Читаем без скачивания Повелитель снов - Петр Катериничев

Услышанное меня не порадовало. А потому спустился я по лесенке и – произвел расчет. Окончательный. Такие дела.

Глава 94

Аскер прошелся по комнате, поглядывая на рисунки:

– Ба, да у вас здесь вернисаж… И даже лица знакомые… Что собираетесь делать с шедеврами?

– Сжечь, – вместо меня ответила Аня.

Аскер потянул носом:

– Бензином разит. Была попытка? – Не дождавшись никакого ответа, пожал плечами. – Камин в зале.

Я собрал рисунки, приобняв Аню, прошел в зал. Разжег камин и укладывал в огонь лист за листом… Плечи девушки дрожали, она косилась на трупы… Признаться, и мне было не по себе…

– Где мы находимся? – спросил я Аскера.

– Какой-то особняк за городом. Думаю, Бобров подстраховался – чтобы его какое-то время не смогли разыскать ни чужие, ни свои. В свете намеченной им, так сказать, приватизации изобретения… Кстати, где оно?

– Альба уничтожила все.

– Ты ей поверил?

– К чему ей было врать, если она решила умереть?

– Резонно. Но бывает по-всякому.

– Бывает. Что собираешься делать, Саша?

– Писать, писать и писать. Вернусь в Москву и засяду за отчеты. Сам понимаешь…

– Понимаю.

– Ну а потом – поеду и возглавлю движение, оставшееся без лидера. – Он кивнул на Алефа, помолчал, закончил: – Если мужчины с большими звездами на плечах не решат иначе.

– А если решат?

– Уйду на пенсию. Выслуга позволяет. Крайний юг у нас приравнен к Крайнему Северу.

– Саша… а что у тебя за медальон?

– Фамильная реликвия.

…Рисунки сгорали скоро и бесследно, как и многое в этом мире, и, обугливаясь, превращались в золу прошлого – то ли бывшего на самом деле, то ли существовавшего лишь иллюзией в нашем воображении…

Когда догорел последний, Аскер бросил в камин недокуренную сигарету, сказал:

– Пора.

Аня плакала, слезы стекали по ее лицу, а я шептал ей на ухо слова молитвы или то, что каждая женщина принимает за молитву… Она подняла залитое слезами лицо, спросила:

– А где мой папа?

– Найдем, – уверенно ответил я. – Саша прав. Нужно убираться из этого супостатного места, пока…

– Внимание! – услышали мы усиленный динамиками голос. – Особняк окружен силами спецгруппы «Альфа» Службы государственной безопасности! Предлагаю всем немедленно, по одному и без оружия, выйти с поднятыми руками! Через одну минуту «Альфа» начнет штурм здания с правом применения оружия на поражение! Повторяю…

– Во как… – усмехнулся Аскер. – Не знаю, как тебе, а мне бумаг придется исписать больше, чем мечталось… А Гнат все-таки молодец, а? «А теперь – Горбатый…» И голос командный каков! Хват! Ну что, пошли сдаваться?

– Пошли.

Действительно, все у Гната было схвачено в подведомственном городке, и, несмотря конспирацию Боброва, информация к генералу СГБ пришла, пусть и с некоторым запозданием. И отреагировал он на нее как Железный Феликс: окружил особняк, дождался стрельбы и… Дальнейшее понятно.

Аню, как гражданку Австралии, задерживать не стали и сразу повезли в снятый ее отцом особняк на набережной. Я оказался в одном автомобиле с Гнатом.

– Аня будет в особняке одна? – спросил я.

– С отцом. Так что не видать тебе твоего гонорара, как пионеру-поисковику.

– Ты нашел Дэниэлса?!

– И даже не одного. С пацанчиком четырнадцати лет. Это если фигурально выразиться.

– А не фигурально?

– Чуяло мое сердце простой ответ на сложный вопрос! И он – нашелся. Грешен наш Дэниэлс оказался, хоть и бывший разведчик и действующий миллионер.

– В смысле…

Гнат некоторое время молчал, смакуя эффект, потом сказал:

– Да нормально он ориентирован. Как теперь принято говорить, гетеросексуально. Но в давешний свой визит, когда приезжал с супругой удочерять Аню, отлучился-таки и – соблазнился красотами одной дивчины… Не раз, судя по всему, и не два соблазнился. А как супруга убыла на далекий материк, он еще месяца полтора документы оформлял на девчонку, степенно и не торопясь, и крутил с той самой дивчиной, по имени Галя Гейко… Плод их любви появился на свет через положенное время и оказался мальчиком, названным Алексеем.

Нужно признать, что Галя Гейко не отличалась особым добронравием. В смысле… Ну, ты понял. И ответственностью перед подрастающим поколением тоже не сильно тяготилась: отвезла ребенка матушке-старушке в село Отрадное и вернулась к веселой курортной жизни. Жизнь эта для нее закончилась пять лет назад: ехала по серпантинке с нетрезвым кавалером за рулем, с управлением он не справился…

Мама ее, Евдокия Степановна, знала, кто отец внука Леши, но не только не обращалась к Дэниэлсам, вообще – хранила сие в тайне: боялась, отберут у нее внука, увезут в неведомые края, а для нее мальчик – единственный свет в окошке и был, а после гибели дочери – и подавно.

А с год назад захворала Евдокия Степановна крепко и как смогла, так и написала письмо Дэниэлсу в Австралию. А вскоре – померла. Или грамотности она была невеликой, или в адресе что-то напутала, или фамилию выписала коряво – письмо то почти семь месяцев странствовало по Австралии, разыскивая адресата, но – нашло. Содержанием его Дэвид Дэниэлс был и обрадован, и шокирован. И – устремился в Бактрию, придумав благовидный предлог для дочери Ани: возможно, боялся ее ревности, а скорее, того, что все в письме могло оказаться вымыслом, и лучше – промолчать… Чтобы сбылось.

Леша Гейко тем временем оказался в детском доме, но не в Бактрии, а в Дементьевске. Три дня по приезде у Дэниэлса ушло на поиски, а потом он не выдержал и – сорвался в ночь, на такси… И уже в том Дементьевске, будучи в нахлынувших отцовских чувствах и ожидая встречи с единственным сыном… потерял ориентацию во времени и пространстве, что у нас немудрено, особенно ночью… Поскользнулся, упал, потерял сознание… Это я фигурально.

Приехал он ночью, отпустил такси, зашел в шалман, принял там граммов сто пятьдесят пойла – нервы угомонить и отправился искать гостиницу… «Добрые люди» в том питейном и подсказали: дескать, в двух шагах и «пять звезд». Да что пять – все семь!

Выставила его обычная бомжующая шпана: стукнули сзади по голове, обобрали дочиста: ни мобильного, ни денег, ни документов… И оставили лежать на обочине, на травке, а для завершенности художественного образа накрыли какой-то вонючей фуфайкой с сельдью в кармане и обильно полили спиртным.

Проезжающие мимо менты его прихватили и повезли было в «клетку», протрезвляться, но когда гражданин заговорил… Представь, двум нашенским сержантам он на чистом русском языке вещал чистую правду: что он и нигериец, и австралийский миллионер, и бывший сотрудник британской разведки… Притом разило от него портвейном подвального разлива и воблой отечественной, бочковой… Понял, куда его отвезли?

– Догадываюсь.

– Вот. Там он свою правдивую историю повторил с присущей англосаксам логикой и последовательностью: и про Нигерию с Австралией и Великобританией, и про приемную дочь, и про прижитого сына, да еще добавил, что поиски антикварной бактрийской монеты, по поверьям, обладающей магической силой, он проводил как операцию прикрытия, чтобы ни жена, ни дочь не узнали до поры…

Его стали уговаривать вспомнить настоящее имя – в активной форме; он оказал активное сопротивление, да еще ругаясь при этом на английском, немецком, испанском языках и африканских наречиях… Вот тогда-то его скрутили накрепко, добавили от души, вкатили лошадиную дозу снотворного и отправили в смотровую палату, не забыв привязать. Дежурный эскулап, не мудрствуя лукаво, написал предварительный диагноз доставленного милицией неизвестного: белая горячка, осложненная навязчивым бредом и галлюцинозом.

Очнулся Дэниэлс через сутки в состоянии бревна, еще через сутки был отвязан, но таблетками закормлен под завязку… Стоит отдать ему должное: разобравшись, где находится, стал вести себя тихо и послушно; сумел вспомнить навыки и, отомкнув закрытую на ключ дверь, проник в ординаторскую, а оттуда отзвонился с опрометчиво оставленного врачом на столе мобильного в Манчестер и поведал кратко, но содержательно своему другу Бобу Шелли о бедственном положении, в коем оказался.

Боб Шелли был скор и оперативен. Уже сегодня в пятнадцать он вышел на меня, в шестнадцать двадцать Дэвид Дэниэлс сидел передо мной в кабинете, в семнадцать тридцать был отправлен домой, оставив расписку, что в случившемся недоразумении никого не винит и претензий ни к кому не имеет. Так что он и встретит Аню. Его сына, Лешу Гейко, я распорядился привезти к девятнадцати. Сейчас – двадцать один пятьдесят. Думаю, через пятнадцать минут произойдет трогательное единение семейства Дэниэлс. Мораль?

– Все хорошо, что хорошо кончается.

– Не-е-ет. Каждый всегда в ответе за все в своем прошлом. И порой ответственность эта настигает человека случайностями – странными и для него необъяснимыми. Которые всего лишь – звено в цепи закономерностей.