Читаем без скачивания В шаге - Юрий Никитин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он почти крикнул:
– Не кривляйтесь!.. Вы знаете, о чём я!.. Нет, не о работе, хотя точно занимаетесь чем-то незаконным!.. Вы видели Ежевику?
Я ответил сдавленным голосом:
– У меня много сотрудников. Кого-то вижу, кого-то нет. Всех своих наблюдают завы отделов. А вас сейчас вышвырнут, если не покинете…
Он повысил голос:
– Вы что, не понимаете?.. Она уже подумывает уйти из жизни!.. Вы видели, как похудела?.. И что почти не может работать?..
Я поднялся, вышел из-за стола.
– Знаете, не буду просить охрану вышвырнуть вас отсюда. С великим удовольствием сделаю это сам.
Он заявил надменно:
– Я не уйду, пока не докажу вам…
– Ещё как уйдёте, – пообещал я. – Я ещё тот этик!
Он смотрел неверящими глазами, как я крепко взял его за рукав брендового костюма.
– Что?
– А то, – ответил я и резко рванул руку назад, заворачивая ему за спину.
Он изогнулся от боли, я толкнул к двери, но он исхитрился высвободиться, я держал не слишком зверски, повернулся ко мне пылающим гневом лицом.
– Да как вы…
– А вот так, – прохрипел я и с наслаждением саданул кулаком ему в лицо.
Костяшки пальцев обожгло, голова его дёрнулась от удара так, что чуть не переломилась интеллигентная шея.
Я не успел отдёрнуть руку, он перехватил, но ничего не сумел, я ударил левой, вышло неумело, но скулу достал, и тогда он молча сам заработал кулаками.
Удары не то чтобы сильные, я в озлоблении почти не чувствовал, кровь стучит в висках, нагнетая ярость и жажду убить, разорвать, уничтожить врага, что посягнул на моё пространство, сам бил и бил навстречу, не защищаясь, не уклоняясь от ударов.
Он тоже просто люто бил и бил, какой на хрен этик, все мы звери, пусть и с высшим образованием.
Ни я, ни он почти не сходили с мест, только с силой выбрасывали вперёд кулаки, целясь в лицо, старались сбить с ног, уничтожить, растоптать, победить…
И всё-таки моя злость взяла верх, я сшиб его с ног, а когда он рухнул посреди кабинета, не удержался и саданул дважды ногами, потом спохватился, лежачих бьют только демократы, а научные работники всё-таки элита, аристократы, нам негоже, отступил на пару шагов и рухнул в кресло, чувствуя, как сердце вот-вот выпрыгнет из груди.
Через минуту он с трудом поднялся, ухватившись за сиденье кресла, кое-как вполз, раскинул руки и ноги, а голову склонил набок.
Лицо обезображено быстро вспухающими кровоподтёками, правый глаз заплыл, завтра расцветёт всеми красками, от жёлтого до тёмно-синего, губы разбиты в лепёшку, бровь рассечена, кровь медленно стекает в глазную раковину, досадливым жестом смахивает в сторону, отчего та сторона лица, захватывая ухо, вся в розовом цвете.
Я, превозмогая боль в ноющем теле, повернул голову в сторону зеркала на стене, но далековато, ничего не вижу подпухшим глазом, только чувствую, что вряд ли выгляжу лучше.
Он сказал хрипло:
– Ну вот… как два питекантропа… Но те так решали все вопросы…
Я ответил тяжело и со злостью:
– А вдруг и мы решили?
Он ответил сипло:
– Вряд ли. Но злость выплеснули… Аналитики бы одобрили. Хотя, конечно, как лесные звери.
– Все мы звери, – сообщил я, – хоть и с высшим образованием. А что будет, когда чип вживим?
Он зыркнул остро, но промолчал, собираясь с ответом. Ощутил, что намеренно увожу от темы личного конфликта. Значит, и мне стыдно, что вот так через тонкую шкурку интеллигента-учёного всё-таки прорвался дикий и звероватый питекантроп.
И хотя тот в каждом, но религия и воспитание удерживают в тёмных глубинах, а правит как бы неокортекс, хотя и он всего лишь выполняет команды и пожелания древних структур, сформировавшихся во времена кистепёрых рыб, когда разумом ещё и не пахло.
Некоторое время я сидел, закрыв глаза и прислушиваясь, как боль медленно уходит из тела. Как ни странно, даже сильные ушибы не болят, пока что не болят, зато в душе… ладно, пусть это называется душой, там непонятное облегчение, словно в самом деле что-то решили.
Нет, не решили, но всё равно. Некий катарсис. Оба выпустили из себя нечто. Человек не паровой котёл, но взорваться может ещё как! Общество предусмотрело, разместив в городах бордели, но психотерапевты горизонтальной профессии не все проблемы могут решить, чьи-то решает полиция, чьи-то поп в сутане, кто-то плачется чужой жене.
Сильные решают сами, я открыл глаза, поднял взгляд на Константинопольского. Тот уже смотрит с угрюмой ненавистью, опухшее лицо начинает обезображиваться отёками.
Провёл языком по нёбу, пощупал дёсны и со сладострастным чувством понял, что Константинопольскому всё же досталось больше. Во всяком случае, тот бил больше в грудь и живот, сбивая дыхалку, а я целил в лицо, и теперь мои кровоподтёки скрыты под рубашкой, а у него на виду, что хорошо, хорошо, даже здорово…
На миг ощутил лёгкий стыд, нехорошо такому радоваться, с детства учили, но тут же захлестнула волна свирепого щастя. Ежевика тоже увидит своего кумира побитого и униженного, а это не просто хорошо, а замечательно!
Он наконец поднялся, его чуть повело в сторону, но удержался, буркнул:
– Желаю здравствовать…
– И вам, – ответил я, – тем же концом в то же место.
После его ухода ещё долго оставался в кресле, страшновато, что, когда поднимусь, меня поведёт, как Константинопольского. Но всё-таки, если начистоту, у меня больше проигранных очков, чем у этого этика, что тоже зверь, какие бы манеры не выказывал.
А ещё и потому, что самый тяжёлый удар он всё же нанёс: обнажил звериную натуру даже во мне, хотя я всегда считал себя умным и расчётливым. Дескать, пальцем не шевельну без контроля со стороны мощного и всем управляющего интеллекта.
А тут так позорно сорвался. И, конечно же, из-за женщины. Самый древний сюжет. Правда, не потому, что оспаривали друг у друга, тут другое, тоньше и как бы на другом уровне, но какой уровень, когда дрались два питекантропа!
Плечи сами передёрнулись, я же чуть-чуть не укусил, был момент, когда страстно хотелось рвать зубами… но то ли всё же узда интеллекта, то ли просто не успел, что ближе к правде.
Дверь приоткрылась, заглянула насмерть перепуганная и дрожащая Кшися.
– Шеф, я слышала такой шум!
– Мебель цела, – пробормотал я.
Она вскрикнула:
– Мебель!.. А вы?
– Идеалы в порядке, – пробормотал я. – Самолюбие малость пострадало.
Она подбежала, быстро-быстро стуча каблучками, охнула.
– Что у вас с лицом?
Я сказал хрипло:
– А он как?
– Ещё краше, – заверила она, прекрасно понимая,
