Читаем без скачивания Семирамида. Золотая чаша - Михаил Ишков

За семидневку царское войско осилило не более тридцати беру пути. Люди предельно вымотались, но сумели сохранить порядок, чего не скажешь о противнике, который, едва догнав отступавшие колонны, тут же безнадежно отстал. Солдаты мятежного принца разбрелись по окрестностям, занялись грабежом. Как докладывали перебежчики из переселенцев, Шурдан вовсе не стремился ускорить движение колонн или хотя бы призвать к порядку разгулявшихся мародеров. «Горшечник», уверенный в том, что Шамши стремится укрыться за стенами Ашшура, пустил дело на самотек. Кое‑кто из опытных военачальников пытался привлечь его внимание к необходимости немедленно пресечь разброд и беспорядок. Они настаивали – пора остановиться, заняться ремонтом колесниц, на что Шурдан, занятый планами штурма Ашшура, высокомерно заявил.

— При штурме города колесницы не потребуются.

Эти слова привели в замешательство многих из тех, кто примкнул к его войску по зову долга или в связи с обязанностями вассала, и не столько по причине недопустимой самонадеянности, сколько из соображений причастности к «общине Ашшур». Неужели царский сын всерьез намерен штурмовать священный город, колыбель их племени? Даже те же, кто примкнул к более сильной стороне в надежде нажиться на войне, испытал смущение. Ворваться в город не трудно, ассирийцы и не такие крепости взламывали. Что потом? Что останется от священных храмов, от алтарей и святилищ? Какая сила способна удержать солдат, только что рисковавших жизнью и вдруг обнаруживших, что они живы, от того, чтобы хватать все, что попадет под руку? Кто способен оградить священный город от кровавого разгула? Как отец небесный, вечный и грозный Ашшур, посмотрит на такое святотатство?

Уныние и злобу навевало и поведение противной стороны, которая пользовалась методами, которые иначе, как скифскими, не назовешь. Обстрелы продолжались днем и ночью. Убитых уже насчитывали десятками, раненых сотнями.

Когда эти вести дошли до Шурдана, он рассвирепел. Приказал убыстрить ход, догнать сторонников «чудовища», как он называл своего дядю, за его чрезвычайную волосатость, – схватить их, растоптать, посадить на колья.

В первую семидневку кислиму (ноябрь–декабрь) оба войска столкнулись на узкой равнине между мелкой, по пояс, речушкой и болотистой поймой священного Тигра. В тот день племенные отряды, составлявшие славу ассирийского ополчения, на собственной шкуре почувствовали силу конных атак. Всадники подскакивали на дистанцию стрельбы, выпускали стрелы по скоплению вражеской пехоты, которая сгрудилась на узком пятачке. Их тут же сменяли новые кисиры и так до полудня. Отогнать конницу было нечем – колесниц, готовых встать стеной, было немного, да и те выписывали колесами такие восьмерки, что жалко было смотреть.

После полудня у Шурдана не оставалось выбора, как двинуть пехоту вперед. Первыми в надежде сблизиться с противником в атаку двинулись копьеносцы. Это были лучшие копьеносцы в мире, их численное превосходство позволяло надеяться на успех, если бы нажим был организован более толково. Левый фланг, стиснутый и прижатый к Тигру, увяз в болоте. Правый выдвинулся вперед, разорвав при этом связь с центром и расстроив общий строй.

В этот момент на противоположной стороне заиграли флейты, ударили барабаны, и отряды «чудовища», под громкий рев боевых труб, выкрики редумов, лай боевых псов и вопли собаководов двинулись на врага. Царский полк, выстроившись тупым клином с прикрытыми ополченцами флангами, ускоряя шаг, ударил по замешкавшемуся противнику.

Удар оказался настолько мощным, что гвардии удалось разорвать вражескую линию, и к левому флангу, барахтавшемуся в болоте, присоединился центр, составленный из отборных воинов ниневийского ополчения. Теряя почву под ногами, измазавшись в грязи, опытные в боях и резне бородачи уже не могли помочь соратникам из Шибанибы. Этих неисправимых гвардейцы Салманасара – все в нарядных доспехах, начищенных кольчугах, – убивали безжалостно. Соплеменников резали с такой жестокостью, какую не выказывали даже по отношению к презренным сирийцам или грязным евреям – с издевками, с отрезанием ушей и носа, с выкалыванием глаз.

Войско Шурдана охватила паника. Сдавались пятидесятками и сотнями. Сдавшихся поубивали бы на поле боя, не разбирая, где брат, сын или отец, если бы не строжайший приказ Шаммурамат и специально назначенные люди, которые охраняли обезоруженных пленных. Сначала и это не помогало, пока сама воспитанница Иштар не бросилась на поле боя и не начала лично дарить жизнь побежденным. Перечить ей, дочери Иштар, не отваживались даже налившие кровью глаза гвардейцы из царского полка.

Появление Шаммурамат окончательно сломило сопротивление врага. Вражеские воины бросали оружие и толпами устремлялись вслед за женщиной, дарующей жизнь. Ею восхищались, ее приветствовали и свои, и чужие, как ожившее воплощение Небесной воительницы, опекавшей Ассирию.

Шурдан, наблюдавший за ходом сражения с ближайшего холма, умирая от ужаса, наблюдал, как Шаммурамат беспрепятственно проезжала на коне через смешавшиеся ряды его воинов. Как поверить, что «распутной девке», как ее со смехом называли в его окружении, удалось сломить сопротивление лучшей пехоты на свете.

Эта задержка стоила царевичу жизни. Уйти от преследования ему не удалось.

* * *

Возвращение в Калах оказалось для нового правителя поистине триумфальным.

В столице зверств было немного. С верными новому правителю войсками расплатились по–царски, после чего «царский полк» и часть конницы отправились в поход против Шибанибы, жители которой легкомысленно отказались признавать нового владыку. Когда опомнились, было поздно. Наслышавшись о милосердии победителей, горожане сами открыли ворота, и солдатня хлынула в узкие улицы древнего города.

Некоторое время командирам удавалось уговаривать своих солдат сжалиться. Воины, однако, были движимы не только обычной жаждой грабежа – царские гвардейцы издавна ненавидели жителей Шибанибы и рвались перебить их всех. Сыграли свою роль и зажиточные дома, чистые метенные улицы и блиставшие разноцветной глазурью храмы.

Тридцать тысяч вооруженных солдат, вломившихся в город, подожгли Шибанибу. За ними последовали обозные рабы и маркитанты, еще более многочисленные, еще более распущенные. Ни положение, ни возраст не могли оградить от насилия, спасти от смерти. Седых старцев, пожилых женщин волокли на потеху солдатне. Взрослых девушек и красивых юношей рвали на части, и над телами их возникали драки, кончавшиеся поножовщиной и убийствами. Солдаты тащили деньги, грабили храмы, другие, более сильные, нападали на них и отнимали добычу. Некоторые не довольствовались богатствами, бывшими у всех на виду – в поисках спрятанных вкладов они рыли землю, избивали и пытали людей. В руках у всех пылали факелы и, кончив грабеж, солдаты кидали их, потехи ради, в пустые дома и храмы. Ничего не было запретного для армии, в которой вчерашние мятежники из Ниневии, Арбел, других городов, примкнувшие к Шамши, перемешались с сохранившими верность гвардейцами и союзными эмуку

Грабеж продолжался две дня…

Об оставшихся в живых жителях Шибанибы, Шамши–Адад выразился в том смысле, что обращать полноправных граждан Ассирии в рабов нельзя, а свидетели ему не нужны. Так погиб город, видевший Саргона и знаменитого Тукульти–Нинурту I. Было ему от основания тысяча двести лет.

Участь Шибанибы оказалась хорошим уроком для Ниневии. Стоять зиму у ворот собственного города было немыслимо даже для недалекого умом Шамши. Он в присутствии верховных жрецов дал клятву, что ограничится данью, и казни будут преданы исключительно непосредственные зачинщики мятежа.

Он сдержал свое слово, правда, приказал обтянуть содранной с врагов кожей главные ворота Ниневии.

Часть V

Парадный дворцовый зал. Полутьма, разбавляемая светом редких, скупо горящих факелов. Огромный размытый отблеск с точностью маятника неспешно пробегает по залу, выхватывая из сумеречной мглы два ряда колонн, выстроенных по обе стороны широкого прохода.

Вдали, на возвышении, царский трон, по бокам его два громадных каменных, крылатых быка–шеду. На троне человек с искусно завитой бородой. На голове у него царский венец, надетый на головную, стянутую на затылке узлом, повязку, в правой руке пастырский посох, в левой – царский жезл.

Позади, возле громадного, в рост человека, бронзового гонга, высится чернокожий раб.

Царь поднял руку, и великан, взмахнув шестом, ударил в гонг. Низкий мелодичный звон поплыл по сумеречному тронному залу.

На противоположной стене обозначилась узкая светлая щель. Створки парадных дверей гармонично раздвинулись, с радостью впустили в зал дневной свет. Оттуда к возвышению двинулась процессия. Чем шире раздвигались створки и чем ближе подходили придворные, тем отчетливее вырисовывались отрубленные головы у них в руках. Их несли за волосы, за бороды.