Читаем без скачивания Театральное эхо - Владимир Лакшин

Умы всегда связаны невидимыми нитями с телом народа… Вот, наконец, случай, когда мы можем употребить слово «ум» без иронических кавычек, без насмешки или разочарования, а в самом прямом и высоком смысле.

Старый дом в Камергерском

Ф. Михальский. Дни и люди Художественного театра[26]

Прежде всего мы вынуждены указать на один невольный промах этого издания. Жаль, что книге не предпослано ни предисловия, ни хотя бы краткой аннотации, объясняющей ее замысел и знакомящей нас с автором. Возможно, читатель с совсем иным чувством взял бы тогда в руки эту небольшую книгу.

Те, кто читал «Театральный роман» М. Булгакова, наверное, запомнили в нем с большой симпатией и юмором изображенную фигуру администратора театра – Филиппа Филипповича Тулумбасова, осаждаемого со всех сторон бесконечными просьбами, жалобами, мольбами о контрамарках… «Большей популярности, чем у Тулумбасова, не было ни у кого в Москве и, вероятно, никогда не будет. Весь город, казалось мне, ломился по аппаратам к Тулумбасову… Свидетельствую здесь, что Юлий Кесарь растерялся бы самым жалким образом, если бы его посадили на место Филиппа Филипповича», – писал Булгаков. Люди театра знают, что прототипом булгаковского героя послужил Федор Николаевич Михальский, один из старейших работников Художественного театра, многолетний администратор его основной сцены, а ныне директор Музея МХАТ. Его перу и принадлежит эта книга.

Замысел книги скромен и непритязателен – она написана как путеводитель по всем углам и закоулкам старого театрального здания, перестроенного в самом начале века из третьеразрядного кабаре для труппы Станиславского и Немировича-Данченко архитектором Ф. Шехтелем.

Вместе с автором мы не только вновь пройдемся по серым суконным дорожкам, устилающим знакомое нам фойе и входы в зрительный зал, но получим возможность заглянуть туда, куда публику обычно не пускают: в артистические уборные, репетиционные помещения, за сцену и под сцену.

Путешествие по театральным помещениям, комнатам и коридорам превращается в путешествие по минувшим годам, прошлому и настоящему Художественного театра.

Что тут скрывать, автор пристрастен: он очень любит театр, в котором прошла вся его жизнь, и рассказывает о нем, как о родном доме, – все, что сохранили летописи музея и собственная его память, вплоть до самых малых мелочей. Его легко было бы упрекнуть в некоторой пестроте и бессистемности сообщаемых им сведений. Однако приводимые им подробности не покажутся лишними, если принять в расчет тон непосредственной достоверности, какой они создают. Кроме того, хотя автор избегает говорить о себе и о своих эмоциях, в каждой мелочи проступает то серьезное и – больше того – благоговейное отношение к делу, какое воспитывали в своих сотрудниках – будь то гримеры или артисты, гардеробщики или рабочие сцены – Станиславский и Немирович-Данченко.

Книга лишь в малой мере посвящена самому искусству театра, в ней нет описания знаменитых ролей и спектаклей. Но в штрихах «домашней», внутренней истории коллектива театра, всей организации дела в его стенах чувствуется тот моральный климат, чуждый казенной скованности и актерскому каботинству, который Станиславский считал необходимой предпосылкой серьезных исканий в искусстве.

Ф. Михальский дорожит традициями Художественного театра, его этикой, его культурой и не пропускает случая напомнить о тех высоких принципах искусства и театрального быта, какими руководствовались его основатели. А ведь это видно и в мелочах.

Вот, говоря об афишах, вывешиваемых у театральной кассы, автор замечает: «Обычно афиша была небольшая, отличалась строгостью и внешней простотой. На афише первого представления не писали пышного слова “Премьера”, а ставили только: “В 1-й раз”».

Или другой факт: «В журнале спектаклей 1919 г. К. С. Станиславский записал: “Нельзя ли сделать надписи в коридорах театра и напечатать в программах: «Кашель – первый враг спектакля. Он мешает зрителям и убивает творческую волю (или порывы) артиста”». Однажды, рассказывает Ф. Михальский, Станиславский, выйдя перед началом спектакля на авансцену в гриме и костюме Астрова, произнес эти слова, обращаясь непосредственно к публике, и это произвело на зрителей необыкновенно сильное впечатление. Спектакль шел при напряженной тишине и внимании зала. В книге немало такого рода живых театральных преданий. С интересом читаешь о том, как в 1905 году скрывался от полицейской слежки за кулисами Художественного театра Н. Э. Бауман, загримированный по окончании спектакля женщиной и вышедший из артистического подъезда под руку с М. Ф. Андреевой; или о том, как проходили первые спектакли перед новой публикой после революции; или о горьком дне эвакуации театра из Москвы 14 октября 1941 года.

Все эти рассказы, подробности, театральные «арабески» привлекут, вероятно, внимание любителей театра, а иное из рассказанного автором, несомненно, принадлежит истории. Вот его воспоминание о январе 1924 года, днях смерти Ленина: «Помню, весть об этом пришла в театр во время утреннего спектакля. Владимир Иванович (Немирович-Данченко. – В. Л.) поручил мне объявить о смерти Ленина зрительному залу. С сильно бьющимся сердцем я вышел перед занавесом и сказал: “Товарищи, умер Владимир Ильич Ленин. Мы прекращаем спектакль”. В полной тишине весь зал встал, кто-то вдруг зарыдал, и все стали медленно расходиться».

Рассказано это совсем просто, а между тем перед глазами встает целая картина. Такими вот эпизодами не раз перебивается деловой рассказ о строительных и архитектурных деталях, подробностях обстановки и внутреннего убранства многочисленных помещений и подсобных служб старого здания театра.

Говорят, что для Художественного театра готовится ныне новое, оборудованное по последнему слову техники просторное помещение на Тверском бульваре. Не знаю, хорошо ли это. Бывает, что музы чувствуют себя удобнее в обжитых, старых и освященных традициями жилищах и не приживаются в новых. Личный комфорт и технический прогресс в средствах искусства, вообще говоря, слишком малое подспорье творчеству. Гусиными перьями написано пока больше гениальных книг, чем авторучками. Да, кстати, случается и так, что искусство, не увенчанное лаврами и жившее стесненно в пору самых больших своих достижений, идет на убыль и вянет как раз в ту минуту, когда созданы как будто все внешние условия для его расцвета.

Так или иначе, а очень возможно, что старое здание Художественного театра само скоро станет музейной историей. И каковы бы ни были успехи актеров и режиссеров нового поколения, мировая слава этого коллектива навсегда останется связанной с бывшим Камергерским переулком, с домом, украшенным скульптурой Голубкиной «Пловец» и с чайкой на фронтоне. Ведь здесь работали долгие годы Станиславский, Немирович-Данченко, Качалов, здесь читали им свои пьесы Чехов и Горький, здесь аплодировали артистам Лев Толстой и Ленин.