Читаем без скачивания Иногда оно светится (СИ) - Алиса Акай

Канат…

Что-то с грохотом ударило меня по голове, так, что я едва не лишился сознания, перед глазами запульсировали черные круги. Шнырек? Реппер? Ножа в руке уже не было, да и саму руку я почти не чувствовал, она торчала из плеча как сухая обломанная ветка на стволе дерева. Левой рукой я еще мог управлять и, кажется, еще двигались ноги. Я завертел каменой головой и не сразу сообразил, что серая тряпка, висящая надо мной — это небо, а кровавый круг у самой воды — солнце.

Подо мной прошли репперы, я уже не мог сказать, сколько их. Один слабо ткнулся мордой в ласту и камнем пошел вниз, другой попытался впиться под колено, но не смог зацепиться и тоже исчез.

«Мурена» стояла совсем недалеко, развернувшись ко мне острым носом, я видел свисающий с палубы канат. Обычно я залазил по нему не снимая ласт, просто подтягиваясь на руках, но сейчас сил на это не оставалось. Их было ровно столько чтоб удерживать каменеющее тело на воде и не давать ему уйти вниз. Легкие захлебывались, глотая вперемешку воздух с солеными брызгами, я чувствовал, как по лицу ползет струйка крови, где-то за правым ухом. Когда только успели…

Вода вокруг меня сразу же стала как будто вязкой и тем более отвратительной, сделалась похожей на густой кисель. Если не доберусь до палубы и не остановлю кровотечение — все. Уйду на дно. Туда, где все еще шныряют между камнями разочарованные хищники с вечно задумчивым взглядом и все еще сидит, закопав в песок морду, толстый самос. От бывшего графа уже через полчаса ничего не останется — море умеет прибирать за собой.

Котенок зря будет ждать до самого вечера, вслушиваясь в вечный рокот бесстрастных волн и стараясь расслышать урчание двигателя. Он будет ждать до позднего вечера и опять уснет на моем месте, всматриваясь в море до тех пор, пока не слипнутся глаза. Но утром рядом с ним никто не будет лежать и не для кого будет разогревать завтрак и писать смешные ругательства на бумажке. Котенок решит, что у «Мурены» поломка и запасется терпением. Он не сможет поверить в то, что Линуса ван-Ворта растерзали морские пиявки, так глупо и так быстро, когда он плавал за жемчужницами. Ведь он был такой сильный, такой бесстрашный… Скорее всего, он так и не поверит в мою смерть, даже когда разберется с радиостанцией и попытается вызвать катер. А что катер… «Мурена» будет памятником мне, она навечно пришвартована надо мной, огромное металлическое надгробие. Котенок решит, что я сбежал от него. Так, как и собирался раньше.

Сперва он обидится. А потом поймет. И уже не будет ждать, сидя на верхушке маяка, перестанет вглядываться вдаль.

У самого лица плескалась кровавая пена, я попытался плыть в сторону катера, руки едва шевельнулись. Я заставил их сделать еще несколько гребков, но толку от этого почти не было — эти жалкие рывки не могли сдвинуть ставшее неожиданно таким тяжелым и непослушным тело. Это был большой кусок мяса, который уже тянуло на дно. Проще всего было закрыть глаза и позволить ему уйти вниз. Это был бы самый простой и правильный выход.

Но даже здесь, вдали от Герхана, я так и не научился этому — иcкать простой и правильный выход.

Пахло пылью и спиртом. Под веками была алмазная крошка, как только я пытался их приоткрыть, боль начинала поедать глаза, проникая до самого мозга. Во рту было сухо, язык едва ворочался. Я лежал на спине, подо мной было что-то мягкое, теплое. Острые ледяные пилки проникли сперва в пальцы рук, потом дошли до кистей, локтей, плечей. Это была уже не та боль, она стала методичной, грызущей. Вместо костного мозга мои кости были заполнены студнем, который мешал поднять даже руку. Я попытался поднести ладонь к лицу, но она дохлой медузой шлепнулась на грудь. На груди обнаружилась повязка — полоса мягкой материи поперек. Под ней что-то горело, жарко, как уголь в уходящей далеко под землю шахте.

Кажется, я застонал.

Плеча коснулось что-то мягкое, невесомое. От неожиданности я попытался его сбросить и даже смог приподнять левую руку. Неизвестная сила сильно, но осторожно сдавила запястье, заставила руку опуститься обратно.

— Спи, Линус, — сказал голос сверху. Знакомый голос, кажется.

Я заснул.

Я падал сквозь черные облака. Подо мной не было земли, лишь бесконечные слои черно-багровых облаков. Это не было похоже на небо. Это было похоже на падение в ад. Ветер рвал кожу с лица, я задыхался, я горел. Я падал сквозь облака, они липли ко мне и только тогда я понимал, что это не облака, а кровяная взвесь. Кровь в воде.

Я летел сквозь них.

Огонь испепелял кожу, рвал своими гнилыми оранжевыми зубами мясо под ней, сушил глаза. А я все падал и чувствовал, что задыхаюсь. Я дышал дымом от собственного горящего тела и мое лицо было теплым от крови. Я срывался в бездну, у которой не было дна. Я кричал и собственный крик оглушал так, что зудели барабанные перепонки.

Я хотел упасть, хотя и понимал, что не переживу этого.

Я падал.

А потом, перебивая запах паленого мяса и дыма, появился запах спирта. Что-то влажное коснулось моей руки, потом туда же коротко ужалила сталь. Откуда-то издалека я услышал жужжание инъектора.

— Линус, не надо. Лежи.

В голове что-то взорвалось, кровавые облака брызнули каплями во все стороны.

Я заснул.

Я лежал на раскаленном песке. Сковородка. Он кипел и плавился подо мной. Миллионы раскаленных песчинок, врезающихся в кожу. Миллионы раскаленных дробинок.

Я попытался перекатиться на бок, но тело лишь едва шевельнулось. Жар проникал в кости, ломал их, они трескались и готовы были рассыпаться. Кровь текла загустевшей жижей, сердце давилось, пропуская ее.

Песок плавился. Я корчился на нем, хрипел, царапал его пальцами, загоняя под ногти раскаленные мелкие дробинки. Я наливался жаром. Гибельным, смертоносным, мертвым. Логгер, у меня был логгер… Я стал шарить вокруг себя, пытаясь нащупать его гладкую привычную рукоять. Космос, должно же быть что-то, способное облегчить этот кошмар…

К виску, приставить к виску… К черту… Логгер… Песок саднил под ногтями, мириадом горячим муравьев царапал язык и горло. Найти… где же…

Перед глазами крутились вереницы обжигающе-красного цвета солнц.

Обожженная почерневшая рука наткнулась на что-то большое, мягкое.

Что-то коснулось моего лба, прошло по щеке.

— Пожалуйста. Линус… Не надо.

Я заснул.

Я опять лежал на чем-то мягком, но влажном и горячем. Мне было жарко, но этот жар уже не был яростным и всепожирающим. В моем теле наступил ясный летний день, когда солнце томит, сушит, но не причиняет вреда. Где-то внутри меня засел этот кусочек лета, но кроме жары там было еще что-то. Умиротворение, тишина.