Читаем без скачивания Рыцарь Христа - Стампас Октавиан

Ночью накануне приступа мне не спалось, и хотя были сделаны все необходимые приготовления, я сидел у костра и приставал к засыпающему Аттиле с вопросами. Когда не надо, он может болтать без умолку, а когда надо — извольте видеть, спит!

Нет, сколько я ни приставал к нему, чтобы он рассказал что-нибудь о каком-нибудь своем дурацком Дьерде, Дюле или Эмеше, подлый Аттила бормотал в ответ что-то невнятное, потом стал мычать, как теленок, и, наконец, захрапел, и хоть ты его снова смолой поливай не проснется. А у меня же ни в одном глазу сна, хоть ты тресни! Так я промучился полночи, и вдруг подходит ко мне герцог Годфруа.

— Не спится?

— Не спится, — ответил я. — Тебе, я вижу, тоже. Может быть, пойдем да захватим эту чортову Никею вдвоем, покуда все храпят?

— Хорошая мысль, — ответил герцог. — Да вот, что-то мне кажется, не возьмем мы ее никогда.

Видя такое уныние в бодром и доблестном герое, я стал расспрашивать его о причинах подобного упадка духа и постепенно добился признания. Оказывается едва он сегодня уснул, как явилась ему во сне единственная девушка, в которую он был влюблен — Ульгейда Веронская. Она шла быстрым шагом по полю, а он преследовал ее по пятам, но никак не мог догнать. Вот-вот уж схватит, но она вдруг стала подниматься вверх и шла уже по воздуху, все выше и выше. Он тоже пытался идти по воздуху, но у него не получалось. Тогда он упал на колени и в отчаянии разрыдался. Ульгейда же оглянулась и, глядя на него с неба, сказала:

— Мне жаль тебя, добрый Годфруа, но я никогда не буду твоею, ибо принадлежу единственно Жениху Небесному. Прости и прощай, доблестный рыцарь. Много грехов ты совершил в молодости, долго еще тебе их искупать, прежде чем вспомнят о тебе у Престола Жениха.

Я принялся успокаивать бедного Годфруа, уверяя его, что это всего лишь сон, в котором отразилось его давнее несчастье, но он твердо настаивал на своем:

— Нет, это не просто сон, это знамение, и смысл его таков: не видать мне счастья на этом свете, и единственное, чего мне предстоит добиться, это чтобы обо мне вспомнили у Престола Всевышнего. Представляешь, Лунелинк, хотя бы только вспомнили! Надо спать, пойду попробую еще раз уснуть. Завтра нужно быть выспавшимися.

Он ушел, а мне так и не спалось до самого рассвета, и было нестерпимо жаль доброго Годфруа. В конце концов я заснул на пару часов, но мне показалось, что Аттила принялся будить меня прямо сразу, едва я окунулся в сон.

— Какой же ты гад, Аттила, — говорил я ему, не желая просыпаться. — Сам-то выспался, а мне не даешь.

— Проснитесь, проснитесь, сударь, да поглядите, какую подлость подстроили нам проклятые греки, бочку с крысами им в левую ноздрю!

— Что такое?! — наконец, найдя в себе силы, вскочил я.

— Глядите!

Я посмотрел туда, куда указывал мне мой оруженосец, и увидел, что на всех башнях Никеи развеваются флаги, в большинстве своем золотистые с черным двуглавым орлом византийского василевса, а остальные — флаги различных частей его войска.

Тут к нам подъехал на коне герцог Годфруа.

— Сон! Это мой сон сбывается! — воскликнул он. — Мы бились за Никею, а она досталась грекам, точно так же, как я добивался Ульгейды, а она досталась другому.

Весь лагерь крестоносцев бурлил от негодования. Боэмунд готов был идти на Никею приступом и бить греков вкупе с защитниками города. Бодуэн и Евстафий вообще призывали вернуться к Константинополю, взять его приступом и заставить василевса принести омаж Годфруа Буйонскому. И то и другое, разумеется, было бы немыслимым безрассудством, и подобные устремления нельзя объяснить ничем иным, кроме как сильным отчаянием, охватившим всех при виде такой несправедливости.

Вскоре к нам явился главнокомандующий византийскими войсками и, встретившись со всеми вождями похода, объявил им следующее. Во избежание лишнего кровопролития и ради спасения христиан, коих среди жителей города большинство, греки провели с ними переговоры и те согласились сдать город им, грекам, а не крестоносцам.

— Но пусть благородные и доблестные рыцари, победители славного Никейского сражения, — говорил главный полководец Алексея, не чувствуют себя обиженными и обделенными. Сиятельный василевс, который сейчас находится в городе Пеликануме, расположенном в нескольких милях отсюда, ждет вас, дабы щедро вознаградить за мужество и доблесть. Казна султана Кылыч-Арслана, находившаяся в Никее, вывезена уже в Пеликанум, и василевс желает большую часть ее отдать вам, славные рыцари.

— Всю казну, мерзавцы, отдадите, всю! — закричал тут Евстафий Буйонский и добавил таких ругательств, что не избежать бы кровопролития, если бы епископ Адемар не призвал всех к спокойствию и не произнес речь, которая всех примирила и успокоила. Он сказал так:

— Благословен Господь наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, аминь! Неистощим он в благости, изливаемой на главы наши, и радуется сердце премудрости Его, вновь явленной нам сегодня. Подумайте, воины Христовы, сколько бы погибло людей, если бы вы начали сегодня приступ. Добрые греки спасительной хитростью избавили нас от страшного кровопролития. Честь им и хвала за это! Что же мы видим в итоге? Первая твердыня иноверцев пала. Дорога для дальнейшего продвижения к заветной цели нам открыта. Что же касается казны, то значительную часть ее вам — все равно нужно было бы вернуть Алексею в уплату за оружие, снаряжение и продовольствие, которыми он нас щедро снабжал все это время. Он мог бы вообще целиком присвоить ее себе в награду за разумное овладение Никеей, но он готов разделить ее по справедливости с вами. Разве ж это не благо? Хвала василевсу Алексею! Слава Отцу и Сыну и Святому Духу ныне и присно, и во веки веков, аминь!

После еще нескольких речей, одни из которых насылали на головы греков проклятия, а другие требовали прислушаться к словам папского легата Адемара, отряд из двухсот всадников, возглавляемый Годфруа, Бодуэном, Евстафием, Боэмундом, обоими Робертами, Готье, Стефаном де Блуа, Танкредом и Раймундом Тулузским, отправился в Пеликанум. К вечеру все они вернулись в лагерь под Никеей вполне довольные. Алексей действительно щедро отделил большую часть казны султана крестоносцам, принял их с небывалыми почестями, заставив всех своих подданных низко поклониться героям Никейского сражения, чем, конечно, тронул сердца вождей похода, не очень-то привыкших в Европе к тому, что сильные мира сего им кланяются. После пышного приема Алексей намекнул, что неплохо бы всем рыцарям, не принесшим ему омаж, сделать это теперь, и его призыв не вызвал никаких возражений. Гордые и спесивые рыцари, такие как Танкред, Бодуэн, Евстафий и Раймунд, склонили свои колена перед императором Византии и, возложив руки на Евангелие, вымолвили слова вассальной присяги. На следующий день мы стали готовиться к выступлению.

Когда мы двинулись от Никеи дальше на юго-восток, вновь появилось то торжественное чувство, возникшее при выходе из Циботуса. Сознание того, что мы победили в первой битве и взяли первый город, окрыляло. Многие остались недовольны тем, что Никея не досталась нам и что василевс отпустил на волю взятую в плен султаншу, за которую можно было бы потребовать у Кылыч-Арслана крупный выкуп; но, во-первых, по договору с Алексеем, Никея так и так должна была перейти в его пользование, а во-вторых, просить выкуп за султаншу — это так не достойно чести рыцаря, что и говорить не приходится.

Постепенно изнурительная жара уничтожила легкое и торжественное настроение. Мы двигались по пустынному плоскогорью, и чем дальше, тем все меньше становилось растительности, все реже то там, то сям мерцала водная гладь каких-нибудь мелких речушек, болотцев и ручейков, все реже попадались кладези с пресной водой, такие глубокие, что казались бездонными. День ото дня мы все больше изнемогали от чудовищной жары, и я до сих пор страшно удивляюсь, как это нам удалось разгромить сельджуков в нашем втором крупном сражении при Дорилее.

На сей раз первыми в эту битву вступили мы, авангардное войско Годфруа Буйонского. Как и вначале, пред нами двигался отряд Роберта Нормандского и Стефана де Блуа под знаменем Святого Петра, белым полотнищем с изображением самого Апостола, держащего в одной руке ключи от рая и ада, а в другой — Евангелие; рядом с ним был изображен его спутник, Апостол Павел, с Евангелием в правой руке и мечом — в левой. На груди у Апостолов, так же как на груди у всех нас, были нашиты красные кресты. И вот, на подступах к Дорилейской долине это знамя встретилось с авангардом сельджукского войска. Стефан де Блуа, держа знамя левой рукой, а копье правой, храбро ринулся на встречающие нас полки. Все моментально пришло в движение. Только что я чувствовал себя иссушенным и обессиленным, и вдруг, непонятно откуда, взялись силы, и я уже несусь на своем Гиперионе, держа наперевес копье, и врубаюсь в строй турок, и колю, и бью, и режу…