Читаем без скачивания Ты, я и Париж - Татьяна Корсакова

— Что — сначала? — Она еще ничего не поняла, но ноги вдруг предательски задрожали.

— Я не хочу разводиться.

— Почему? — Ей все-таки пришлось сесть, прямо на выложенный плиткой балконный пол. Теперь на закатное парижское небо Тина смотрела сквозь чугунные завитушки перил.

— Тина, как ты себя чувствуешь? С тобой все хорошо?

— Да, все в порядке. — Она крепко-крепко зажмурилась. — Ты не ответил на мой вопрос.

— Я люблю тебя, Пташка! Тебя и наших детей! И не смей сидеть на холодном полу, беременным это вредно…

— Ян…

— Все, Пташка, я скоро буду у тебя! В трубке послышались гудки отбоя.

Ян сунул мобильник в карман, вытер влажный от испарины лоб. Вот и все, вот он и сказал самое главное.

А она расстроилась или испугалась. Отсюда, из кафе напротив отеля мадам Розы, он не мог видеть ее лица, только тонкий силуэт на черном фоне балконной двери.

Белый сказал, что Тина беременна. По его собственным подсчетам, получалось, что срок уже почти пять месяцев. А где живот? У беременной женщины обязательно должен быть живот и особенная грациозная неуклюжесть, и походка вразвалочку. Он точно это знал, читал в специальной книжке про беременность всю дорогу от Москвы до Парижа.

Господи, там были написаны такие ужасы, в этой специальной книжке! Такие ужасы, что он даже забыл о том, что боится летать! Бедные женщины, бедная его Пташка… А сидящая рядом пожилая дама с любопытством поглядывала в его сторону, улыбалась и уже перед самым выходом сказала, что он, наверное, готовится стать папой. И Ян моментально расплылся в счастливой улыбке и забыл про все ужасы, написанные в специальной книжке, и сказал, что он собирается стать папой уже во второй раз.

Но вот сейчас он увидел, как его Пташка совсем неграциозно уселась на холодный пол, и от страха за нее потерял голову, и вместо красивых и правильных слов, которые вот они, специально записаны на салфетке, понес какую-то ахинею. Все, хватит рассиживаться, надо бежать…

…Что он говорил? Что любит ее и детей? Что ей вредно сидеть на холодном полу, потому что она беременна?..

Может быть, ей послышалось: и про любовь, и про детей, и про холодный пол? Он в Москве, она в Париже…

Может, и телефонный звонок ей тоже примерещился?

А что? Устала, перевозбудилась. И беременность опять же…

Тина проверила память мобильного — нет, не примерещилось, телефон зарегистрировал входящий звонок…

В дверь номера постучались. Наверное, мадам Роза пришла звать ее к ужину. А она не может, ей обязательно нужно вспомнить, что еще говорил Ян, каждое его слово.

Стук повторился.

— Пташка, открой!

Тина вздрогнула. Этого не может быть, он же сейчас в Москве.

— Пташка, открой немедленно, или я вышибу эту чертову дверь и меня депортируют из страны как злостного хулигана! Тина! Ты меня слышишь?!

Стук на мгновение прекратился, но потом возобновился с утроенной силой.

«Не примерещилось», — успела подумать Тина, распахивая дверь.

На пороге стоял Ян с измятым букетом роз под мышкой, с испуганным выражением лица и неуверенной улыбкой. За его спиной, обнявшись, замерли мадам Роза и Пьер. Тина попятилась, пропуская гостей в номер. Ян глубоко вздохнул, обернулся к мадам Розе и Пьеру, сказал «пардон» и деликатно закрыл перед ними дверь.

— Пташка… — Ян Немиров выглядел так, как пять лет назад, когда собирался прыгать с моста Святого Михаила: та же обреченность во взгляде и та же решимость идти до конца. Да, кажется, время и в самом деле повернулось вспять. — Пташка, я был таким дураком… — Вместо того, чтобы отдать ей розы, он швырнул их на кровать.

— Да, — она кивнула.

— Но я обещаю исправиться. Я начну исправляться прямо сейчас. — Тина упустила момент, когда он оказался в опасной близости. — Я стану хорошим мужем и хорошим отцом нашим детям. Горячая ладонь легла ей на живот. — Пташка, подумай, детям нужен отец.

— А тебе? Что нужно тебе? — отважилась она спросить.

— А мне? — Свободной рукой он погладил ее по спине, привлек к себе. — Мне нужна ты.

Тине хотелось верить. Больше всего на свете ей хотелось верить, что все это происходит на самом деле, но верить никак не получалось.

— Что-то изменилось? — спросила она шепотом.

— Да, многое изменилось. Я сам изменился.

— Вот так просто взял и изменился?

— Не так просто, а благодаря активному участию твоего дяди Васи. Мы с ним поговорили по-мужски.

— О чем?

— О том, что я идиот, о том, что у нас с тобой будет еще один ребенок, о могилке… Я тебе потом все расскажу. — Шею обожгло жарким дыханием и, кажется, поцелуем. — Пташка, я люблю тебя. И имей в виду — развода тебе не видать как своих ушей. Ты ждешь от меня уже второго ребенка и до сих пор играешь в самостоятельную леди.

— А ты вообще умер. — Она всхлипнула, уткнулась лицом ему в плечо.

— Прости, этого больше не повторится. Во всяком случае, в ближайшие полвека. — Ян погладил ее по волосам. — И не плачь. Беременным женщинам нельзя плакать. Им нужно гулять на свежем воздухе, есть за двоих, принимать витамины и получать положительные эмоции.

— Откуда ты знаешь, что нужно беременным женщинам?

— Прочел в одной очень умной книжке.

— Да? И что там еще написано, в этой твоей очень умной книжке?

Ян застенчиво улыбнулся.

— Там написано, что беременная женщина не должна оставаться без надежного мужского плеча. А за тобой, между прочим, нужен глаз да глаз. Ты вон повадилась на холодном полу рассиживаться и босиком ходить. — Ян подхватил ее на руки, задумчиво посмотрел на кровать, спросил шепотом: — Пташка, может, начнем получать положительные эмоции прямо сейчас?

— А что написано об этом в твоей очень умной книжке? — Тина счастливо улыбнулась.

— В книжке об этом стыдливо умалчивается, но, я думаю, мы и сами сможем разобраться, что к чему…

Вся жизнь Ларисы Райт связана с миром слов: по образованию она филолог, знает несколько языков, долгое время работала переводчиком. Романы Ларисы, с одной стороны, оригинальны и не похожи ни на какие другие, а с другой — продолжают традиции русской литературы, которой всегда был свойствен интерес к человеческой душе.

Женщиной Зина стала год назад. Это была, по ее собственному мнению, первая несуразная глупость в ее жизни, по мнению Галины, конечно же, сто первая. Звали эту глупость Бобом, и обладала она всеми необходимыми атрибутами для того, чтобы быть принимаемым в Тамарином «ателье»: брюки клеш, кошачья пластика, клетчатый пиджак и пластинки Армстронга, доставаемые с загадочным, неприступным видом из тщательно упакованных, непрозрачных свертков. И демонстрировал Боб все эти сокровища не красавице Тамаре с ее чудесными пергидрольными локонами, пухлыми, алыми губами, вздернутым носиком и манящим, грассирующим «р», а исключительно Зине — Зине, которая не доросла и до полутора метров и весила немногим более сорока килограммов, Зине, чьи вторичные половые признаки, казалось, вовсе забыли проявить себя, а лицо напоминало испекшийся блин: веснушчатое с размытыми чертами. Если рассмотреть каждую деталь отдельно, то описанию можно придать определенную четкость: остренький нос, довольно длинный, слегка выступающий вперед подбородок, низкий, почти всегда нахмуренный лоб, тонкие губы.