Читаем без скачивания Сиятельный - Павел Корнев

— Документальное подтверждение моего предположения — это и есть цель нашего эксперимента, — пробурчал изобретатель, заливая помещенный в форму шарик расплавленным свинцом.

Я был с такой постановкой вопроса в корне не согласен.

— Это не эксперимент, это жизнь.

— Многие ученые жертвовали жизнями ради науки, — спокойно произнес Александр Дьяк.

— Мне бы не хотелось разделить их судьбу.

Хозяин лавки улыбнулся и отработанным движением выбил из охлажденной формы заготовку пули.

— Леопольд Борисович! — покачал он головой. — Я не обещал вам чуда. Но с научной точки зрения шансы на успешный исход эксперимента крайне высоки. Просто нельзя сказать заранее, как скоро скажутся последствия ранения. Метаболизм оборотня много быстрее обмена веществ человека, поэтому ориентируйтесь на пять–десять минут. Но стреляйте в корпус. Пули должны остаться в теле, это ясно?

— Ясно, — кивнул я. — Извините за несдержанность, просто нервы.

— Ничего страшного.

— В любом случае я не планирую полностью отказываться от серебряных пуль.

— Истинно научный подход, — похвалил мою предусмотрительность изобретатель и вдруг спросил: — У вас хороший хронометр?

— Да, а что?

— Могу я рассчитывать на подробный отчет с указанием точного времени и воздействия на оборотня моих пуль? Это воистину бесценный для науки материал.

— Меньшее, что могу сделать для вас, — кивнул я, — но нет никакой гарантии, что мы с оборотнем встретимся сегодня, завтра или в обозримом будущем.

— Давайте надеяться на лучшее! — рассмеялся изобретатель, составляя в ряд десяток заготовок.

Меня передернуло.

Александр Дьяк подмигнул и принялся покрывать свинцовые пули расплавленным алюминием.

— Свинец подвержен воздействию защитных чар, — пояснил он. — Вы задали оборотню хорошую взбучку, он может подстраховаться. Алюминий в этом плане гораздо надежней.

— Да, алюминиевая оболочка лишней не будет, — согласился я, без особого, впрочем, энтузиазма.

Одна–единственная схватка с оборотнем отбила всякое желание охотиться на эту тварь. И пропади пропадом вознаграждение за его голову…

Изобретателя я покинул через полтора часа с десятком патронов и без какой–либо уверенности в том, что с их помощью получится прикончить оборотня или хотя бы нанести ему серьезное увечье. Но пятьдесят граммов свинца, алюминия и урана отличаются ничуть не меньшей убойной силой, нежели пятьдесят граммов просто свинца; выстрел десятым калибром способен сбить с ног не только оборотня, но и легендарного северного тролля. Пусть только сунется…

На улице по–прежнему моросил дождь, вдоль тротуаров текли ручьи, весело журчала в стоках ливневых канализаций грязная вода. Горожане отчаялись переждать ненастье и перестали отсиживаться по домам; тут и там мелькали дождевики и зонты. Извозчики подняли кожаные и брезентовые верхи колясок, и понурые лошаденки с несчастным видом цокали подковами по мостовым, разбрызгивая воду из луж.

В одном из газетных киосков я накупил свежей прессы, затем поймал свободный экипаж и велел ехать на окраину, заселенную выходцами из Восточной Европы. Извозчик затребовал плату вперед и только после франка задатка согласился ехать в район, овеянный дурной славой места не самого спокойного, а то и вовсе беззаконного.

Я не появлялся там шесть лет, но за это время ничего особо не изменилось. Те же люди, те же лица. Разве что дома стали чуть обшарпанней, да прибавилось заколоченных окон.

Нет, не упадок, просто никто из местных обитателей не относился к этому месту всерьез. Кто–то останавливался здесь по пути в Новый Свет, кто–то намеревался со временем перебраться в более престижный район или даже подзаработать и вернуться на родину. Одни уезжали, другие приезжали, но своим домом эти унылые кварталы не считали даже те, кто родился здесь и кому здесь было суждено умереть.

Мы с отцом провели тут немало времени, но привела меня обратно вовсе не сентиментальность. Интересовала дверь без вывески на углу Ломоносова и Сибирской.

Дверь оказалась на месте, все такая же потрепанная и замызганная, только теперь к ней приколотили рекламный плакат со знойной красоткой и надписью: «Кури и худей!»

Я впустую подергал ручку — заперто! — огляделся по сторонам и зашагал через дорогу к закусочной с цветастой красно–оранжевой птицей на фасаде.

Надписи были у местных обитателей не в чести; либо ты ориентируешься здесь без всяких вывесок, либо ты чужак и тебе здесь не рады.

Закусочная называлась «Жар–птица». Я знал это, хоть никогда не считался на этих улочках своим.

— Мастер подходит к часу, — сообщил мне пожилой официант в белом переднике, который стоял у входной двери и смотрел на улицу через забрызганное дождем окно. Говорил он, разумеется, вовсе не о шеф–поваре.

Я взглянул на хронометр и повесил котелок и плащ на свободный крючок вешалки. Потом уселся за стол у окна, откуда просматривался весь перекресток, и задумался, что заказать.

— Чай, блины с медом, — неожиданно даже для самого себя произнес, когда подошел официант, — и вареники с картошкой. С салом и луковой поджаркой.

Раньше мы заглядывали в «Жар–птицу» с отцом раз в месяц или два. Сначала стучались в неприметную дверь через перекресток, затем шли сюда. И несмотря на хроническую безденежность, папа никогда не скупился и заказывал все сладости, которые я просил. Пирожные с взбитым кремом, сладкие пироги, сахарных петушков, мороженое…

В ожидании заказа я вытащил из портфеля стопку газет и наскоро просмотрел их, уделяя особое внимание криминальной хронике. Но нет, ни о нашей неудачной попытке задержать оборотня, ни о взрыве за городом нигде не упоминалось. Ни в «Атлантическом телеграфе», ни в «Столичных известиях» и «Вестнике империи», не говоря уже о «Биржевом вестнике».

Ничего. Тишина.

Все как одна передовицы были посвящены грядущему визиту в Новый Вавилон Николы Теслы и Томаса Эдисона; острые на язык газетчики едва ли не прямым текстом заявляли, что конференция «Всеблагого электричества» просто обречена завершиться смертоубийством. Чуть меньше писали о том, что наследница престола в очередной раз легла на обследование в госпиталь, но тут уж сенсацию высосать из пальца не получалось при всем желании — о больном сердце кронпринцессы Анны стало известно вскоре после ее рождения.

В этот момент официант выставил на стол глубокую тарелку с варениками и блюдечко со сметаной.

— Остальное нести сразу? — уточнил он.

— Сразу, — кивнул я, и вскоре передо мной оказался чайничек, блюдо с блинами и розетка с медом.

Я закрыл глаза, наслаждаясь восхитительными ароматами из детства, сглотнул слюну, потом без всякого сожаления поднялся на ноги, кинул на край стола мятую пятерку и принялся одеваться.

Официант не сказал ни слова. Он помнил меня по старым временам.

Как я уже говорил: все те же люди, все те же лица; ничего не меняется.

Не застегивая плащ, я перешел через дорогу и без стука распахнул дверь, в которую незадолго до того прошел сгорбленный человечек в сером дождевике. Пригнув голову, поднырнул под низкую притолоку, выпрямился и заявил:

— У меня есть пара вопросов.

Согбенный башмачник посмотрел на меня снизу вверх и улыбнулся.

— Неприятных, полагаю? — предположил он. — Слышал, ты стал полицейским, Лео.

— Все течет, все меняется, — пожал я плечами, выставил на край стола портфель и достал из него только–только начавший оттаивать сверток.

Старый мастер развернул брезент и поднял на меня озадаченный взгляд.

— Что это, Лео? — отодвинул он от себя оторванное взрывом предплечье сиятельного.

— Мне нужно знать, кто набил эту татуировку, — спокойно произнес я, словно речь шла о починке каблука.

Ремесло башмачника никогда не приносило много денег в этом квартале, и Сергей Кравец сводил концы с концами, делая наколки местным бандитам. Когда на улицах находили очередного изукрашенного наколками покойника и полицейские приходили к башмачнику с требованием назвать имя жертвы, он не говорил им ничего, а потом запирал лавку и шел сообщать дурные вести родне.

Я прекрасно знал о его принципах, но нисколько не сомневался, что тем или иным образом получу ответ.

Мастер откинулся на спинку стула и посмотрел на меня с непонятным выражением, в подслеповатых глазах мелькали отблески керосиновой лампы.

— Это неправильно, — заявил он.

— Ты же сам сказал, что вопросы будут неприятными, — напомнил я.

Мастер покачал головой.

— Говорят, ты больше не полицейский, — заявил он многозначительно.

— Все течет, все меняется, — повторил я.

— Лео, ты убил его?

Я только пожал плечами, не став отвечать ни да, ни нет.