Читаем без скачивания Бастионы Дита - Юрий Брайдер

— Все Держащие Знамя Змеи погибли в последнем сражении. — Одна из женщин-воинов подъехала к нам поближе. — Им довелось первыми принять удар банд Приокоемья. Асмела была моей любимой сестрой, и я сама поднесла факел к ее погребальному костру.

— Прости, любезная, мы не знали об этом. — Я опустил глаза.

— Ты запомнился мне, чужак, — продолжала женщина. — И ваш разговор с Асмелой я не забыла. Впоследствии мы не однажды вспоминали о нем. Если ты так стремишься на ту сторону, я могу сама назначить плату за пользование Переправой. Уверена, она не покажется тебе чрезмерной. Этой платой будет твоя любовь. Ко мне или к любой другой из наших сестер. Можешь выбирать сам. Но предупреждаю: чтобы мы остались довольны, тебе придется постараться. — Отдав поводья сидевшему позади нее мужчине, прекрасная воительница соскочила с коня.

Пока я, несколько смущенный таким предложением, подыскивал ответ, вперед выступила Ирлеф.

— То, что ты предлагаешь, не любовь, а блуд. Что пристало скоту, недостойно человека. Прежде чем соединятся тела, должны соединиться души. Можешь пронзить меня своим мечом, затоптать лошадью, но я не позволю тебе даже прикоснуться к этому человеку. Никогда, пока я жива! Слышишь, раззолоченная потаскуха!

— Как не откликнуться на такую просьбу! — усмехнулась подруга Асмелы, одним молниеносным движением выхватывая из ножен свой меч. — Куда ты предпочитаешь получить удар? В голову или в сердце?

— Нет, не надо! — Я ухватил брыкающуюся Ирлеф поперек туловища и попытался оттащить обратно. — Не слушайте ее! Она не в себе! Сейчас мы уйдем отсюда! Не обращайте внимания на ее слова! Стойте и дальше у своей Переправы!

— Почему же я не должна обращать внимание на ее слова? — Женщина-воин, не глядя, швырнула меч обратно в ножны. — Они впечатляют. Это слова истинной любви. А за любовь прощается многое. Можете идти на ту сторону. Путь для вас открыт.

Еще не веря в удачу, я потащил Ирлеф к Переправе, но в двух шагах от тускло переливающейся призрачной стены меня остановили слова нашей спасительницы:

— Воины, прошедшие здесь накануне, были вашими друзьями или врагами?

— Врагами, — ответил я. — Мы должны опередить их.

— Если так, возьмите моего скакуна. Он одним духом домчит вас куда угодно. Приходилось ли кому-нибудь из вас ездить верхом?

— Для меня это достаточно привычное дело, любезная, — заверил я.

— Тогда садитесь в седла. — Она подвела к нам своего огромного гнедого жеребца. — Добравшись по назначению, можете о нем не беспокоиться. Он сам отыщет дорогу домой. Никто не посмеет тронуть коня златобронников.

Когда мы взобрались в высокие жесткие седла, она обошла жеребца кругом, проверяя длину стремян, а затем, глядя снизу вверх, поманила меня пальцем.

Наверное, хочет поцеловать, подумал я, наклоняясь, но вместо этого получил увесистую оплеуху.

— А это тебе за потаскуху. Пусть будут наказаны не уста, произнесшие хулу, а уши, слышавшие ее. Я расплатилась за обиду, а со своей женщиной разбирайся сам.

Конь смело ступил в пустоту, упруго прогнувшуюся под ним, но, прежде чем окончательно кануть под сумрачный полог Гробницы Вечности, я оглянулся. Женщина в узкой золоченой кирасе, в коротком парчовом плаще, с копной пышных перьев на шлеме, женщина с пугающе прекрасным лицом все еще стояла на самом краю обрыва — и это, несомненно, было самым впечатляющим зрелищем, которое мне довелось увидеть за все время пребывания в этом мире.

Я не очень хорошо помнил путь, которым мы добирались от Дита до Переправы, но одно знал точно — он предназначен скорее для пешего разведчика, озабоченного больше скрытностью, чем скоростью передвижения, а отнюдь не для всадника, дорожащего каждой минутой. Поэтому короткой дороге через глухомань я предпочел более длинную, но удобную для скачки, тем более что ее придерживалось и воинство Приокоемья.

Довольно скоро мы догнали арьергард — легкораненых, еще не потерявших надежду урвать свою долю при дележе добычи; носильщиков, обремененных огромными тюками; зеленых вьючных гусениц; пленников, которых по разным причинам оставили в живых. На нас смотрели искоса, но в общем-то снисходительно — скачи, мол, коль рвешься в первые ряды. Если кто-то и ожидал врага, то только с фронта, а отнюдь не с тыла.

Скоро мы уже скакали мимо отрядов регулярного войска. Здесь были и латники, вооруженные тяжелыми копьями-баграми, и стрелки с бродильными ружьями, и суровые желтолицые пигмеи в накидках из толстой кожи, и пращники, тащившие на себе запас свинцовых шаров, и вчерашние землепашцы, прихватившие в тяжелый поход лишь цепы да косы. Исполосованные шрамами ветераны шагали рядом с юнцами, еще не приохотившимися толком к разудалой солдатской жизни.

Армия была достаточно велика, настроение имела самое решительное, но я не представлял, как они собираются штурмовать бастионы Дита, окруженные рвами с травилом и сверх всякой меры оснащенные огнеметными установками. Неужели вся надежда только на Хавра?

Жеребец, казалось, не знал усталости, но нас с Ирлеф уже порядочно мутило — не то укачало в седле, не то давало о себе знать приближение Срока. Еще у Переправы мы проверили свои фляги — у меня остался всего один глоток, у Ирлеф чуть побольше. Сейчас мы скакали по широкой, хорошо утрамбованной дороге, возможно, по тому самому Вольному Тракту, который покинули, направляясь в гости к смолокуру, но местность вокруг выглядела по-прежнему совершенно незнакомой — то это были заросшие голубоватым лишайником болота, то каменистые пустоши, напоминавшие лунный ландшафт, то давно заброшенные земледельцами ступенчатые террасы.

Войско, наверное, двигалось к цели разными путями, потому что, поравнявшись с головным отрядом, мы не увидели ни чернокожей гвардии, ни присвоенных Замухрышкой штандартов. Нас требовательно окликнули на незнакомом языке, а когда я, вместо того чтобы остановиться, пустил жеребца в карьер, обстреляли, впрочем, без всякого успеха, шариками с травилом.

— Кажется, оторвались, — сказал я, когда мы таким манером отмахали порядочное расстояние.

Очевидно, и жеребец имел такое же мнение, потому что по собственной инициативе перешел на шаг. Только теперь стало ясно, как устало это выносливое и резвое животное — его крутые бока судорожно вздымались, пена клочьями падала на землю.

Свернув в придорожные заросли, я спешился и помог сойти Ирлеф. Расседлать скакуна я не решился (уж очень сложной казалась мне его сбруя), а только немного ослабил подпруги. Я знал, что разгоряченного скакуна нельзя сразу поить, и некоторое время водил его за узду из конца в конец поляны. Остыв и напившись, жеребец, однако, отказался пастись и требовательно заржал. В одной из переметных сумок я обнаружил с полпуда отборного зерна, как будто бы даже вымоченного в вине. Целиком умолов весь этот запас, гнедой исполин милостиво позволил стреножить себя. Теперь можно было и самому перекусить, благо нашлось чем — златобронники знали толк в деликатесах.