Читаем без скачивания Денис Давыдов - Геннадий Серебряков

— Нет, — резко не согласился Орлов, — чем грандиознее замысел, тем вдохновительнее он для души. Нужно только уверовать в него со всею убежденностью и гражданскою страстью. Тогда и силы умножатся. Ты же еще глубокою верою не проникся, да тебе, как я вижу, и не до того, — ухмыльнулся Михаил Федорович, — ты более любовью к Лизоньке одержим, а для нашего дела требуется холодный рассудок и отрешимость аскета. Впрочем, бог с тобою, вправе ли я винить тебя за это?

— Ладно, ладно, — примирительно сказал Давыдов, — любовь, полагаю, любому доброму делу не помеха. Пусть я в вожди движения вашего не гожусь, но в качестве простого гусара вы на меня завсегда можете рассчитывать.

— Спасибо тебе и на том, друг мой сердечный, — внезапно дрогнувшим голосом ответил Орлов.

Эти разговоры с Михаилом Федоровичем, без сомнения, заставляли Давыдова о многом задуматься, на многое вокруг себя взглянуть иными глазами.

Раннею весною Денису переслали в Киев из дивизии поступившее туда уведомление военного ведомства, которым ему определялось новое место службы. В соответствии с прибывшим назначением он теперь должен был состоять при начальнике 2-й конно-егерской дивизии, располагавшейся в Орловской губернии, недалеко от его родового имения Денисовки, что находилось в Ливенском уезде со всеми своими 124 ревизскими душами.

По всему было видно, что новое назначение явилось следствием все тех же хлопот душевного друга Арсения Андреевича Закревского. Однако, прочитав ведомственную казенную бумагу, Денис нисколько на этот раз не возрадовался. Принять конно-егерскую бригаду означало для него непременно сбрить лихие усы, разрешенные в эту пору, как известно, лишь в легкой летучей кавалерии. Расставаться со своей привычной «красой природы, чернобурой, в завитках», которую он гордо пронес сквозь огонь великой войны, было и обидно и жалко. Да к тому же и Лиза неоднократно хвалила его усы. Так что расстаться с ними он положительно никак не мог.

Так, безо всяких околичностей и написал милейшему Закревскому, мотивируя свой отказ от командования конно-егерской бригадой. Тот, в свою очередь, должно быть, улучил момент доброго расположения государя и полушутливо поведал ему о необычайной преданности генерала Давыдова своим гусарским усам. Царю этот анекдот, видимо, понравился, и он распорядился «оставить гусара гусаром». В мае этого же года вышел приказ о назначении Дениса Давыдова состоять при начальнике хорошо ему знакомой 2-й гусарской дивизии, которой он в свое время даже командовал в жарких кавалерийских делах на подступах к Парижу.

За этой радостью вскоре последовала и другая: из Москвы с оказией ему был переслан сестрою Сашенькой объемистый пакет из Общества любителей российской словесности, учрежденного при Московском университете, на звание действительного члена. В пакете он нашел диплом с тиснением и золотым обрезом на свое имя и брошюру с уставом общества.

Авторское самолюбие Дениса Давыдова было тем самым, конечно, польщено. Он не утерпел, показал свой тисненый диплом Лизе и удостоен был и восторженного восклицания, и нежного взгляда, и ласкового поцелуя.

— Ах, милый Денис Васильевич, — вздохнула тут же она, — а когда вы меня почтите своими стихами? Покуда в журнале «Амфион»43 я читаю элегические строки о предмете прежнего вашего пылкого увлечения... Или нежные чувства ко мне, о коих вы твердите, не вдохновляют вашей музы? — и обидчиво надула губки. — Впрочем, ежели в мою честь вы все же задумаете подняться на Парнас, то идите не прежнею амурной дорогой, а проторите для меня новую тропинку...

Неожиданно явилось вдохновение и тот горячий творческий азарт, с которым он писал до сей поры лучшие свои стихи. Одна за другою в его тетради появляются элегии, где голос его обретает и новую звучность, и новую силу:

О, мой милый друг! С тобойНе хочу высоких званий,И мечты завоеванийНе тревожат мой покой!Но коль враг ожесточенныйНам дерзнет противустать,Первый долг мой, долг священный —Вновь за родину восстать...

Эти элегии с благодарственным письмом он отправит в Москву в Общество любителей российской словесности для издаваемого им литературного альманаха, в котором они и будут вскорости напечатаны.

Здесь же, в Киеве, Давыдов получил новое большое стихотворное послание Вяземского, в котором тот сетовал, что Денис, мол, совсем отбился от своих друзей и сколько уж времени не кажет своих очей и усов в московском приятельском кругу.

...Иль дружба, может быть, в отставке,Отбитая сестрой своей,Сидит печально на прилавкеУ непризнательных дверей.И для отсутственных друзейПомина нет в походной ставкеНепостоянных усачей?..

Побывать в Москве, повидаться с друзьями и близкими Давыдову, конечно, несказанно хотелось, однако дорога туда покуда не выпадала. На днях он сделал Лизе предложение, которое она приняла с благосклонностью. Теперь нужно было устраивать и служебные, и будущие семейные дела.

Следуя совету Николая Николаевича Раевского, Давыдов написал прошение на имя государя о предоставлении ему в связи с предстоящею женитьбою казенной аренды. Хоть и не хотелось с подобною просьбой обращаться к монарху, но делать было нечего, пришлось пересилить себя.

Письмо царю он отослал князю Петру Михайловичу Волконскому, моля его посодействовать со своей стороны в этом деле. К хлопотам по аренде попросил к тому же подключиться добрых приятелей своих Арсения Закревское) и Павла Киселева, а заодно и братца своего двоюродного Алексея Петровича Ермолова, недавно получившего, как сказывали, начальство над Отдельным грузинским корпусом и одновременно полномочия чрезвычайного посла в Персии и собиравшегося отбыть на юг, к новому месту службы.

Кстати, в обществе и в офицерских кругах это назначение расценивали не иначе как удаление из Петербурга популярного в войсках генерала, открыто и смело критиковавшего правительственные порядки, а нередко задевавшего своим острым словом и самого царя. Такую крупную фигуру, как Ермолов, которого многие называли «сфинксом новейших времен», Александру I, видимо, было выгодно держать от себя подалее. Облаченный высокими государственными полномочиями, он отсылался на Кавказ, который почитался в эту пору «теплой Сибирью...».

Препоручив хлопоты об аренде своим друзьям, Давыдов, распрощавшись с Лизой, отправился ко 2-й гусарской дивизии, располагавшейся в это время в районе Вильны. Начинались летние маневры, и дальнейшее его отсутствие могло вызвать нарекания командования.

Служебные дела закрутили Дениса в своей каждодневной карусели. После кавалерийских маневров, выявивших многие недостатки в полках бригады, пришлось взяться за их устранение. Обнаружилась и великая путаница в канцелярских отчетах, в которой тоже надобно было разобраться, дабы не повесить себе на шею, как когда-то батюшка Василий Денисович, чужие финансовые грехи. Потом стало известно, что дивизию будто бы намеревается самолично смотреть граф Аракчеев, которого в армии теперь называли не иначе как «графом Огорчеевым». К его приезду готовились, пожалуй, ревнительнее, чем к высочайшему смотру, однако всесильный временщик почему-то так и не изволил пожаловать...

В этих заботах Давыдов даже не заметил, как промелькнуло пыльное знойное лето и наступила осень.

Где-то в первых числах октября пришло наконец известие о его прошении об аренде. В письме из главного штаба значилось:

«Милостивый государь мой, Денис Васильевич!

Извещаю ваше превосходительство, что я докладывал государю императору о пожаловании вам аренды и его величество соизволил отозваться, что оная вам назначена будет по событии ваших предположений, об окончании коих прошу меня уведомить.

Генерал-адъютант князь Волконский».

Прочитав это витиеватое послание, Денис сразу понял, что принявшее благоприятный оборот дело об аренде вряд ли двинулось вперед лишь заботами мягкотелого и нерешительного князя Петра Михайловича, которого за исключительную робость перед царем Ермолов частенько называл «бабою» и «генералом женского роду», тут уж наверняка поспособствовали и настоятельные хлопоты друзей.

Теперь надо было ехать в Петербург, оформлять арендные бумаги и, по всей вероятности, лично благодарить государя в соответствии с принятым обычаем за оказанную милость.

Впрочем, служебные заботы задержали Давыдова при штабе дивизии еще на какое-то время, и в северную столицу он смог отправиться лишь по зимнему санному пути в начале декабря.

Остановился Денис на этот раз в гостинице Демута на набережной Мойки, почти у самого Невского. Построенная голландским негоциантом Филиппом Якобом Демутом еще в 1770 году, она была одною из самых известных в Петербурге, и величали ее обычно попросту — «Демутов трактир».