Читаем без скачивания Всадники ночи - Александр Прозоров

Одно утешение: Илья с огромной дырой чуть ниже ключицы оказался жив и сдаваться старухе с косой вроде не собирался. Андрей к этому парню успел привыкнуть и искренне его жалел.

За хлопотами и дорогами убежали дни, в Углич они приехали только в день Иоанна Богослова,[25] хранителя иконописцев. Тут же представились воеводе, князю Шуйскому, сослались на указ государя, и тот отвел им для тайного дела обширное поле за кожевенной слободой — с условием, что до оттепелей бояре успеют огороды освободить.

Поле досталось им бесплатно — а вот за лес, за перевозку хлыстов, за работу плотников пришлось платить. Тяжелая царская казна начала таять с пугающей стремительностью — зато крепость, размерами больше даже Московского Кремля, потихоньку росла. Стены ее, стоя где на земле, где на деревянных чурбаках, а где и на подпорках, поднимались венец за венцом. Андрей ходил вокруг, чесал подбородок, качал головой, а больше, собственно, ничего сделать и не мог. Разве только подтвердить, что размерами, кажется, этот город и вправду вписывается в очертания острова.

В день пророка Осия — когда колеса с осью прощаются, — из Москвы примчался гонец. Нашел Андрея, вручил ему грамоту, получив взамен пятиалтынную монету. На большом свитке, пахнущем духами, было выведено всего три слова: «Он уехал. Жду». В тот же день князь отдал боярину Выродкову оставшееся золото и поднялся в седло.

Ноябрьская Москва уже была накрыта снегом и вовсю дымила трубами. Застывшие от мороза улицы звенели под копытами, а горожане все сплошь щеголяли в шубах — кто из соболя, а кто и из белки. Оставив Пахома и лошадей на дворе у Ивана Кошкина, Зверев побежал к храму Успения.

Нищенка ждала у паперти, укутанная в четыре слоя драных полотняных рубах и в замызганном пуховом платке на голове. Увидела Андрея, всплеснула руками:

— Ай, наконец, касатик наш долгожданный! Уж как извелась красавица, как истомилась, милая! Все глазки выплакала, все слезы истерла…

— Ну так веди! — кинул ей серебряный полтинник князь.

Вскоре он уже стоял на коленях перед княгиней, утонувшей в мягкой широкой перине. Людмила тискала одной рукой платок, второй сжимала его пальцы.

— Он меня бил, Андрюшенька! Он меня порол! Он меня плетью порол… — Слезы скатывались по ее щекам и впитывались в белоснежную бязь наволочки. — Донес ему кто-то, что ты ко мне тайно приходишь. Уж не ведаю, кто. А Петр так ревнив! До ужаса ревнив! Весь извелся. И на коленях стоял, и молил, и просил, и порол. Просто ума от ревности своей лишился! Не могу я больше так, любый мой, ненаглядный, желанный! Давай убьем его, убьем, убьем! Свари зелье мне, Андрей. Страшное и крепкое. Чтобы от одного глотка зелья этого он умер. Нет, не сразу умер — чтобы мучился, кровью и гноем исходил. А потом подох! Сделай это, князь, сделай! Свари зелье, свари. Дай мне, с верным человеком отправлю. Там, в Путивле, преставится, на нас и не подумает никто. Я овдовею, замуж за тебя пойду.

— Я женат… — прикусил губу Андрей.

— Ты же хотел… — приподнялась на локте молодая женщина.

— Я пытался. Она не уходит. Терпит.

— Сильнее надо было бить! Больше!

— Я пытался. Терпит. А потом меня государь отозвал. Дело мне вручил важное.

— Давай и ее тоже изведем, — откинувшись, прошептала Людмила. — Ты же колдун, ты можешь… И мы поженимся. Мы всегда будем вместе. Ты будешь входить сюда как хозяин. Все это будет твое. И я — твоя. Навеки твоя. Ты только зелье свари. Свари.

— Хорошо, — сдался Андрей, и женские пальчики на его руке ослабли.

— Любимый мой… Иди же скорее. Вари!

Сделать это было совсем не так просто, как княгиня могла подумать. Завести лавку с ядами в Москве никто еще не решился. Может, кто отравой и приторговывал — но объявлений в газетах не давал, и мальчишки-зазывалы на улице про то не кричали. Посему с утра князь поднялся в седло застоявшегося Аргамака и поскакал в поля, что начинались уже в пяти верстах за городскими стенами. Домчавшись до ближайшего леса, Андрей свернул с дороги, поехал по самому краю заснеженного поля и плотных ольхово-ивовых зарослей, явно доказывающих, что земля здесь влажная, а то и подболоченная. Ему повезло — он увидел знакомый зонтик уже минут через пять, спешился и подошел к крупному мясистому растению, успевшему от холода высохнуть и посереть.

— Ну, здравствуй, ложный дудник, он же вех, он же водяной болиголов, он же кошачья петрушка, крикун или бешеница, больше известный под добрым именем «цикута». Говорят, если заварить в кастрюльке твой корешок, то можно отравиться насмерть просто от запаха. — Андрей провел рукой по жесткому стеблю. — Ну что, пойдем со мной? У меня к тебе будет одно очень важное поручение. Точнее, не у меня, а у одной симпатичной девушки.

Он присел рядом, разгреб руками снег, выдернул косарь и ударил им в землю. Мерзлый суглинок разлетелся в стороны мелкими крошками — от удара осталась только небольшая выбоина.

— Не хочешь, что ли? Брось, тут же холодно, жестко. А в кастрюльке ты согреешься, как в русской парной. — Он ударил землю еще несколько раз, поднял голову, усмехнулся: — Знаешь, а ты чем-то на князя Шаховского похож. Такой же тощий, сухой и неприветливый. Государь сказывал, ныне он на Руси лучший воевода. Крепко-накрепко рубежи русские стережет. Потому ему на пенсию до гроба выхода не будет. Служить придется, как медному котелку. — Зверев ударил землю еще раз, потом, задумавшись, легонько постучал рукоятью косаря себе по губам и, чуть откинувшись назад, уселся прямо в снег. — Вы с ним не только этим похожи. Князь Петр Шаховской для врагов русских смертоносен, и ты тоже опасен, как сама смерть. Вот выпьет Петр Ильич настоечку на твоих корешках — и не будет больше на Руси храброго воеводы… — Андрей еще раз постучал рукоятью по губам. — Не будет воеводы… И что же нам тогда делать?

Цикута молчала. Ей было хорошо: она вся ушла под землю и теперь спала, без всяких мыслей и сомнений. А вот князю Сакульскому нужно было что-то выбрать. Выбрать между жизнью воеводы, слезами его жены и… И своей совестью.

— Черт, ну почему все всегда так сложно? Нет бы ей женой князя Курбского быть или польского шляхтича! Этих прикончить — рука не дрогнет. Так ведь нет, за воеводой она. Причем за хорошим… Убить — грех. Не убить — все равно плохо. Зар-раза! — Князь взмахнул косарем, срубив цикуту под самый корешок. — Старый ревнивый мракобес! Сам не может и другим…

Андрей осекся, поймав за хвост шальную мысль.

— Ревнивый! А почему бы его от ревности не отучить? Он тогда от Людмилы и отвяжется. Будет относиться к ее… Хотя почему ревность? Сделаю для него отворотное зелье, и будут ему Людмилины выходки вообще — по полному барабану! — Зверев рассмеялся удачной мысли, вскочил, поцеловал Аргамака в нос и запрыгнул в седло: — А ну, помчались!