Читаем без скачивания Геносказка - Константин Соловьев

Гензель с ужасом представил, что станется, если хотя бы пару слов из речи Гретель, высказанной равнодушным, как всегда, тоном, услышит священник. Тем более, говорят, во дворце их водится немало — ее величество, супруга ныне царствующего короля, известна как набожная прихожанка Церкви Человечества Всеблагого и Изначального. Тут, пожалуй, еще порадуешься, если дело ограничится одним лишь костром, без инструментов из арсенала братьев-монахов…

— Замолчи! — приказал он Гретель шепотом. — Ты не понимаешь, что говоришь!

Скупой жест Гретель был равнозначен пожатию плечами.

— Ты вправе верить во все, что пожелаешь, братец. Это я не могу позволить себе веру. Однако какое тебе дело до того, сколько процентов порченой крови в королевских жилах?

— Ты не понимаешь, сестрица.

— Возможно. — Кажется, это ничуть ее не печалило, но крайней мере, ни лицо, ни взгляд не переменились, оставшись отрешенными, не по-человечески спокойными, холодными.

— Дело не в том, грешен король или нет. А в том, что он, как ты и сказала, священный сосуд Человечества! Вместилище нашего драгоценного, неискаженного, неизувеченного генокода. А раз есть сосуд и его содержимое, как знать, вдруг в будущем нам удастся уронить эти семена на благословенную почву и получить плоды?..

— Заселить мир вновь семенами чистого Человечества?

— Да. — Гензелю даже на миг захотелось сжать ее холодную ладонь. — Начать все сначала. Стереть генетическое проклятие, которое сожрало наших предков и отравило нас самих. Начать с чистого листа! Неужели ты не понимаешь, какой это шанс? Пока на этом свете осталось хотя бы два образца неискаженного человеческого кода, у нас всех есть будущее! Человечество Изначальное и Всеблагое еще может вернуться! Может, не сейчас, может, через много веков, но может!..

— Ты слишком часто посещал проповеди, братец.

Гензелю с трудом удалось сохранить спокойствие. Кровь геноведьмы! Иногда ему казалось, что человеческого в Гретель — лишь внешняя оболочка. А все остальное давно перестало быть человеческим, переродилось под излучением геномагических чар, сделавшись бесконечно чужим и непонятным. Не человек, а загадочное хладнокровное существо, безразлично наблюдающее за копошением примитивных жизненных форм вокруг.

— Так, значит, все зря? — спросил он ее нетерпеливо и зло, забыв про королевскую стражу за спиной, про генномодифицированных гетер, про дворец, даже про их величества. — Так выходит? Что, все тщетно?

— Мне нравится твой оптимизм, братец. — Гретель невозможно было смутить. — Но я ученый. Я работаю только с известными величинами. Наблюдаемыми, проще говоря. Всем остальным пусть занимаются церковники.

— И ты…

— Как ученый, я могу сказать, что невозможно восстановить здоровый генофонд популяции, сто процентов которой не годятся для продолжения рода. Генетическая скверна не только внутри нас. Она повсюду вокруг. Растения, животные, микроорганизмы, бактерии — все это давно утратило срою изначальную генетическую форму, претерпело сотни и тысячи генетических мутаций, бесконечно далеко ушло от своего прообраза. Во всем мире не осталось ничего изначального, чего-то, что не было бы искажено генетической порчей. Ни цветов, ни рыб, ни насекомых. По крайней мере, за все время мне не приходилось встречать ни единого образца. Глупо надеяться, что такой встретится среди людей. Я оцениваю вероятность с математической и логической точки зрения. Она нулевая. Извини, братец.

Он почувствовал, как на смену злости приходит глухая тоска. Зря он завел этот разговор. Что может смыслить в Человечестве геноведьма, существо, для которого человеческие клетки и хромосомы — всего лишь расходный материал?..

— Хватит, — сказал он сквозь зубы. — Не собираюсь спорить с тобой на эту тему.

— Как пожелаешь, братец.

Оставшуюся дорогу они молчали, и, по счастью, эта дорога не затянулась.

— Малый зал для аудиенций его величества Тревирануса Первого! — грянул откуда-то сбоку голос, которым, как показалось Гензелю, можно было сбить с копыт несущегося быка. Даже драгоценные витражи под потолком жалобно звякнули. — Его величество готов вас принять. Слушайте внимательно. Подходить к нему по одному, держась прямо. Целовать руку. Пятиться назад. Не стоять ближе пяти метров к трону — там есть отметка. Обращаться к нему только после того, как он сам заговорит. Не перечить. Не смотреть в глаза. Но и не смотреть в другую сторону. Только на носки туфель его величества. Говорить не громко и не тихо, но четко. Не переспрашивать. Если у вас есть просьба, не называйте ее, пока его величество сам не попросит. Не шевелиться во время разговора. Не зевать. Не улыбаться, если не улыбнется его величество. В стенах зала установлены автоматические термические ружья. Одно резкое движение — и от вас, мелкие квартероны, останется кучка зловонного пепла на полу!

Гензель поспешно сорвал с головы потертый шаперон и успел ткнуть локтем сестру, чтобы та сняла берет. Увы, геноведьмы так же плохо ориентируются в человеческих душах, как и в дворцовом протоколе.

Судя по всему, говоривший был личным церемониймейстером его величества, но выглядел так грозно, что мог сойти за фельдмаршала. Мундир был усыпан многогранными орденами, а выправка такая, что позавидовал бы манекен готового платья из витрины. На посетителей церемониймейстер смотрел с уместной в данном случае долей легкой брезгливости.

Литая дверь распахнулась без предупреждения и даже без скрипа — судя по всему, и здесь автоматика. Если этот зал для аудиенций здесь звался Малым, подумалось Гензелю, в Большом, пожалуй, можно выращивать пшеницу для такого города, как Лаленбург. Зал показался ему огромным. Впрочем, освоившись с освещением, он решил, что первое впечатление было преувеличено: слишком уж много тут было сверкающего стекла и металла. Впереди возвышался трон — массивное сооружение с роскошной золотой отделкой. Но трона, равно как и прочего убранства, Гензель отчетливо не рассмотрел.

Потому что увидел его величество Тревирануса Первого.

Собственное тело предало его. Омертвели, не в силах сделать выдох, легкие, отмерли мышцы, и даже сердце вдруг съежилось где-то в глубине тела, крошечное, как новорожденная опухоль. Гензель ничего не мог с собой поделать. Замер на пороге, не в силах сделать и шага, кровь прилила к лицу. Наверно, в этот миг он выглядел идиотом с пораженным генетической хворью мозгом. Гретель пришлось незаметно ткнуть его под ребра, чтобы тело обрело хоть какую-то чувствительность.

Сама она, кажется, особого волнения при виде царственной особы не испытывала и на его величество взирала с не большим интересом, чем на уличного торговца или садовника. Он вдруг с суеверным ужасом ощутил, что в этом нет ни малейшего притворства, ни малейшей неискренности. Она и в самом деле не видела существенной разницы между его величеством и любым другим организмом на свете. И уж подавно была лишена религиозного трепета.