Читаем без скачивания Закат и падение Римской Империи. Том 2 - Эдвард Гиббон

поведением должностных лиц, не контролируя вместе с тем и административную деятельность светского правительства. Некоторые соображения, основанные на религии, на преданности или страхе, охраняли священную особу императора от усердия или гнева епископов, но эти последние смело подвергали духовным карам и отлучали от церкви тех второстепенных тиранов, которых не прикрывало величие императорского достоинства. Св. Афанасий отлучил от церкви одного из египетских министров, а произнесенное им против этого министра запрещение огня и воды было торжественно сообщено церквам Каппадокии. В царствование младшего Феодосия один из потомков Геркулеса, благовоспитанный и красноречивый Синезий, занимал епископскую должность в Птолемаиде вблизи от развалин Кирены, и этот епископ-философ выдержал с достоинством ту роль, которую он принял на себя с неохотой. Он одолел чудовище Ливии, президента Андроника, злоупотреблявшего авторитетом продажной должности, придумывавшего новые способы вымогательств и новые пытки и усиливавшего свою виновность как угнетателя виновностью святотатца. После бесплодной попытки направить этого высокомерного сановника на путь истины при помощи кротких религиозных увещеваний Синезий подверг его самой строгой каре, какая только была в распоряжении церковного правосудия, - он обрек Андроника вместе с его сообщниками и их семействами на общую к ним ненависть и на земле и на небесах. Нераскаявшиеся грешники, более жестокие, чем Фаларис и Сеннахериб, более вредные, чем война, моровая язва или туча саранчи, лишались названия и привилегий христиан, пользования таинствами и надежды попасть в рай. Епископ приглашал духовенство, должностных лиц и народ отказаться от всякого общения с врагами Христа, не принимать их в свои жилища и к своему столу и отказать им во всяких житейских услугах и в приличном погребении. Как ни была малоизвестна и ничтожна церковь в Птолемаиде, она обратилась с извещением об этом ко всем другом церквам империи и объявляла, что миряне, которые не подчинятся ее приказаниям, сделаются участниками в преступлении и в наказании Андроника и его нечестивых приверженцев. Страх, который внушали эти церковные громы, был усилен ловким обращением к содействию византийского правительства; трепещущий президент стал молить церковь о помиловании, и потомок Геркулеса имел удовольствие поднять

павшего к его ногам тирана. Такие принципы и такие примеры мало-помалу подготовили торжество римских первосвященников, попиравших своими ногами королей.

VI.Каждое правительство, допускающее выражение народной воли, знакомо по опыту с влиянием и натурального, и искусственного красноречия. Внезапно всех увлекающий сильный импульс воодушевляет самые холодные натуры и потрясает самые твердые умы; тогда каждый слушатель поддается влиянию и своих собственных страстей, и страстей окружающей его толпы. Гибель гражданской свободы наложила печать молчания на уста афинских демагогов и римских трибунов; церковная проповедь, по-видимому, занимающая значительное место между делами христианского благочестия, не была введена в древние храмы, и слух монархов никогда не оскорблялся грубыми звуками общепонятного красноречия до тех пор, пока во всей империи не появились на церковных кафедрах священные ораторы, обладавшие такими преимуществами, которые не были знакомы их светским предшественникам. Аргументы и риторика светской трибуны тотчас вызывали возражение со стороны искусных и энергичных антагонистов, сражавшихся со своими противниками равным оружием, а истина и разум могли извлекать некоторую для себя пользу из столкновения борющихся страстей. Но епископ или какой-нибудь способный пресвитер, которому епископ осмотрительно передавал права проповедника, обращался - не опасаясь быть прерванным или услышать возражение - к покорной толпе, ум которой уже был подготовлен и подавлен внушительными религиозными церемониями. Так строга была субординация в кафолической церкви, что с сотни церковных кафедр Италии и Египта могли одновременно раздаваться одни и те же звуки, если только они были настроены мастерской рукой римского или александрийского митрополита. Цель такого учреждения была похвальна, но его плоды не всегда были благотворны. Проповедники рекомендовали исполнение общественных обязанностей, но восхваляли достоинства монашеской добродетели, которая мучительна для тех, кто ею отличается, и бесполезна для человечества. Их воззвания к благотворительности обнаруживали тайное желание, чтоб духовенству было дозволено употреблять богатства верующих на вспомоществования бедным. Их самые возвышенные описания божественных атрибутов и законов были запятнаны бесполезной примесью метафизических тонкостей, пустых обрядов и вымышленных чудес, и они с самым горячим усердием доказывали, что благочестие предписывает повиноваться служителям церкви и ненавидеть их противников. Когда общественное спокойствие было нарушшо ересью и расколом, священные ораторы стали сеять раздоры и даже взывать к мятежу. Они вводили слушателей в недоумение своими мистическими идеями, раздражали их страсти своими бранными речами и выходили из храмов Антиохии и Александрии готовыми или претерпеть мученичество, или подвергнуть ему других. Извращение вкуса и языка ясно выказывается в пылких декламациях латинских епископов, но произведения Григория и Златоуста сравнивались с самыми великолепными образцами аттического или по меньшей мере азиатского красноречия.

VII.Представители христианской республики собирались регулярно весной и осенью каждого года, и эти соборы распространяли дух церковной дисциплины и церковного законодательства по всем ста двадцати провинциям Римской империи. Архиепископ или митрополит был уполномочен законами созывать викарных епископов своей провинции, рассматривать их поведение, отстаивать их права, проверять их верования и взвешивать достоинства кандидатов, избранных духовенством и народом для замещения вакантных мест в епископской корпорации. Первосвятители Рима, Александрии, Антиохии, Карфагена и впоследствии Константинополя, пользовавшиеся более обширной юрисдикцией, созывали многочисленные собрания из подведомственных им епископов. Но созвание больших и чрезвычайных соборов было привилегией одного императора. Всякий раз, как дела церкви требовали этой решительной меры, он рассылал не допускавшие возражений приглашения епископам или депутатам от каждой провинции вместе с разрешением пользоваться почтовыми лошадьми и достаточной денежной суммой на покрытие расходов путешествия. В раннюю пору, когда Константин был скорее покровителем, нежели последователем христианства, он предоставил разрешение возникших в Африке религиозных споров созванному в Арелате собору, на который епископы Йорка, Трира, Милана и Карфегена съехались как друзья и братья для того, чтоб обсудить на своем родном языке общие интересы латинской, или западной, церкви. Через одиннадцать лет после того более многочисленное и более знаменитое собрание было созвано в Никее, в Вифинии, для того чтоб своим окончательным решением прекратить утонченные разногласия, возникшие в Египте касательно Св. Троицы. Триста восемнадцать епископов явились на зов своего милостивого повелителя: число лиц духовного звания разного ранга, различных сект и наименований доходило, как полагают, до двух тысяч сорока восьми. Греки лично явились на собрание, а согласие латинов было выражено легатами римского первосвященника. Сессия, продолжавшаяся около двух месяцев, была часто удостаиваема личного присутствия императора. Оставив у входа свою стражу, он садился (с дозволения собора) на возвышенное седалшце посреди залы. Константин слушал с терпением и говорил с скромностью, и в то время как он влиял на ход прений, он смиренно утверждал, что он служитель, а не судья апостольских преемников, этих представителей религии и Бога на земле. Такое глубокое уважение неограниченного монарха к бессильному и безоружному собранию его собственных подданных можно сравнить только с тем уважением, которое выказывали к сенату римские монархи, державшиеся политики Августа. Философ, наблюдавший в течение пятидесяти лет за превратностями человеческой судьбы, мог видеть Тацита посреди членов римского сената и Константина посреди членов Никейского собора. И отцы Капитолия, и отцы церкви одинаково утратили добродетели основателей их могущества, но так как уважение к епископам пустило более глубокие корни в общественном мнении, то они поддерживали свое достоинство с более приличным высокомерием и иногда мужественно сопротивлялись желаниям своего государя. Время и успехи суеверия изгладили воспоминания о слабостях, страстях и невежестве, унижавших эти церковные собрания, и кафолический мир единодушно подчинился непогрешимым решениям вселенских соборов.