Читаем без скачивания Сказка со счастливым началом - Галина Маркус

– Я… сама не пойму. Но она всю жизнь вела себя так, как будто не знает. Я – вот тебе крест, больше и смотреть на Володю не могла, так мне было стыдно, – заспешила Ирина. – Тогда Анечка приболела, и Мара не повела её в садик. А у меня – отпуск как раз, я сама и напросилась с маленькой посидеть. Мама твоя ушла на работу, ты – в школу, Анечка уснула, а мы… В общем, Мара вернулась – беспокоилась за Анечку, ты же её знаешь, проведать прибежала. Ну а мы тут… в самом разгаре. Мара посмотрела и ушла в кухню. Стала там чем-то греметь, разогревать. И всё молчком. Я, конечно, одеваться. Хотела просто убежать, а не смогла. Вова так презрительно хмыкает – мол, она сама виновата, не додаёт, старая стала. Может, она даже слышала, не знаю. Я выползаю на кухню – слезами обливаюсь, в ноги ей грохнуться готова. А она так спокойно ко мне поворачивается: «Ира, обедать будешь? Я всё разогрела, садись…»

И я – представляешь – села! И Вова пришёл – и стал жрать! И так мы молча обедали, а она нам подавала. И мы все делаем вид, что ничего не было. Я с тех пор борщ вообще есть не могу… Давлюсь сразу, как вспомню.

– А потом?..

– Потом… Я внушила себе, что она ничего не видела. Называется, не верь глазам своим. Но к Вове больше – ни-ни. Хотя он и пытался…

– А мама… – Соня была потрясена. – Как она… дальше…

– Сонечка, она и раньше знала, что он ей изменяет. И всё ему прощала. Я не знаю, сумела бы вот так или нет, даже если бы очень любила…

– Я не про Вову, – жёстко сказала Соня. – Про Вову я и сама знаю. Как она дальше с вами… не понимаю…

Ирина скривилась, словно собиралась заплакать.

– И я не понимаю, – обречённо кивнула она. – Она должна была прогнать меня, навсегда. Пожалела, наверное… Ведь тогда бы и Лёша всё понял. И… Сонечка, у меня же никого, кроме неё… никого дороже. Даже детей своих – только вы. А ты? Ты бы простила? Смогла?

– Нет, не смогла бы, – резко сказала Соня и отодвинула стул. – Зря вы мне это всё рассказали.

Она уже поняла, что не похожа на мать. Что предательства не простила бы Мите никогда, не то что самого факта – даже вожделеющего взгляда на другую женщину. Что её требования к людям намного отличаются. Мара, возможно, была почти святой. Но Соня могла быть только собой.

– Ты теперь будешь меня презирать, да? Ненавидеть?

– Кто я такая – презирать? А ненавидеть… Если мама не ненавидела…

– Пойми, для чего я это тебе рассказала, – обрадовалась Ира, подобострастно ловя её взгляд. – Не только ведь ради себя, чтобы облегчить… Подумай: если ты не сможешь простить измену, этот парень – не для тебя.

– Пожалуйста, тётя Ир, можно, я пойду?

– Соня, Соня, ты только пойми – я желаю тебе, чтобы ты не повторяла судьбу Марочки!

– Оставьте меня в покое, наконец… – умоляюще произнесла Соня. – Вы все живёте, как вам нравится… Дайте и мне жить!

– Соня! Но кто же тебе посоветует… Ты на меня очень сердишься, да?

– Я не могу больше… Мне очень плохо, – сказала Соня. – Отпустите меня.

Неприятности. Снова не до Бориса

Ира посеяла в её сердце новую боль. Нет, Соня всецело доверяла Мите – когда была в здравом рассудке. Но помрачения, когда она оставалась одна, между его звонками, не зная, где он и что делает, находили на неё всё чаще. Она не боялась, что он изменяет ей сейчас. Она боялась представить, что это случится когда-нибудь. Красочная картинка, нарисованная Ирой – чтоб ей! – стояла перед глазами. Вот Соня прибегает домой, как тогда мама, входит в комнату и видит… Митя в постели с Катей, целует её, ласкает… или – всё то же самое, только с Наташей, этой короткошеей грудастой девицей – Соня прекрасно представляла её обнажённой. Как в страшном сне привиделось ей однажды, что Митя изменяет ей с Анькой. Ведь для Мары Ира была больше, чем родная сестра. Что, что бы тогда сделала Соня? Ушла бы, далеко-далеко, шла бы так – дни, недели, годы и никогда, никогда не возвращалась!

Митя замечал, что с ней что-то происходит, но не могла же она рассказать ему это… Конечно, он высмеял бы её, утешил, но что толку, если он сам не знает, что будет с ним завтра – ведь люди меняются.

Соня тоже замечала, что Митя бывает подавлен или расстроен, и понимала, с чем это связано – мать продолжала действовать ему на нервы. Визит Валерии ничего не изменил, и в бескорыстность Сони никто не поверил – мать утверждала, что та отказалась от крохотной части, дабы когда-нибудь заграбастать себе всё.

На следующей неделе неприятности навалились на Соню, как снежный ком. В среду случилось сразу два события. С утра ей, действительно, пришла повестка в суд – значит, Вова не пошутил. Всё утро Соню трясло от негодования и предчувствия нервотрёпки, хотя Митя, как мог, успокаивал её по телефону. В этот день она отрабатывала Людмиле Алексеевне одолженную смену. А в тихий час за Соней снова прислала Нина Степановна.

Соня шла и гадала, что же на этот раз. Подкупать её уже приходили, настала, очевидно, пора угроз. Но Калюжные, оказывается, предпочитали действовать. Нина Степановна, опустив глаза в стол, призналась Соне, что вынуждена её уволить.

– Пойми, Сонечка, я сама себе не хозяйка. Я ведь предупреждала – не дадут они тебе жизни, это такие люди! Я здесь работаю только благодаря Валентине, стоит ей слово сказать, и… Она с самого начала требовала тебя выгнать, но я всё кормила её «завтраками» – мол, сменщица болеет, заменить некем. Ну а в понедельник она мне уже ультиматум поставила.

Заведующая сама чуть не плакала, но Соня выслушала её спокойно, не проронив ни слова. Если подумать, то всё это можно было предвидеть. Просто Соне нравилось жить так, словно Калюжных не существует.

– Я два дня тебе сказать не могла, сердце кровью обливалось – мне таких работников, как ты, днём с огнём не сыскать, – сокрушалась Нина Степановна.

– Ну что вы, – ответила Соня, – незаменимых людей нет. Сюда очередь выстроится из желающих.

– Очередь-то очередь! – в сердцах воскликнула заведующая. – Да только таких, чтобы по-настоящему любили детей и умели работать… Да разве в работе одной дело! Я же тебя с детства знаю и люблю! Всю голову сломала – что же придумать… Даже пристроить тебя некуда – теперь тебя даже в муниципальные заведения не возьмут, у них всё под контролем! Вообще она требовала тебя по статье уволить. Но я на свой страх и риск сказала, что заставила тебя написать вчера по собственному желанию, и что приказ уже выпущен. Мы тебе трудовую сегодня в течение дня отдадим.

Соня видела – Нина Степановна не лукавит, она искренне сожалеет, да и действительно ни в чём не виновата – ради чего ей выдерживать подобный прессинг? Чтобы полететь с этого места?

– Да не переживайте вы так, – сказала она. – Вы столько для меня сделали… Я всё понимаю, правда. Давайте, я напишу заявление задним числом.

Соня взяла бумагу и принялась строчить заявление – даже руки у неё не дрожали. Только в голове колотилось гневное: «Ладно, Валентина Юрьевна, ладно… Думаете, так вы меня сломаете? Не дождётесь! Пусть ваш сын видит, что вы из себя представляете!»

Соня вернулась в группу, спокойно объявила Надьке, что уходит. Та ничуть не удивилась – в садике давно недоумевали, для чего теперь Соне работать. Потом забежала Танечка – впервые за долгое время. Она немножко поворковала, даже выразила что-то вроде сожаления, но явно придерживалась общей точки зрения.

Соня держалась хорошо, даже подтвердила, что денег у неё теперь столько, что ходить на работу, да ещё так рано вставать – вовсе не обязательно. Муж, мол, требует варить обеды и убираться дома. И только когда она начала поднимать детей на полдник, отчаяние нахлынуло на неё в полной мере.

Малыши подбегали к ней, обнимали, что-то говорили, а у неё в горле стоял ком – она не знала, как смотреть им в глаза, как сказать, что бросает их, оставляет с Надеждой Петровной. Соня даже не догадывалась до настоящего времени, как много значит для неё детский сад, насколько она привязана к каждому ребёнку. Она мрачно представляла, как Надька вытягивает из постели Вадика мокрую простыню и позорит его перед всей группой. Или как издевается над Настиной мамой, рассказывая ей таким тоном, словно рубит дрова, что девочка неадекватна и не способна к обучению…

Мужу Соня звонить не стала – боялась разреветься при детях. Вечером, раздав всех ребят родителям, она принялась собираться. Оказалось, в кладовке скопилась целая куча личных вещей – сменная обувь, пара шарфов, запасные перчатки, какие-то тетрадки и подаренные детьми рисунки, которые не стоило оставлять Надьке.

Халат тоже был её собственным – помнится, Соне не понравился фасон выданного ей казённого. Она аккуратно сложила его – неужели больше никогда не придётся надеть? Неожиданно раздались шаги в коридорчике, и она, обернувшись, увидела Митю – не дождавшись на улице, он поднялся в группу.

– Ты чего закопалась? – спросил он.

Собирался обнять, но Соня смотрела на него таким прозрачным, невидящим взглядом, что Митя замер на месте.