Читаем без скачивания Картины Парижа. Том I - Луи-Себастьен Мерсье

На том месте, где позднее появилась статуя милостивого Генриха IV, был сожжен гроссмейстер тамплиеров{371}, и среди них это была далеко не единственная жертва. Жестокий Филипп Красивый остается в глазах потомства виновником этого ужасного злодеяния. Привилегии, которыми пользовались тамплиеры, их владения, самый их образ жизни, их стремление к независимости вооружили против них короля, и, чтобы уничтожить их, были придуманы мнимые преступления; все движимое имущество ордена было конфисковано в пользу графа Прованского. Какой ужас!

На старой улице Тампль герцогом Бургундским был злодейски убит герцог Орлеанский, единственный брат Карла VI{372}, продолжавшего носить скипетр, несмотря на свое безумие.

Всякий раз, когда я прохожу мимо новой Хирургической школы, мне вспоминается, что вскрытие человеческого трупа считалось святотатством еще в начале царствования Франциска I{373}. А сколько с тех пор сделано открытий в области анатомии! И с какой быстротой эта сильно запоздавшая наука развивается и совершенствуется в наши дни!

А вот и Морг. Бежим скорее прочь от этого места! Это небольшой склеп, куда складывают трупы неизвестных лиц, чтобы их могли там найти и опознать. Чернь очень падка до этого ужасного зрелища, самого отталкивающего из всех, какие только можно себе представить.

Кто в наши дни поверит тому, что церковь Сен-Жак-де-ла-Бушри служила некогда убежищем злодеям! А между тем это истинная правда.

Вид Парижа при Людовике XVI. С гравюры Берто по рисунку Л’Эспинаса (Гос. музей изобразит. искусств).

Я на Гревской площади{374}. Проходя здесь, нельзя не задуматься о нашем уголовном судопроизводстве, которое своей отсталостью представляет такой постыдный контраст со знаниями нашего времени.

Когда я попадаю на набережную Малаке или на набережную Четырех Наций, мне приходит на память разговор одного лодочника с Генрихом IV, которого он перевозил однажды в своей лодке. Не зная короля в лицо, он сказал ему, что плоды Вервенского мира{375} ему не очень-то по вкусу: Теперь пошли налоги на все, даже на эту жалкую лодчонку, которою я еле-еле существую… — Но разве король, — возразил Генрих IV, — не собирается уничтожить все несправедливые налоги? — Король-то ничего себе — добрый малый, но у него есть любовница{376}, которой нужны красивые наряды и всякие там женские побрякушки. А платить за них приходится нам… Ничего еще, если бы она принадлежала ему одному, но говорят, она позволяет себя ласкать очень уж многим. (Взято из Очерков Парижа Сен-Фуа{377}, т. III, стр. 278.)

Сейчас я стою перед Лувром, откуда Генрих III бежал от преследований герцога Гиза{378}, который, упустив его, тем самым упустил возможность возложить на свою голову корону и основать четвертую династию французских королей. При этой династии Франция приобрела бы, несомненно, совершенно другой облик; историки и историографы Франции не преминули бы… Но здесь речь не об этом; перейдемте к следующей главе.

179. Сент-Шапель

Взглянем теперь на часовню Сент-Шапель{379}, основанную Людовиком Святым и заменившую молельню Людовика Толстого.

Никола́ Буало-Депрео, так неосновательно очутившийся в ряду наших великих людей, похоронен в ней, как раз под воспетым им аналоем{380}.

Большие расписные окна, которым шестьсот с лишком лет и которые видела еще королева Бланш, любовница красивого кардинала, очень эффектны{381}. Они говорят о временах крестовых походов, и странные идеи, господствовавшие в то время, толпою встают в нашем воображении.

В те же самые годы император Балдуин{382}, нуждаясь в деньгах, заложил с чувством бесконечной печали реликвии своей часовни, а набожный Людовик{383}, французский король, обрадованный до глубины души, решил, что сделает великолепное приобретение, и купил за два миллиона восемьсот тысяч ливров кусочек креста, обломок копья, прободившего ребро Иисуса Христа, часть губки, которая была смочена уксусом, и осколок святого гроба. Потом он почти за такую же сумму выкупил терновый венец, который находился в закладе у венецианцев. Ничто не может сравниться с восторгом, который охватил короля, когда он сложил в раку все эти драгоценные приобретения.

В ночь на 10 мая 1575 года чья-то святотатственная рука похитила кусочек креста; какое горе! Приставили к дверям стражу, всех обыскали, устроили целую процессию, чтобы умолить небеса вернуть святыню. Но ни воров, ни украденного не нашли. Всюду говорили, что королева-мать, жадная до денег, продала святыню итальянцам, торговавшим тогда такими реликвиями по всей Европе.

Чтобы умерить народное горе, извлекли из сундука другой кусочек креста господня, но, увы, уступавший первому по длине, ширине и толщине. Его вделали в новый крест, точно такой же, как похищенный. Это тот самый крест, который выставлен в наши дни на поклонение верующим.

Череп Людовика Святого хранится в этой же церкви. Прежде он находился в ризнице церкви Сен-Дени{384}, но король Филипп Красивый добился у папы разрешения перенести череп и ребро Людовика Святого в парижскую часовню. Тем не менее, чтобы не слишком огорчить бенедиктинцев, горевавших об этой потере, в сокровищнице Сен-Дени оставили нижнюю челюсть монарха.

Псаломщик носит на конце своего жезла древнее изображение императора Тита{385}, переделанное в Людовика Святого ввиду некоторого сходства между ними.

Таким образом, император Тит ежедневно присутствует за богослужением в Сент-Шапеле, держа в одной руке маленький крестик, а в другой — терновый венец. Можно с уверенностью сказать, что этого он никак не ожидал!

В ночь с великого четверга на пятницу в часовне выставляют кусок подлинного креста господня. Все эпилептики, именуемые одержимыми, стекаются сюда толпой и всячески кривляются и извиваются, проходя мимо святыни. Их сдерживают; они ломаются, воют и таким способом собирают с прихожан порядочные деньги.

Власти терпят это нелепое зрелище, чтобы поддерживать в простом народе надежду на чудесное исцеление от болезней, считающихся неизлечимыми, а также для того, чтобы поддерживать в нем остаток веры.

Многие из мнимых одержимых, начинающие вопить только в полночь, как раз в ту минуту, когда извлекают из хранилища орудие истязаний спасителя, в эту ночь пользуются правом изливаться во всевозможных богохульствах, приписываемых наущению дьявола.

В 1777 году мне пришлось слышать самого отчаянного, самого невероятного богохульника этого рода. Вообразите себе всех вместе взятых ненавистников Христа и его божественной матери, вообразите всех нечестивцев, собранных вместе и вопящих в один голос. И весь этот чудовищный хор все же будет далеко уступать в дерзости оскорбительному и нелепому святотатству этого человека. Для меня, как и для всех присутствовавших в церкви, было совершенно ново и в высшей степени странно видеть человека, который всенародно, громовым голосом посылает вызов богу, призывает его гнев, оскорбляет веру, изрыгает самые ужаснейшие поругания, причем все эти богохульства приписываются дьяволу.

Простой народ крестился, дрожа от страха, и, упав ниц, шептал: Это говорит сам дьявол. После того как одержимого силой заставили трижды пройти мимо креста (восемь человек с трудом сдерживали его), богохульства дошли до такой чудовищной, страшной силы, что его выставили из церкви как человека, навсегда преданного сатане и не заслуживающего исцеления от чудотворного креста. И подобное зрелище, такой уму непостижимый фарс имеет место в наши дни!

Я никогда не мог понять роли этого человека. Был ли это сумасшедший, маниак или просто нанятый актер? Все присутствовавшие при этом согласятся, что он зашел в своей роли очень далеко и что ничего более дикого нельзя себе представить. На следующий год великосветское общество снова собралось в этой церкви, чтобы присутствовать при вторичном представлении этой комедии, прославившейся благодаря рассказам очевидцев. Ждали великого актера, но он не явился. Полиция зажала ему рот; следовательно, умолк и дьявол. Явилось только несколько второстепенных эпилептиков, не стоящих того, чтобы их смотреть и слушать. Дьявол истощил, повидимому, в предыдущем году все свое красноречие; а надо сознаться, что оно было весьма богато. Но можно ли поверить, повторяю, что все это происходит в Париже в восемнадцатом веке?! Почему? Зачем? Каким образом? Я лично этого не знаю, и думаю, что многие также затруднились бы на это ответить.

180. Церковь святой Женевьевы

Избави меня боже смеяться над святой Женевьевой{386} — древней покровительницей столицы. Простой народ приходит сюда, чтобы потереть простыни и рубашки о раку святой, испросить у нее исцеления от всевозможных лихорадок и выпить по этому случаю грязной воды из источника, славящегося чудотворной силой. А городские чиновники, парламент и прочие государственные учреждения приходят сюда молить святую Женевьеву о дожде в дни засухи, об исцелении принцев. Когда же последние находятся присмерти, раку святой постепенно открывают, точно для того, чтобы заключающаяся в ней благотворная сила излилась из нее в том или ином количестве — смотря по степени опасности. Когда же опасность доходит до предела, раку совершенно открывают.