Читаем без скачивания Фараон Эхнатон - Георгий Дмитриевич Гулиа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Верно, Бакурро! И он – отец мой, родивший меня и поставивший у кормила Кеми, над народом большим, могучим, как сама страна, как Хапи несокрушимым и неиссякаемым вовек. – Фараон вдруг заговорил шепотом, очень доверительно, приблизившись близко к своему маленькому, едва заметному подданному: – Бакурро, только мне дано раскрыть тайну его величества отца моего и поведать о ней людям, открыть им глаза и дать им лицезреть деяния его. По ночам, когда все спит, когда спишь и ты, мне является его голос и повелевает сыну своему исполнить волю его в Кеми и во всех землях сопредельных. Да, Бакурро, это говорю я, ибо истинно!
Писца прошиб холодок – такой пронзительный, заставляющий дрожать колени. Его величество вдруг показался огромным, воистину колоссом, упирающимся в небо. Скриб упал на колени и целовал ноги его, и одеяние его, и руки его. Благой бог был милостив: он не отталкивал раба своего, но продолжал говорить:
– Во имя бога моего, отца моего я повергнул во прах множество фальшивых богов. Целое сонмище во главе с нечестивым Амоном, со всеми жрецами их и приспешниками. Я низвел в сточную яму все имена богов Кеми, богов каждого города и всех городов, вместе взятых. Растлевавших сердца на протяжении тысячи лет и еще тысячи лет. Я смахнул их, точно старые глиняные чаши, и они разбились вдребезги, и не собрать теперь даже осколков. Это сделал я, вот этой самой рукой, – фараон потряс десницей, – и во веки веков это будет так, а не иначе! Так будет, Бакурро, только так! Сильнее всего свет. И он есть у бога нашего. Горячее всего огонь. И он весь в пламени золота, и золото подобно нестерпимому пламени. – Его величество торжественно прочитал новые стихи:
В сердце его – огонь величавый,
Пламенеющий пламенем вечным.
На челе его – огонь золотой,
Неостывающий,
Неумирающий,
Жизнетворный огонь!..
Он не закончил. Фараон схватился за сердце – уже который раз в этот вечер. Виновато улыбнулся:
– Бакурро, почему болит сердце?
– Ты устал, твое величество. Много трудишься.
– Так велит мне отец…
– Он желает тебе долголетия.
– Знаю.
– Он огорчится, узнав, что болит сердце.
Фараон сделал несколько шагов. Прошелся еще раз – назад. Вздыхал: глубоко, глубоко.
– А теперь – не болит.
Благой бог был доволен: не болит. Скрестил руки на груди. Уперся в кадык тяжелым подбородком. И, медленно повертываясь на каблуках золоченых сандалий, беглым взглядом осматривал город – творение рук своих. Сделав полный оборот, он сказал:
– Спит. Пойдем и мы спать…
Награды
В полдень следующего дня к мосту, перекинутому через Дорогу фараона, стали стекаться сановные люди. Одни из них шли пешком, других несли на носилках. Военачальники прибывали на боевых колесницах. Очень скоро Дорога фараона оказалась основательно запруженной – ни пройти, ни проехать. Только перед самым мостом – свободное пространство: около десяти шагов в окружности.
Слева и справа от Дороги тянулись кирпичные стены дворца, прерываемые пилонами или небольшими переулками, отделявшими один двор от другого или сад от двора. На пилонах сверкали разноцветные флаги. Воины дворцовой стражи, выстроенные с обеих сторон моста у его оснований, высоко вздымали боевые штандарты. Легкий гул висел над толпою, разодетой пышно, по-праздничному.
Но мало кто знал, почему, по какому поводу собрались придворные. Можно было догадаться, что царь кого-то поблагодарит, наградит наградою или объявит о каком-нибудь важном решении. Давно уже привыкли к тому, что он не советуется с советом старейшин, а выбирает советников каждый раз по своему усмотрению. А все-таки по какому случаю это торжество? Даже Эйе не знал этого. Но делал вид, что в курсе всего…
– Твоя светлость, – обратился к нему Тефнахт, начальник строительства всех царских памятников, – не скажешь ли, что ждет нас через несколько мгновений?
Эйе улыбнулся загадочной улыбкой:
– Ты очень хочешь это знать, Тефнахт?
– Нет, в самом деле, – вмешался Нехемпаатон. (Как начальник царских виноградарей, он по праву находился недалеко от моста, на котором вот-вот покажется его величество.) – В самом деле, что будет? Вероятно, кое-кого ждет награда…
Эйе иронически заметил:
– Неужели же собрали нас для того, чтобы дать взбучку?
И опять на его бесстрастно-мудром челе – загадочная улыбка. «…С нашим царем происходит что-то неладное. Еще совсем недавно он и шагу не делал без того, чтобы не испросить совета. Иное дело, что фараон мог поступить по-иному, вопреки советам. Так сказать, повернуть круто, куда вздумается. А теперь?.. Даже Мерира, преданный беспредельно, начинает обижаться. Тяжело занемогшего Мериру это очень обижает… Но что делать? Его величеству, наверное, виднее…» Мерира Первый, верховный жрец Атона, которого царь «поставил вместо самого себя» в главном храме Пер-Атон-Эм-Ахетатон, – этот Мерира вот уже несколько месяцев тяжело болен. И никто не знает чем. Но и с больным можно было бы посоветоваться. Но нет… Кийа, Кийа, Кийа… Теперь она вершит судьбу Кеми, если только слово «вершит» применимо к кому-либо, кто рядом с фараоном…
К Эйе протиснулись главный ювелир его величества Мериптах, старый зодчий Бек, надутый вельможа Яхмес, огромный жрец Панехси (подлинный негр). Пареннефер, омывающий руки царя… Все они сгорали от любопытства. Эйе делал вид, что все знает, даже то, чего не знает.
Поодаль от них стоял Туту – заносчивый, хитроумный, как азиат, Туту, ведающий иностранными делами, начальник всех царских опахал, начальник обеих сокровищниц царя и начальник всех царских работ. Он глубокомысленно молчал, ничем не выдавая своего неведения. Эйе незаметно следит за ним: может быть, этот льстец осведомлен получше самого Эйе?
К Туту наклонился Хоремхеб и что-то прошептал ему на ухо. Туту кивнул. Хоремхеб оскалился. Еще что-то сказал. Туту снова кивнул…
«…Пройдоха Туту, наверно, давно все пронюхал. Не в пример Хоремхебу. Этому солдафону. Мимо Туту ничего не пройдет. И такие люди всегда в почете. Они нужны. Без них не обходятся. Единственное, чего не умеет Туту, это писать гимны. Зато он льстит царю. С видом знатока. Можно подумать, что всю жизнь только и делал, что гимны строчил…»
– Уважаемый Эйе кое-что скрывает от нас, – сказал Пареннефер. Он картавил, и не всегда было ясно, что он говорит. Когда-то он брил бороды. Из брадобреев попал в большие люди. Но так чурбаном-брадобреем и остался…
– Да, скрываю, – важно ответил Эйе.
– Ручаюсь – и ты не знаешь…
– Как сказать!
Бек – сухощавый, старый, умудренный жизнью ваятель – сказал:
– Право повелителя скрывать свои намерения, право слуги – доискиваться их.
– Что я и делаю, – проворчал Пареннефер.
