Читаем без скачивания Повелитель кошек - Андрей Астахов

— Господин, я за тебя молиться буду. Может, примешь от меня…в благодарность?

Я так посмотрел на него, что он сразу замолчал. Девушка в дверях амбара начала дрожать всем телом, всхлипывать, лицо ее задергалось, и из глаз полились слезы, смешиваясь с кровью. Толстяк, увидев это, бросился к ней, обнял, и они начали громко голосить — шок проходил, горе наконец-то нашло выход.

Громкий грохот и треск вывели меня из оцепенения — прогоревшая крыша провалилась, выбросив вверх облако искр. Меня накрыла новая волна дыма, дышать стало нечем, резь в глазах была нестерпимой, и я бросился прочь от догорающей фермы. Какое-то время я пытался отдышаться, а потом обнаружил, что Уитанни уже тут как тут, подле меня.

— Ты осуждаешь меня? — спросил я гаттьену. — Думаешь, не стоило его убивать?

Уитанни ничего не ответила, только потерлась головой о мое бедро, и было в этой ласке что-то виноватое.

— Хаген ушел из Набискума, — сказал я оборотню, стараясь больше не вспоминать о капитане Френчи и обо всем, что увидел пару минут назад. — Значит, орденцы ушли вместе с ним. И мы можем попробовать попасть в Набискум. Но сначала давай-ка отправимся в Роэн-Блайн. Надо предупредить жителей об этих мерзавцах.

Глава четырнадцатая

Только самое тяжелое испытание может проявить наши таланты, неведомые даже нам самим.

Господи, да как же я устал!

Единственное, чего мне сейчас хочется — это лечь и уснуть крепко-крепко. Но я не могу себе этого позволить. Я должен успеть в Роэн-Блайн, чтобы предупредить.

Какая великолепная ночь! Тишина, полное безветрие — и море звезд над головой. Странно, только сейчас я заметил, что на небе этого мира есть Млечный Путь. И еще более странно то, что я, измотанный долгой дорогой и голодный, могу восторгаться звездным небом. Может быть, этот восторг — лишь попытка забыть о вещах куда более мрачных и неприятных для меня.

Сейчас я жалею, что не попросил несчастного фермера дать мне немного еды. Он бы, конечно, не отказал — ведь в его глазах я был спасителем. Но я не мог его ни о чем просить. Я был слишком потрясен увиденным на ферме, чтобы думать о еде.

Мне всегда была ненавистна любая жестокость. Может, потому я и подался в свое время на юрфак, что был полон наивных романтических иллюзий, представлял, как, став следователем или криминалистом, буду бороться с преступностью. Потом я понял, что не все в жизни так просто, что добро и зло в ней слишком сильно переплелись, и порой невозможно определить, что хорошо, а что плохо. Я узнавал, что не всегда преступники — это законченные негодяи, и в то же время люди, которые по долгу службы были обязаны сражаться со злом и беззаконием, порой сами это беззаконие и творили. Не раз и не два я видел, как темное звериное начало в самых законопослушных и достойных людях нежданно-негаданно вырывается на свободу, заставляя их творить поступки, на которые они еще пару дней назад ни за что бы не решились. Иногда я чисто по-человечески понимал и жалел этих людей. Я мог понять мотивы и чувства тихого незаметного и совершенно безобидного мужичка, ударившего кухонным ножом своего собутыльника, распустившего язык; мне было искренне жаль женщину, которая собственными руками убила систематически истязавшего ее сына-наркомана. Но вот чего я никогда не мог понять и простить, так это трусливой жестокости тех, кто глумится над слабыми и беззащитными, пользуясь своей безнаказанностью, кто нападает толпой на одного, выбирая жертву, не способную дать отпор. Помню, как много лет назад один из моих друзей, начинающий художник-скульптор, человек отнюдь не богатырского сложения и не знакомый с восточными единоборствами, увидел, возвращаясь домой, как в подворотне кучка шпаны избивает какого-то мальчишку. Поскольку мой приятель был человеком неравнодушным, он вмешался в драку и после короткого рукопашного боя заставил свору отморозков разбежаться. Заступничество стоило ему двух ножевых ранений, сломанных ребер и легкого сотрясения мозга, но, когда я навестил его в больнице, мой друг с самым сияющим видом сказал мне: «Знаешь, Кирюх, от чего я кайфанул больше всего? Когда я влез в драку — нет, не в драку, а в настоящее убийство, потому что восемь человек били ногами упавшего истекающего кровью парня, — и начал ваять их мордовороты по своим лекалам, я увидел, что они испугались! Их было восемь, я один, а они все равно испугались, мля! Они не ожидали, понимаешь? Помахали руками, ногами, ножами — и разбежались, как крысы. А были бы настоящие мужики, кирдык бы мне пришел, запинали бы насмерть». Не знаю почему, но я запомнил эти слова. И уже позже, во время работы в прокуратуре, я много раз убеждался в том, что жестокость и трусость — это две стороны одной медали. И самое страшное было в том, что в моем мире этой жестокости и трусости было слишком много. Гораздо больше, чем мне бы хотелось.

То, что я увидел на одинокой ферме, вполне вписывалось в алгоритм любой войны. В то, что я много раз видел в исторических фильмах, на кадрах документальной хроники из зон конфликтов. Кровавые кошмары моего мира переместились в этот, принесенные сюда Духом разрушения, о котором мне говорили эльфы. Но я даже не представлял себе, насколько все это ужасно в реальности. И, потрясенный увиденным, я совершил то, чего еще вчера никогда бы совершил.

Я приказал убить человека. А самое печальное — я воспользовался своей властью, своим могуществом, использовал Уитанни как орудие мести. Теперь, когда эмоции немного улеглись, я пытаюсь ответить на вопрос — правильно ли я поступил?

Хочется верить, что правильно. Потому что, если бы сейчас мне снова пришлось бы решать судьбу капитана Донато Френчи, я бы поступил точно так же. Об одном жалею — мы с Уитанни слишком поздно оказались на этой ферме.

И очень надеюсь, что в Роэн-Блайн мы успеем вовремя.

На дороге к воротам Роэн-Блайна растянулась вереница повозок, крытых фур и крестьянских волокуш. На повозках сидели женщины и дети, мужчины расхаживали рядом, собирались в группки, о чем-то беседовали. На нас с Уитанни многие смотрели мрачно и неприветливо, хотя кое-то из крестьян все же учтиво кланялся, когда я проходил мимо.

У самих ворот народу было особенно много. Какой-то седобородый крестьянин со слезами умолял пропустить его со всей семьей в город, стражник, рослый краснорожий брутхаймец в кольчуге и с мечом на поясе наступал на старика, отталкивая его от ворот.

— Доброго дня! — сказал я, подойдя к стражнику. — Мне нужно в город.

— А мне плевать, куда тебе нужно, — ответил стражник. — Видишь, сколько народу ждет, когда им позволят войти? Становись в очередь и жди.