Читаем без скачивания Том 4. Драматические произведения - Александр Блок

Возле синего озера юная мать…

Весь монолог Гаэтана навеян романом «Lancelot du lac»; Ланселот был унесен из колыбели феей Вивианой на дно озера; она воспитала его; она учила его играть в шахматы, за обедом он сидел против нее в венке из роз даже в те месяцы, когда розы перестают цвести; когда же юный Ланселот стал тосковать и пожелал стать рыцарем, фея долго не хотела отпускать его, наконец научила его христианским заповедям рыцарства и сама отвезла ко двору короля Артура и прекрасной королевы Джиневры.

СЦЕНА I

Войска его святейшества

Крестовый поход против альбигойцев был вдохновлен папой Иннокентием III.

Орифламма Монфора

Герб Симона III Монфортского — в Версали. Все гербы зала крестовых походов (чертежи и описания) — см. в шестом томе «Galeries Historiques du Palais de Versailles» (Paris, 1840).

Они теперь в Безъе...

Событие относится в действительности к лету 1209 года. Знаменитые слова произнес папский легат Арнольд Амальрик; после этого, говорит хроника, в городе «не осталось ни одного живого существа»; Безье разграбили и сожгли.

…Первый день весенний, вы знаете, он — первый года день…

«Апрель и май — ключ всего года» (старая французская поговорка).

СЦЕНА II

Подсыпь немного ивовой коры…

Salix alba — известное в средних веках слабительное.

Сегодня я встаю на ночную стражу…

В обряд посвящения в рыцари входило, кроме поста и очистительной ванны, стояние на ночной страже в ночь перед посвящением; это называлось — «veillue des armes».

СЦЕНА III

Многие места диалога Изоры и Алисы, особенно то место, где Алиса играет роль клерка, заимствованы мной из провансальского романа XII века Flamenca.

Им же навеян мне характер графа. Оттуда же взято имя графа Archambaut (Арчимбаут — транскрипция Е. В. Аничкова), имена Алисы (у Châtelaine Фламенки две «damoiselles»: Алиса и Маргарита), Отгона и Клари. Наконец, из того же романа взяты мной некоторые отдельные образы и выражения в пьесе, например: волосы у графа, «как у черта на картинке»; «когда улыбается, скалит зубы по-собачьи»; «ярость любого дракона можно смягчить кротостию»; и др. (Срв. «Le roman de Flamenca», риЬИй d'apras le manuscrit unique de Carcassone, traduit et accompagnfi d'un glossaire par Paul Meyer, Paris — Biiziers, 1865).

Прекрасный, как святой Губерт

S. Hubert — «Арф1хе des Ardennes» XII века, покровитель охотников.

СЦЕНА V

Перекличка ночных сторожей

Ночные сторожа в Тулузе до сих пор кричат: «Minuit passii, dormez en paix!»

СЦЕНА I

Душистый кларет — смесь вина, меда, духов и пряностей.

Наука учтивой любви — куртуазия.

СЦЕНА III

Песня девушек

взята мною из разных майских песен («trimouzettes»). Начало ее:

C'est le mai, le joli mai,C'est le mai, le iri ma çа.

(Срв.: E. В. Аничков, «Весенняя обрядовая песня», часть I, глава 3, стр. 168 и ел.).

Майское дерево — столб, украшенный цветами и лентами, — носили девушки в венках и с песнями или возили на телеге, запряженной волами.

Бароны и богатеи — постоянный титул провансальской знати: «rics oms е baros».

Песня первого менестреля — свободный перевод трех строф (I, II и IV) знаменитой сирвенты Бертрана де Борн: «Be m platz lo dous temps de pascor»[24] (все чередования рифмы соблюдены).

Песня второго менестреля — вольное переложение песенки пикарского трувера XIII века. Начало ее:

Le premier jor de maidou dous tans cointe et gaichevalchaientre Arras et Douai

(см. Аничков, «Весенняя обрядовая песня», т. I, стр. 124 и ел.).

Песня Гаэтана

принадлежит мне, но некоторые мотивы ее навеяны бретонской поэзией. В ней есть отголосок разговора ребенка с друидом, где друид говорит: «La Nftcessiffi unique, Ankou, риге de Douleur; rien avant, rien de plus»[25] (см. Villemarquft, Barzaz-Breiz).

В припеве повторяется постоянный мотив: «La neige tombait, le vent soufflait»[26] (сравн. A. le Braz, «Vieilles Histoires du pays breton», Paris, 1905, «N(J)el des Chouans»).

Что касается понимания песни Изорой, то оно зависит не только от ее собственного характера, но и от общего направления южного ума: италианский ученый Egidio Gozzi, говоря о провансальской поэзии, подчеркивает: «joi е poesia sono sinonimi, come pure sinonimi sono poesia et amors»[27] (Delle origini della poesia de medio evo, Torino, 1895). Суровый северный напев о Радости и Страданьи откликается в южном сердце как «Страданье — радость с милым». Joi на севере — высокое вдохновение, на юге — легкая весенняя радость.

Шутов сюда!

Показывать акробатические фокусы умели часто те самые жонглеры, которые умели петь. Слова моих жонглеров — заимствованы.

Крест на красном поле — герб Раймунда Тулузского, — см. «Galeries historiques de Versailles», t. VI.

СЦЕНА V

Крест над вьюгой — видение бретонских рыбаков.

Записки Бертрана, написанные им за несколько часов до смерти

Я, Бертран, сын простого тулузского ткача, с малых лет попал на службу в замок графа Арчимбаута в Лангедоке. За долгую службу граф опоясал меня мечом. Посвящение мое в рыцари прошло незаметно, и никакая дама не дала мне ни шарфа, ни пояса, но сам я, втайне от всех, избрал дамою своего сердца прекрасную супругу моего господина — графиню Изору. Жизнь моя так и протекла бы в неустанных заботах об охране замка, которые были все возложены на меня; я мог бы проводить еще долгие ночи на страже во дворе замка, так как силу не спать, но бодрствовать мне давала любовь к той, чье окно выходило на мой пустой двор; но случилось происшествие, которое дало толчок к перемене всей моей судьбы.

Однажды во время турнира, в минуту, когда я почувствовал непобедимую усталость после бессонных ночей, чужой рыцарь — великан с дельфином в гербе — вышиб меня из седла подлым ударом и наступил мне ногой на грудь. Горя стыдом и гневом, я умолял его пронзить мне сердце; но госпожа махнула платком, и меня пощадили. С тех пор никто не давал мне проходу, все стали смеяться мне прямо в лицо. Вероятно, и она смеялась надо мной за глаза, но любовь моя к ней не умерла, а только чувство горечи примешалось к ней, потому что я чувствовал себя ей обязанным моей, хотя и несчастной, жизнью; я решил тогда доживать свой век, редко позволяя себе утешаться мыслями о смерти и полагая, что мне уже ничем не смыть того унижения, которое так неожиданно на меня обрушилось.

Тем временем окрестные крестьяне, которых здесь зовут презрительно «ткачами», стали все чаще совершать набеги на замок, а иногда нападать и на наших рыцарей, которых заставали врасплох на дороге. Таким образом они напали на Отгона и на Клари; правда, их не убили, а только исколотили дубьем до полусмерти. Это было ответом на вызывающее поведение нашего двора; графу случалось для потехи устраивать облавы на крестьян, как на диких зверей, а иногда рыцари наши, наскучив турнирами, пирами и песнями, охотились за девушками из соседних деревень.

Видя все это, я не мог оставаться равнодушным, но также не мог ничем помочь беде, так как был только ночным сторожем и разведчиком и, в унижении моем, не имел даже голоса, чтобы умолить моего господина оставить жестокие забавы и предостеречь его от грозящих неприятностей. Может быть, — да простит меня бог, — в моей оскорбленной душе жило грешное чувство злорадства, ибо тот, кто унижал меня не совсем справедливо, сам не был чист. Особенно же мучило меня и восстановляло против господина — его отношение к молодой графине, на которую он не обращал никакого внимания, не умея ничем занять свою прекрасную супругу, которой было только семнадцать лет. Молодые женщины требуют внимания и забот, а те из них, которые отличаются пылким нравом, умеют сами занять себя, когда их не занимает супруг.

Невнимание моего господина к прекрасной Изоре, которая отличалась пылким нравом, не замедлило сказаться. Юная графиня приблизила к себе своего молодого пажа Алискана, и я был иногда свидетелем того, как она резвилась на зеленом лугу среди цветов, приподнимая платье от вечерней росы, с этим красивым мальчиком, а он преследовал ее, как мотылек преследует пеструю бабочку.

Наступила весна этого тяжелого года, когда невинные забавы молодой графини были неожиданно прерваны. Заезжий жонглер спел в замке странную песню, которая произвела глубокое впечатление на прекрасную Изору; она отстранила от себя пажа и предалась непонятной ни для кого тоске. Напрасно размышлял я о том, чем волнует ее песня, из которой мне запомнились ярко слова о том, что беда и утраты преследуют человека всюду и нет для него иного спасения, кроме креста. В песне этой говорилось также о море, о снеге и Радости Страданья. Я помню утро, когда я, по обыкновению, стоя на страже во дворе замка, размышлял о своей несчастной судьбе, о неразделенной любви и о том, как может Страдание быть Радостью. Эти слова песни влекли меня, но я не знаю, сам ли я чувствовал скрытый за ними тайный смысл, или чувствовать его меня заставляла любовь к той, для кого в те дни эта песня была предметом всех стремлений. — Пока я стоял там на страже и тихо повторял про себя темный напев, придворная дама моей госпожи, распахнув окно наверху, велела мне, по обыкновению, привести воды из колодца и потом приказала отойти от окна. Я помню, она сказала: «Моя госпожа больна, ее расстраивает ваше пенье».