра переключила меня на его палату. Казалось, он был счастлив услышать мой голос. Я пообещал его навестить на следующий день – то есть сегодня.

И теперь моя красная «Тойота» несётся по городу, словно летит на быстрых крыльях невинной лжи.

– Сын мой, доктор! – нараспев произношу я, заходя в палату.

– Папа! – восклицает Эндрю в ответ.

Мы обнимаемся, как могли бы обниматься отец с сыном. Он немного похудел и побледнел, но в целом это всё тот же старина Эндрю. Мы ставим два пластиковых стула рядышком, чтобы поговорить, причём так, чтобы нас не могли подслушать.

Я предлагаю связаться с его родителями.

– Может, как твой преподаватель, я смогу подать им новость как-то поделикатнее, – говорю я. – Ничего не преувеличивать, чтобы они с ума не сошли.

– Моя мать уже сошла, а отец сошёл наполовину. Кто знает, что с ними будет после того, как они все узнают? Я – взрослый человек. Пришло время мне самому о себе позаботиться.

Я склоняюсь вперёд и хлопаю его по коленке.

– Я понимаю. Но если я могу сделать что-то ещё…

– …Мне нужен адвокат, – он говорит так же быстро, как он отверг моё первое предложение. – Как только я приду в себя, меня переведут в тюрьму.

Я сжимаю голову в районе лба обеими руками – на тот случай, если там есть выпирающие вены, которые нужно затолкать назад.

– В тюрьму? Но Ванда и Брэдли не подают на тебя в суд!

– Полиция должна меня в чём-то обвинить, – грустно улыбается Эндрю.

– Конечно, я найду тебе адвоката, Эндрю. И я буду твоим отцом столько, сколько тебе нужно, чтобы я был отцом.

Теперь Эндрю склоняется ко мне и хлопает меня по коленке.

– Не беспокойтесь, доктор Пируз. Не думаю, что они будут ко мне слишком строги. Даже хотя я не принимал таблетки, я не был полностью иррационален. Я не целился ни в Ванду, ни в Брэдли. Я добровольно пришёл сдаваться. Я никогда не привлекался к уголовной ответственности. Я даже правил дорожного движения никогда не нарушал. Я не причинил никому вреда, кроме себя самого. А на пистолет у меня есть разрешение. И я обещал регулярно принимать таблетки. Я могу приносить пользу обществу.

Эндрю повторяет местоимение «я» так много раз, что я задумываюсь, а знает ли он, что собой представляет его «я». С другой стороны, а я сам знаю, что представляет собой моё «я»? Кто-то вообще знает, что представляет собой его «я»? Наши сердечные часы, которые тикают ударами сердца нашей личности, переходят из одного биохимического состояния в другое, удар за ударом, из одной ситуации в другую? От рождения к смерти? Мы не знаем, какое количество ударов сердца у нас осталось. Несколько счастливых ударов, несколько грустных и масса скучных и просто ударов в ожидании.

Позвольте мне признаться. Помощь Эндрю полезна и для меня. Это помогает мне не думать о том трудном положении, в котором я оказался с Джульеттой, это дело висит тяжёлым грузом на мне, давит на моё сознание, как один из больших глиняных кувшинов с водой, которые деревенские женщины носят на головах – те женщины, которых показывают в передачах, сделанных по заказу Национального географического общества США. Да, я чувствую опасность. Да, мне хочется погрузиться с головой во что-то ещё.

Я спрашиваю у медсестры, можно ли нам прогуляться по отделению. Нам разрешают.

Психиатрическое отделение – это сюрреалистическое место. Кругом кружат пациенты. Разговаривают сами с собой. Разговаривают с картинами. С зеркалом и с телевизором. С другими пациентами, которые делают всё, что угодно, только не слушают. С Богом и пророками, о которых никто никогда не слышал. Они разговаривают с несуществующими людьми, с незачатыми детьми, у которых есть имена и пол. Некоторые пациенты разговаривают по телефону, причём на другом конце никого нет. Некоторые просто сидят в одиночестве или гуляют в полном молчании и с таким видом, словно мир опустел, в нём не осталось ничего, кроме скал.

– Скажи мне, как невролог, что, по твоему мнению, происходит у них в головах, Эндрю?

– Каждая голова отличается от других как внутри, так и снаружи, – говорит он. – Но они также и похожи. Некоторые представляют то, чего нет. Некоторые думают, что они только представляют то, что фактически существует. Некоторые видят вещи совсем не так, как мы, а некоторые, как кажется, вообще ничего не видят. Посмотрите вон ту даму под искусственной пальмой, доктор Пируз. Она целый день ищет Бога, словно он – это потерянная связка ключей. Под подушками. В своих карманах. В своём лифчике. В таких местах, которые неприлично называть.

– Это шизофрения?

– Может, шизофрения, может, психоз.

– Гены, которые увеличивают риск возникновения душевных болезней, выживают, потому что могут быть связаны с творчеством? И таким образом человеческая эволюция к ним благосклонна, так как они тоже способствуют выживанию вида?

– Да. Я считаю, что и другие думают над этой идеей, строят предположения.

Я бросаю взгляд на даму, которая путает связку ключей с Богом, и нервно посмеиваюсь.

– Разве не предполагается, что Бог – везде, может, Он прячется за множеством дверей, запертых на многочисленные ключи, которые невозможно даже представить? Также это отделение следовало бы сделать гораздо, гораздо больше, если здесь приходятся ко двору все, кто ищет Бога, – говорю я.

– Пожалуйста, поосторожнее с Богом тут, доктор Пируз!

Мы идём дальше, и Эндрю снова начинает говорить.

– Посмотрите вон на того старика с белой бородой и бритой головой. Он живёт в мире, где нет времени, поскольку всё сразу же забывает. Никакого прошлого. Никакого будущего! Никакого настоящего, за которое можно держаться! А поскольку он забывает, что забывает, то у него и проблем никаких нет!

Молодой человек, который сидит в уголке и смотрит в потолок, считает, что он мёртв – и мёртв уже довольно продолжительное время! Его привезли в больницу после того, как он пырнул себя ножом, чтобы доказать, что из него не пойдёт кровь, так как он мёртв.

Молодая женщина, постоянно расчёсывающая волосы, стоя перед окном, – жертва синестезии. Её чувства перемешались, как в блендере. Она слышит картины, пробует на вкус солнце, видит музыку. Я задумываюсь, как следует смотреть на эмоции, которые живут в нас. На основании причины их возникновения, их последствий или нервных коррелятов – биохимии мозга? Здесь ты думаешь и думаешь о человеческом состоянии.

Эндрю указывает на мужчину, который строит башни из игральных шашек.

– Это Роберт. Он предлагает выйти за него замуж всем, кто проходит мимо, – медсёстрам, врачам. Один раз он сделал предложение голубю, сидящему на подоконнике. Он громко и повторно делал предложения унитазам!

– Я понимаю, что он любит форму, в которую одет медперсонал. Но ты серьёзно говоришь про другое? – спрашиваю я.

– Я не менее серьёзен, чем Роберт.

Мы оба улыбаемся.

– В любом случае, кто может объяснить любовь? – он выбирает тему так, словно разговаривает сам с собой.

Учитывая наш любовный опыт, я быстро меняю тему.

– Эти пациенты хоть в какой-то степени осознают, где они находятся или кто они?

– Сомневаюсь, что даже доктор Х знает об этом больше, чем вы, доктор Пируз.

– Я не знаю о предмете столько, сколько притворяюсь или сколько мне следовало бы знать! Я просто много рассуждаю. Вы – специалисты в этой области – более консервативны, чем кто-то, кого не ограничивает слишком большое количество знаний, как один раз заметил доктор Х. Кстати, он вышел из комы.

– …Слава Богу! – восклицает Эндрю и ждёт, чтобы я закончил то, что говорил.

Я возвращаюсь к своим мыслям.

– В этом отделении сознание – это ускользающая сущность, и оно более туманное, чем обычно, из-за душевных болезней.

Мы идём дальше, Эндрю предлагает всем участникам семинара посетить это отделение, чтобы прочувствовать альтернативные состояния сознания. Теперь Эндрю говорит о том, что его беспокоит:

– Личная независимость здесь мертва. Если отказываешься принимать таблетки, тебе делают уколы.

– Скомпрометированный мозг порождает скомпрометированную независимость, – говорю я.

– И вы не хотите, чтобы психи стреляли в вас в окно, не правда ли? – мрачно говорит Эндрю.

– Если они только целятся хуже, чем ты! – отвечаю я так же мрачно и продолжаю: – Чтобы бороться с отчаянием, я пытаюсь включить солнце у себя в голове, вымести паутину: дурные мысли, эмоции и воспоминания, и отполировать хорошие! Я пытаюсь разбудить тело, свой разум и мир, и чтобы они пребывали в разбуженном состоянии до тех пор, пока я не засну.