Читаем без скачивания Красно Солнышко - Александр Авраменко

– Убей меня, белый человек! Нет больше у меня сил голод терпеть! Или забери с собой. Буду тебе послушной, стану делать всё, что прикажешь! Но не хочу я возвращаться назад, потому что там только смерть! – Разрыдалась женщина, молит белоликого о пощаде, о великой милости.

А тот замер в раздумьях, взглянул на тело её. В снегу распростёртое, на собаку свою, смотрящую на человека в свой черёд. Растерялся даже жрец от неожиданности. Смертей людских на его совести достаточно… Даже слишком много…

– Что решишь, Беззубый?

Тот носом ткнул хозяина. Тявкнул чуть слышно.

– С собой взять?

Опять пёсик гавкнул. Снова ткнул в бок.

– Встань, скво. Сегодня Маниту добр к тебе.

Лежит та, не шевелится. Делать нечего. Вздохнул Путята, нагнулся, подхватил тело лёгкое, словно пушинка, да и пропал в лесу… Отойдя от родника, руки женщине полосой меховой стянул, подхватил её под коленки, за спину забросил. Руки перевязанные на своей груди скрестил. Теперь до лагеря военного добраться да отправить её в Славгород. Пусть ведёт хозяйство его. Надоело одиночество хуже горькой редьки…

Глава 23

Добрался до стана воинского жрец к утру раннему, когда уже озарил Ярило снега бескрайние. Встретили его воины, обрадовались, что вернулся Путята. Потом разглядели, что не один он, повеселились. Но по-доброму. Подшучивая. Внесли добычу в шатёр тёплый, где уложили на лежанку, меха её истёртые сдёрнули, своими накрыли. Не смотрели на неё как на женщину. Скорее как на калеку несчастную. Жалость в их взорах так и струилась: рёбра наружу, дыхание слабое, хотя и ровное, тело в язвах. Страшная то болезнь, от недостатка живой силы появляется. Или пищи однобокой. Без свежего, без овоща или фрукта сушёного. Волосы спутаны, жидки, сама – скелет ходячий. А может, уже и не ходячий. Зря, что ли, Путята её на себе притащил за спиной.

Подбросили дров в очаг, чтобы теплее стало, поставили похлёбку вариться. Запах вкусный пополз из котелка, затрепетали ноздри у медноликой, открылись глаза. Вздрогнула она, увидев, что находится в лагере бледнокожих. Посерела лицом от страха, да, видно, вспомнила, что своей волей на то пошла. Умолила белого забрать её с собой, на всё, что тот пожелает с ней делать, согласилась… Жрец увидел, что скво очнулась, пересел от очага на край постели её. Внимательно лицо посмотрел, губы пальцами осторожно разжал, успокоился – зубы целы. Значит, только началась у неё дурная болезнь. Поднялся, вышел на улицу, срубил с ели несколько веток, кинул во второй котелок, пускай заваривается хвоя. При этой болезни настой еловых иголок – первое дело. А как в Славгород её доставит, там и яблоки сушёные-мочёные, и взвары разные – откормит, на ноги поставит, пусть за его избой холостяцкой ухаживает. Всё не один. Вроде симпатичная. Будет. Но не сейчас, когда кожа да кости остались…

Откинулся полог, шагнул через порог Храбр, увидел, как жрец возле ложа своего возится, и глаза блестящие. Слова не сказал, поздоровался, присел к огню:

– Что поведаешь?

Путята вздохнул:

– Немного осталось. Думаю, через седмицу начнут друг друга жрать.

– И что предлагаешь?

Показал жрец глазами в сторону скво, неподвижно лежащей, произнёс негромко:

– А как с ней. Показал кусок хлеба – и сломалась. На всё согласна, лишь бы выжить. Так и с теми, кто ещё в стойбище живой есть. Поманить мясом, подразнить хлебом – сами прибегут. Слабы они духом. Это наши могут сами себя голодом уморить либо в последнем бою смертном сгинуть до единого, а эти – нет. Гуроны куда как крепче духом.

– Значит…

– Посылай к князьям, старший. Пора. И заодно пускай готовят место для… – Обернулся к скво, спросил на её языке: – Сколько вас там? В стойбище?

Она хотела промолчать было, да взглянула на котелок, из которого запах непереносимый доносился, тихо ответила:

– Восемь сотен воинов. Да женщин двести было.

– Спасибо. И не волнуйся. Ты им сейчас жизнь спасла. А не предала племя. Сейчас своё дело закончу, есть будешь… – Вновь к Храбру повернулся, перетолмачил слова женские: – Тысяча их. Восемьсот воинов. Две сотни женщин. Разместим?

Тот кивнул:

– Хватит всего. И еды, и крыши над головой. Стройка в Славгороде ни на день не останавливается, сам знаешь. А нам их руки сейчас вот как нужны. – Жестом коснулся шеи. Встал. – Пойду к князю. Пора – значит, пора… – Вышел, на прощание кивнув.

Скво от удивления даже на слабой руке приподнялась, да скользнула шкура по голому телу, выставила высохшую грудь напоказ. Вскрикнула слабо, стыдясь, вновь в шкуры зарылась. Одни глаза блестят.

Забулькало варево. Протянул руку Путята, с огня котелок снял, ложку достал. Поставил всё перед скво. Сверху ломтём хлеба белого накрыл:

– Ешь.

Сам поднялся, Беззубого позвал, наружу вышел, чтобы не смущать женщину. Пусть спокойно поест… Кликнул одного из воинов, попросил коня запрячь – дорога-то пробита до града. Тот привёл вскоре гнедого жеребца, подержал, пока жрец вынесет из палатки свёрток, плотно в меха укутанный, перед собой в седло посадит. Тронулся Путята. Тихо вокруг. Лошадь время от времени всхрапывает. Значит, застоялся жеребец, рад пути. Идёт ровно, гривой потряхивает. Беззубый то рядом бежит, то вперёд умчится, то шутливо пугает наездника. Обвыкся пёс совсем. Один такой породы в граде. Ни у кого больше нет. И крупные псы его не обижают. Баловень детворы. Уж больно ласковый…

Вскоре гонец догнал, выкрикнул приветствие, умчался вперёд. А жрец не спеша, чтобы не растрясти свою «ношу» с непривычки. Шагом, шагом, неспешно. Но потом хода добавил, когда уснула скво на ходу от сытости забытой да от тепла шкур мягких. И сам воин тёплый, даже через мех чувствуется, что горяч слав, будто огонь в костре… Ночевали на заставе промежуточной. Специально для таких вот дел построенных. Ещё три по пути будет. Жрец женщину снял с седла, внутрь шатра натопленного внёс. Уложил бережно на лежанку, осмотрелся – уже заранее приготовили похлёбку для неё славяне, не забыли и жреца: здоровенный кусище мяса кабаньего зажарен, ароматный, да хлеб ещё тёплый, полотенцем шитым укрыт, чтобы не остывал. Все воины, кроме дозорных, своими делами занимаются. На него и скво внимания не обращают. Ну, добыл себе мужчина женщину. Что такого? В порядке вещей это. Мало ли меднокожих дев в избы славянские хозяйками вошли? А Путята что, не мужчина, что ли? Коли выбрал себе такую же, не им пенять. Благодарен в душе жрец друзьям-товарищам, побратимам воинским. Смотрит, чем те заняты.

А воины ладят костры, ветками еловыми прикрывают горки дров с берестой сухой внутри. Ясно почему – передал гонец, спешащий в Славгород, распоряжение князево. И то – на одном очаге на тысячу голодных ртов еды не наготовишься… Поели, жрец свою «добычу» на улицу вынес. В отхожем месте пристроил. Дождался, когда та дела свои сделает, забрал, в шатёр отнёс. Им угол выделили, шкурами отгороженный. Положил бережно женщину на лежанку, сам рядом лёг, согревая. Коня дружинники обиходили, накормили, напоили. Отдыхай, Путята. Не скоро ещё придётся так спокойно путь держать…