Читаем без скачивания Люди с солнечными поводьями - Ариадна Борисова

– От-пу-ус-ти-и-и-и! – вновь закричал багалык, пересекая двор в несколько плавных, неправдоподобно длинных прыжков. Крик его растянулся по ветру, поднятому крыльями, от коновязи до леса и гор, повторился устами скучливого эха…

Через миг время с бешеной скоростью втянулось в обычный бег. Сжалось с вихрем и посвистом, точно тетива после спуска стрелы. Олджуну с разбегу швырнуло об изгородь. Беркут вознесся вверх к верхушкам елей и дальше, к задевающим небо острым затылкам речных утесов.

– Ну-ну, прекрати рыдать, – поморщилась Модун, осматривая пораненное запястье перепуганной девочки. – Потерпи, кровь сейчас перестанет течь. Много ее вылилось, но рука не сильно пострадала, кости целы. Подернутся ранки струпиной, зарубцуются, и останутся на коже небольшие шрамы. Будут напоминать тебе об осторожности.

Быгдай, зачинщик обряда, сидел на шкуре с поникшей головой.

– Не переживай, – вздохнул Хорсун. – Никто же не знал, что так получится. Хищная птица… Мало показалось жертвенной еды, вздумала живую плоть потеребить. А тут как нарочно дитя подвернулось.

Из юрты послышался рев малыша Болота: спящего ребенка оставили одного.

– Пойдем, – Модун повела Олджуну к дому. – Промоем руку кипяченой водой, переоденешься, и я тебя уложу. Поспишь, и быстро забудется все страшное.

Увидев мать, Болот сразу умолк, вытер слезы. Как взрослый, причесал пальцами рыжие вихры. Спустился с лавки и заинтересовался окровавленной рукой девочки. Что-то соображая, замахал ладошками:

– Нож ка-ак па-ал! Ой-ой! Болно! Не пачь, не пачь!

– Ты-то сам только что на всю заставу плакал-кричал, человек-мужчина, – улыбнулась мать.

– Не пакал, – насупился малыш. – Болот не пачет. Болот болшой.

Бутуз выглядел как маленький ботур. Слезая с лавки, успел нахлобучить любимую шапку, сшитую из ровдуги в виде шлема. Теперь деловито пристегивал к поясу деревянный батас в затейливо вышитых ножнах.

– Вот и все, – сказала Модун девочке. – Ложись, держи руку на подушке. Вечером мы с Болотом опять вас проведаем. Помажем ранки на ночь кедровым маслом, смягчим кожицу, чтобы не тянула, подсохнув.

Баюкая ноющее запястье, Олджуна думала…

Как ей теперь гулять в лесу? Вдруг орел выследит и заклюет насмерть? Может, взять лук и убить орла? Убил же Хорсун старикашку Сордонга, и ничего с ним за это не сделали. А черный странник убил всех сытыганских мужчин, мать и Никсика. Странника и найти-то не пытались. Орла надо застрелить так, чтобы никто не видел. Чтобы люди подумали на кого-нибудь другого. Хотя бы на странника. Тогда не соберут схода, не станут судить за убийство священной птицы…

Олджуна судорожно вздохнула. Сход!.. Эти тетки-дуры собрались сослать ее в чужой аймак за северными хребтами. Извести бы по дороге гонцов, которых отправят туда весною. Незаметно догнать их по горным тропинкам и прикончить, стреляя сверху из-за камней. А потом разделаться с гадкими старухами Хозяйками… Вот было бы славно! Ишь чего захотели – лишить Олджуну Элен!

Девочка не выносила Хозяек с позапрошлого лета. Она любила играть глиняными человечками, которых лепила у озера Травянистого. Руки у нее сноровистые, куколки получались красивые. Олджуна приносила их домой и думать не думала ни о каких неприятностях, связанных с ними. А однажды бабушка увидела человечков, растоптала бедняжек ногами и страшно раскричалась. Ругала матушку Кэнгису за плохой присмотр за дочерью, ругала своевольную внучку. Потом объяснила, что идолами играть нельзя. В них, оказывается, может влезть злой дух и натворить много плохих дел.

Олджуна не без сожаления прекратила делать куколок и стала лепить горшки и мисы. Так ловко приноровилась, что они тоже стали выходить красивыми. Она даже обжигать их научилась. Приспособила для этого вкопанный в обрыве прохудившийся котел, стащенный у матери. Кэнгиса все никак не удосуживалась отнести его кузнецам на починку.

Обнаружив пропажу, мать после и горшки нашла. Немало подивилась дочкиному мастерству, соседкам похвасталась. Показала им звонкие, веселые изделия… Меньше надо было хвалиться! Кто-то Хозяйкам растрепал. Старухи, которых всякие подлизы называют почтенными, встретили однажды Кэнгису и что-то ей такое сказали. Мать запретила лепить горшки. Олджуна бы не послушалась, но мать отобрала-таки котел, сама не поленилась выкопать из обрыва. Бабушка молвила непонятное:

– Не хватало ей еще стать Хозяйкой, за всю Орто ответ держать!

Олджуна пристала с вопросами. Бабушка не ответила, отослала на улицу.

…Вниз по кисти поползла тягучая, загустевшая капля крови. Девочка слизнула ее, как делала обычно, когда чем-нибудь ранилась. К царапинам и порезам ей не привыкать. Куда пуще забота изжить страх перед орлом… Закрыла глаза, представляя, что стоит на холме и смотрит на долину.

Она любит Элен больше всего на свете. Любит ее прозрачные реки, ручьи и озера, полные рыбы и удивительных тайн, тайгу окрест, где обитают самые разные звери и птицы и растут все растения, какие только водятся в Великом лесу-тайге. Таких красивых гор, как здесь, нет нигде на Орто, об этом не раз говорили взрослые. Разве можно отнять у Олджуны Элен? Долина – ее истинная мать, и даже больше: она – мать и отец и далекие предки рода, чьи души превратились в деревья и камни. Долина – ее родной дом, ее единственный друг… Невозможно объяснить, что значит для нее долина! Наверное, это жизнь Олджуны. Без Элен она умрет.

Люди в долине злы и корыстны, а земля щедра и добра к тем, кто летает, прыгает, ходит и ползает по ней. Будь Олджуна великаншей, она бы выкинула отсюда несносных людишек. Обняла бы долину руками и закрыла от всяких несчастий. Уберегла бы от бурь, страха и боли, ведь земля чувствует боль душою и плотью, как любое живое, мыслящее существо.

Никогда ничего не боялась Олджуна в своей ненаглядной Элен. А теперь будет бояться. Проклятый беркут все испортил.

Девочка открыла глаза и повернулась к окну. За ним мелькали смутные силуэты дядьки Быгдая и багалыка.

Завтра надо будет громко назвать в лесу имя беркута. Пусть злые духи услышат… Нет, не станет она их манить. Дядька Быгдай сказал, что орел – родич Хорсуна. Недаром присловье есть: «Дружина без багалыка – что скала без орла».

В который уже раз за эти дни Олджуна с гордостью подумала: «Мой новый отец – багалык!» Эта мысль приятно волновала и будоражила ее. Правда, ночью Хорсун пугал Олджуну страшными криками. От ужаса ей сначала хотелось убежать подальше, а после она притерпелась и лишь крепко зажимала ладонями уши.

Багалык кричит во сне почти так же, как от боли ночами кричала мать Кэнгиса. У матери в животе сидел черный недуг, ел ее изнутри и рос, будто ребенок. Должно быть, у багалыка тоже что-то болит. Но хворого он не напоминает нисколько, хотя ходит хмурый и немножко злой. «Сердится из-за смерти жены и ребеночка, – понимала Олджуна. – Ничего, посердится и забудет». И похвалила багалыка: «Красивый, умный, богатый!» – а заодно себя: «Я тоже умная, что выбрала его в отцы».

У Олджуны никогда не было настоящего отца. Как-то раз, подслушав разговор родителей, девочка поняла, что она приемная дочь Никсику. От нее не скрывали: Никсик – старший брат Кэнгисы. Матери у них были разные, а отец один. Да и не скрыли бы, ведь бабушка тогда еще не умерла. Но вот о своем сиротстве Олджуна узнала впервые. Справилась у бабки, и та неожиданно охотно разъяснила:

– Если разобраться, Никсик не только не отец тебе, но и никакой не муж моей дочери. В молодости Кэнгиса была блудливая, нагуляла тебя в Эрги-Эн от заезжего торговца. – Вздохнув, бабушка погладила Олджуну по голове. – Мужчинам не нужно особо стараться, чтобы заставить вечно голодных сытыганских девиц и молодок развязать ремешки натазников. Стоит дать еды… Думается мне, потому-то и проклят род, что девичья честь не ценится в нем. Редко приходится слышать, чтобы братья или отцы присматривали за сестрами и дочерьми, а тем паче вступались за них. А Никсик – он, знаешь ли, сын старшей жены твоего деда, который был и моим мужем, – за Кэнгисой следил, да не выследил. Пришлось Никсику пойти на грех перед людьми. Не побоялся осуждения и объявил женою, когда ты родилась. Но на душу греха брать не стал. Никсик не спит с твоей матерью. Такой, дескать, строгий и праведный. А сам нищий! В ней, нищете-то, и есть подлинное зло, плодящее грех. В доме ни капли молока, ни крошки мяса, хотя этот – старшина. Как же, большой человек! Гордый!

И, передразнивая суетливую походку зятя, бабушка горько и презрительно засмеялась.

Олджуна знала, что такое быть мужем и женой. Это когда мужчина накидывается на женщину сзади, как жеребец на кобылу, и мнет, и треплет ее, кусая за шею, а кобыле вроде бы нравится. Девочка часто подглядывала издалека за подобными играми лошадей. Видеть, чтобы Никсик мял и кусал Кэнгису, ей и впрямь не доводилось. Наблюдая за родителями ночью, Олджуна приметила, что спят они бок о бок, но под разными одеялами. Несколько ночей прислушивалась, пока не наскучило. Не было ничего интересного. Никсик громко храпел, мать иногда тихо плакала. А однажды чем-то раздраженная Кэнгиса бросила мужу: