Читаем без скачивания Ветер богов - Богдан Сушинский

А Киев открывался ему, как и любому другому страннику, куполами храмов. Небо над ними вдруг просветлело, и на возвышенности тусклыми бликами засияли златоверхие колокольни, одновременно отражавшиеся в воде и в небесах. Это было странное видение: ночное небо вдруг словно бы расплавляется свечениями куполов, открывая путникам утонченные силуэты храмов. Кажется, еще мгновение, и река, весь город встрепенутся и оживут звоном колоколов.

Они уже миновали разрушенные мосты, оставили позади заводские пригороды Киева и лишь тогда увидели, что наперерез им мчится небольшой сторожевой катер.

— Спохватились наконец-то, — оживился Курбатов, которому уже явно поднадоело тягостное ожидание «окрика» с берега.

Двумя гудками фон Бергер тут же предупредил катер, что они принимают вызов. Но все же когда на катере красных заметили, как шевельнулись стволы орудий, там, очевидно, решили, что на барже хотят пошутить.

— Эй, кто такие?! — приблизился сторожевичок к катеру, которым командовал фон Тирбах. На палубе красного было только два бойца: один стоял у носового пулемета, другой выглядывал из дверцы боевой рубки.

Но ответом командиру сторожевика стала щедрая очередь из крупнокалиберного пулемета и граната, которую швырнул Кульчицкий. А снаряд Курбатова врезался в основание рубки, осыпая осколками не только сторожевичок, но и корму «сто седьмого».

Подполковнику некогда было выяснять, что происходит на сторожевике, но и так было ясно, что судно парализовано. Особенно это стало ясно, когда Власевич и в орудийной стрельбе оказался снайпером, вогнав свой снаряд в корму катера почти на уровне ватерлинии. Сторожевик сразу же загорелся, и возникла опасность, что он вот-вот взорвется. Из его рубки с трудом выбрался матрос, наверное, последний из экипажа, и буквально вывалился за борт.

— Что ж вы по своих-то, сволочи?! — душераздирающе прокричал он, едва удерживаясь на воде. Не о помощи просил в эти минуты, не о спасении молил… — Что ж вы по своих-то палите, мать вашу?! — вопрошал так, как можно вопрошать уже с того света, обращаясь исключительно к совести своих губителей.

— Добей его, — скомандовал князь Власевичу.

Катер красных полыхал и погружался в воду. Поручик Власе-вич прицельно расстреливал орущего раненого моряка, пытавшегося плыть в сторону недалекого берега. А тем временем небольшая эскадра диверсантов уходила все дальше и дальше от места схватки, и бой уже казался выигранным. Сумбурный, совершенно бездарный, непрофессиональный бой, о котором уже через полчаса стоило преспокойно забыть.

— Прибавь ходу! — приказал Курбатов, оставляя свое место у орудия и бросаясь к водительской рубке баржи. — Прибавь, иначе сейчас рванет!

И в это время он заметил, что на палубе «сто седьмого» появился Механик. Вот он бросается на Кульчицкого, короткая схватка — и оба оказываются в воде. При этом князь хорошо видел, как матрос обхватил поручика смертельными объятиями и потянул его с собой на дно. Понимая, что уже ничем не сможет помочь Кульчицкому, подполковник в ярости схватился за автомат, чтобы весь диск выпустить по тому месту, где расходились круги. Но едва задохнулся его ППШ, как сильный взрыв буквально приподнял подбитый катер красных над водой, расколов его, да так, что какие-то металлические части осыпались на корму баржи, а затем тоже исчез в днепровских водах, словно в библейских водах Иордана.

Прошло несколько минут, прежде чем оставшийся на «сто седьмом» поручик Тирбах сумел разобраться в его машине и остановить суденышко. Фон Бергер, как заправский рулевой, подвел баржу к его борту, однако переходить на бронекатер наотрез отказался.

— Здесь, на барже, еще много снарядов, — объяснил. — У меня свои счеты с этой проклятой Славянией. В плену я бредил днем и ночью, когда наконец снова смогу взять в руки оружие. Хотя бы пистолет. А тут два орудия и три десятка снарядов. Уйдите вперед и подождите меня. Это займет не более получаса.

Застопорив штурвал, чтобы баржа какое-то время оставалась посреди фарватера, капитан фон Бергер метнулся к орудию и заслал в него свой первый снаряд…

Шли минуты, а он все палил и палил. По какой-то деревушке на левом берегу, по причалу, по полузатопленному речному судну, нос которого топорщился над отмелью длинной косы, и просто палил в небеса, расстреливая ненавистную ему, проклятую страну Славянию и собственную ненависть…

67

— Вы удивительно пунктуальны, господин Скорцени. Даже для германца, — деловито уточнила Марта фон Эслингер, наблюдая, как Скорцени втискивается на сиденье рядом с ней.

Ладно скроенный брючный костюм лишь подчеркивал миниатюрность и изысканность форм этой женщины, хрупкость которой могла восприниматься истинными немками как вызов общепринятой монументальности их бедер и бюстов.

— Но это же вы звонили мне, фрау Эслингер. Я узнал вас по голосу.

— Конечно я.

— Никакой Жанны д’Ардель в природе не существует.

— Не будем спорить с природой.

— И находились при этом где-то рядом.

— Ничуть не сомневаюсь в вашей прозорливости, — невозмутимо признала Эслингер, срывая с места свой ягуароподобный спортивный автомобиль, не имеющий ничего общего с обещанным бежевым «пежо». — Я звонила. Я выманила, и я же отвезу вас к той женщине, свидание с которой способно навеять вам совершенно неожиданные воспоминания.

— Вы так считаете? — усомнился Скорцени, понимая, что имени вновь не услышит. В эти минуты он чувствовал себя прескверно. Его самолюбие оказалось задетым. Игры, затеянные любовницей Умбарта, — что особенно коробило штурмбаннфюрера — он мог прекратить мгновенно. Его так и подмывало сделать это. И если бы не желание добраться до «покровительницы»…

— Она так считает, — ведать не ведала о его благородном гневе Марта фон Эслингер. — У нее есть для этого все основания.

— Речь идет о графине Стефании Ломбези?

— То есть имеется в виду княгиня Мария-Виктория Сардони, — с той же стоической невозмутимостью обнаружила свои познания владелица дорогого спортивного автомобиля. — Согласна, в этом контексте уместно вспомнить и ее имя. Но вы прекрасно знаете, что сейчас она пребывает где-то на севере Италии. Возможно, уже на своей вилле «Орнезия». Словом, немного терпения, господин штурмбаннфюрер, еще немножечко терпения…

Пока она лихо выводила своего мустанга из крутого горного виража, в который вошла на серпантине горы, Скорцени успел внимательно присмотреться к ее внешности. Короткий, с чуть очерченной горбинкой носик, худощавые смуглые щеки, узкий, почти не выступающий подбородок. Аб-со-лютно ничего привлекательного! А ведь о страсти этой женщины, любовницы штурмбаннфюрера Умбарта, в Корсиканской бригаде СС ходили легенды. Вот что значит познать женщину в постели. И тем не менее… Ну абсолютно ничего сногсшибательного.

— Соображаете, что такого мог найти во мне ваш коллега и земляк Умбарт… — с ироничным упреком раскрыла его терзания Марта. — Не утруждайтесь, для меня самой это тоже загадка. Злые языки утверждают, что ему льстит забавляться в постели с австрийской аристократкой. Как вы… допускаете такое?

— Я допускаю все, что угодно, пока не сумею убедиться в противоположном.

Марта игриво скосила на него глаза и рассмеялась.

— Не думала, что свои кадры СД набирает из выпускников философских факультетов. Не выдадите из мужской солидарности?

— Не выдам.

— Независимо от всего сказанного мне интересно было взглянуть на «первого диверсанта рейха». О постели мне, конечно, мечтать трудно. Фройнштаг и мой Умбарт — препятствия почти непреодолимые. — И вновь игривый взгляд, после которого никакое препятствие восприниматься всерьез уже не может. — Да и женщина, жаждущая вас видеть, замечу, тоже в какой-то степени влюблена. В какой-то… степени.

Небольшая двухэтажная вилла, обнесенная металлической оградой, словно крепостным частоколом, располагалась между тремя размытыми холмами, каждый из которых представлял собой, особый природный мир — со своими ландшафтом, растительностью и даже цветом. Один представал в бутафорном подобии скалы, другой был засажен молодым садом, третий напоминал пепельный осколок кратера давно потухшего вулкана.

— Возводить виллу в такой монашеской унылости, когда в полумиле — залив лазурного безмятежья… — продолжала Марта фон Эслингер. — Только вилла-то не моя. Я всего лишь арендую часть ее…

— Вот почему штурмбаннфюрер Умбарт слывет человеком, погрязшим в бедности, скупости и долгах.

— По крайней мере по этому поводу вам уже не придется прибегать к донесениям агентуры, — беззастенчиво хихикнула разорившаяся аристократка. — Другое дело, что вам непременно сообщат: «Марта фон Эслингер — австрийская националистка, сепаратистка и масонка».