Читаем без скачивания Горизонты. Сборник яркой современной фантастики - Коллектив авторов

Впечатление складывалось мерзостное – и не в последнюю очередь из-за мелькавших на экране тварей. Чёрные, нелепые, они издавали скрежещущие вопли и брызгали серой слизью. В них стреляли, они убегали или падали замертво. Некоторые и вовсе разлетались на куски. А плохо записанный голос за кадром сухо рассказывал о нанитах, которые, попав в мёртвые тела, строят новую моторную систему и даже собственный мозговой центр. Иными словами, мы оказались во власти инопланетного вируса, которому было всё равно, живы мы или мертвы.

Итак, мы открыли для себя ранее неведомые стороны этого нового, враждебного мира. И ощущения были не из лучших.

– Может, эвакуировать гражданских? – предложил Скай.

Райво пожал плечами:

– Некуда их эвакуировать. Материк почти весь заражён.

– Но ведь есть и другие материки, – подал голос Коул. – Что, если по воздуху?

– Мальчик, – Райво скривил губы в грустной усмешке. – Мы едва контролируем воздушное пространство над городом. На прорыв нам сил не хватит.

– А подкрепления?

– Откуда? Мы в блокаде.

Тогда мне показалось, что я нахожусь в слетевшем с рельс поезде, который горящей стрелой несётся куда-то под откос. Я понял, что это конец. Паук поймал муху.

Бои превратились в бойню. Колотило без перерыва четыре дня. «Ангельская пыль» сыпала дождём. Из-за непрерывного пожара наверху в бункере было нестерпимо жарко. Зенитная батарея была уничтожена в первые два часа, и никто даже не думал посылать ремонтников. Под таким обстрелом никто бы не выжил.

На пятый день сражение закончилось. Когда мы вылезли наружу, то обнаружили, что в небе почти не осталось кораблей. А земля превратилась в сплошной стеклянный плацдарм, даже трупов не осталось. В некоторых местах обломки кораблей образовывали целые холмы. В военном городке, к примеру, завалило въезд в ангары, и пришлось заводить бульдозеры.

Восполняя потери, военные отозвали почти всех расквартированных в бункере пехотинцев, которые следили за обороной, порядком и санитарией. С нами остались лишь капеллан и четверо бойцов. Стоит ли говорить, насколько ослаб надзор? Из-за того, что дезинфекция была долгой и неприятной процедурой, большинство людей старались её избегать. Мы гоняли их, заставляли, и поэтому популярность вояк и особенно ликвидаторов давно ушла в минус.

Как я уже говорил, около двух третей гражданского персонала проявляло агрессивную неадекватность. Они оказались из тех людей, которые, угодив в беду, сходят с ума от страха и начинают грызть друг друга. От таких бесполезно ждать, что они объединятся и станут действовать сообща. Единственное, что они точно будут делать вместе, это сходить с ума. Скажи им, что для спасения нужно принести жертву – тут же, не колеблясь, принесут, и даже совесть мучить не будет.

Но я был бы несправедлив, если бы объявил повально всех ненормальными. Ведь последняя, третья часть гражданского персонала уже усвоила науку выживания и приобрела потрясающую мобильность и приспособляемость. Именно эти люди и смогли пережить то трудное время. Было обидно лишь, что они оказались запертыми в одном месте с теми, кто a priori не прошёл естественного отбора. Сто человек были идеальными кандидатами на выживание, а остальные двести стали грузом, из-за которого мы едва не пошли ко дну.

Когда ты хочешь кого-то спасти, то стоит спросить: хочет ли этот человек быть спасённым? Символически выражаясь, ты не сможешь вытянуть тонущего человека из воды, если он вырывается, брыкается и кусается.

Подобное имело место и в нашем бункере. Расплата за пренебрежение дезинфекцией пришла очень быстро. Кто-то занёс тот самый вирус, который я с друзьями, не жалея горючей смеси, истреблял. И, конечно же, позже виновниками назвали наши ликвидационные отряды.

Вспыхнула эпидемия. Кожа заражённого покрывалась чёрными пятнами, волосы выпадали. На третий день человек слеп, и мучившие его боли усиливались. По всему бункеру разносились крики больных. Не менее громко кричали и родственники.

– У меня там сын! Сын! – вопила одна из женщин, пытаясь ударить стоящего в дверях Ская.

Лазарет, куда уносили больных, был на карантине, и никто, кроме врачей, туда не входил. Публике это очень не нравилось – во многом потому, что больные попросту умирали, и никто не мог им помочь.

Наша бригада быстро стала объектом праведного гнева. Ещё бы, ведь именно мы, по их мнению, принесли заразу на своей одежде и проворонили её. То, что мы не пускали людей к больным, только усиливало конфронтацию.

Зато санитарные меры превратились в массовую истерию. Знали бы вы, какие вспыхивали конфликты… Все подозревали друг друга в нечистоплотности, а заведующих дезинфекцией – в халатности. Одного лишь понять не могли: рыбе, которая оказалась на сковородке, уже поздно думать о воде.

Несколько дней спустя один из заражённых умер. Его тело подвергли стерилизации и оставили до завтрашних похорон. А через два часа дежурный санитар услыхал, как в морге зашелестел трупный мешок…

Взвыла сирена, ополченцы погнали народ в убежища. А наша бригада натянула противогазы и оцепила сектор. Со стороны морга доносились выстрелы – это пехотинцы зачищали местность. Затем наступила наша очередь. Мы пришли и обнаружили, что дверь сорвана, а стены, пол и даже потолок забрызганы чёрной слизью. На полу, возле каталки, валялось бесформенное чёрное тело. Густая кровь с тёмными сгустками растеклась под ним матовой лужей. Отростки, растущие на спине, всё ещё слабо пульсировали. А на пальце кривой жилистой ноги всё ещё висел ярлычок: «Уильям Бёркин».

Мы выжгли всё к чёртовой матери, извёли горючего больше, чем на гектар земли. Сожгли все трупы, прямо там, на месте. А после каждый по два раза прошёл процедуру дезинфекции.

Но не помогло. Тщательно контролируя себя, мы забыли о тех двух сотнях паникёров, которым на правила безопасности было наплевать. И теперь, когда я вспоминаю Джоя с его семейкой, или, скажем, толстопузого крикуна Тёрна, меня обжигает ненависть. Возвращаясь мыслями в те дни, я определённо могу сказать, что мы все могли спастись и обезопасить бункер. Инфекция была нам по плечу – при условии, что все будут соблюдать меры безопасности.

Но семья Гиллеспи решила, что они не «все». Когда их дочь Алесса заболела, то они, зная о карантине, спрятали девочку в своём жилом отсеке. Потом её мать, когда мы встретились двадцать лет спустя, без тени стыда (и даже с гордостью) заявила мне: «Мы хотели быть рядом с дочерью!». Ха, думаю, Алесса это оценила.

Девочка умерла утром, вскоре после того, как остальные члены семьи ушли на работу. Спустя два часа вернулся её брат. Он успел закрыть за собой дверь, прежде чем на него накинулись. Криков никто не услышал. Его наполовину съеденный труп уже трансформировался, когда пришёл отец.