Читаем без скачивания Проклятый город. Однажды случится ужасное... - Лоран Ботти

— Вы хотите сказать — сверхъестественные вещи? — уточнил Бертеги.

— Да, если вам так больше нравится… Вся эта ненависть, все эти злодеяния не могли не оставить следов. В таких случаях неизбежно что-то остается… Можно сказать, что сам этот город был построен благодаря силам Зла. Природу энергии, о которой я говорю, никто не может ни объяснить, ни изучить. Можно, конечно, попытаться вовсе ее не замечать. Но она здесь. Постоянно. Знаете, о чем говорит легенда? Здешний туман состоит из теней. Белых теней… Это призраки детей, принесенных в жертву в Лавилль-Сен-Жур. Вот почему с каждый годом туман становится все гуще…

Бертеги хмыкнул, что, кажется, отрезвило доктора Либермана.

— Впрочем, на совести города много и обычных криминальных преступлений — я говорю сейчас не о «деле Талько». Они, как правило, более очевидны. В восемнадцатом веке Антон де Вильнев «прославился» тем, что убивал проституток в Париже. Этот французский Джек Потрошитель появился раньше своего английского собрата… В девятнадцатом веке был Фредерик Утремон, прозванный Провансальским огром, потому что он не только убивал детей, но и съедал их… И вот, совсем недавно, Пьер Андреми…

— Андреми? — удивленно переспросил комиссар, вспомнив громкий процесс, проходивший несколько лет назад. Тогда речь шла о множестве детей, изнасилованных и убитых в парижском округе «красивым молодым человеком с неизвестным прошлым».

— Да, Андреми, напрямую связанный с семьей Талько, поскольку его мать, Матильда Андреми, их родственница и одна из наиболее активных участниц во всех их делах… она до сих пор в розыске. Андреми и многие другие здешние семьи, они все в родстве между собой — все друг другу кузены, племянники, прочие свойственники… Даже если некоторые уезжают отсюда, они поддерживают связь с остальными. Понимаете, о чем я говорю? Даже если вы не верите в мою теорию об энергии, которая выработалась здесь за века ужасных злодеяний, вы ведь не можете отрицать, что дети из этих семей с самого раннего возраста становятся моральными калеками? Не мне ведь вам объяснять, как формируются будущие преступники?

Бертеги промолчал.

— И сейчас в этом городе живет множество людей… молодых людей, — с нажимом произнес Либерман, — которые по-прежнему участвуют в сборищах и ритуалах, проводимых уцелевшими членами семьи Талько… Как вы думаете, кто из них вырастет?

— Жертвы судьбы, — пробормотал Бертеги.

— Именно. Жертвы судьбы… или палачей.

Оба некоторое время молчали. Бертеги уже не видел перед собой комнату и неподвижно лежавшего на кровати собеседника — комиссар полностью погрузился в бурный океан своих мыслей, стараясь привести их в порядок. И вот, когда шторм улегся, на поверхность медленно всплыла некая гипотеза, словно огромный воздушный пузырь. Внезапно Бертеги понял, почему не мог представить себе лицо своего врага. Врагом был сам город. Тень, замеченная трижды — на местах всех недавних преступлений, — была порождением Лавилль-Сен-Жур и повиновалась ему, следуя своему предназначению, начертанному городом.

Человек, родившийся в Лавилле и вернувшийся сюда после долгого отсутствия… Все по-прежнему указывало на Ле Гаррека!

— Недавно мы нашли кровь Мадлен Талько, — произнес Бертеги так тихо, словно сознавался в чем-то постыдном. — На осколке зеркала.

— На месте преступления? — тут же спросил Либерман.

— Не совсем. Но и в самом деле недалеко от… тела, — ответил комиссар, стараясь отогнать всплывшую в памяти картину: тело четырнадцатилетнего подростка, насаженное на острые прутья ограды…

— Случайно, не в парке? — сказал доктор, и Бертеги моргнул от удивления.

— Да…

— Кто-то хотел связаться с ней…

— Что?!

— Я же говорил вам, что город пропитан энергией. А сильнее всего — в центре, на пересечении лучей пентакля… Вы в это не верите, но те, кому нужно вступить с ней в контакт, в этом убеждены.

— С кем с ней?

— С Мадлен Талько.

— Зачем им это нужно?

— Им нужна ее поддержка, ее сила. Потому что она последняя великая чародейка из тех, что жили в Лавилле.

Бертеги закрыл глаза. В голове у него все опять смешалось: передача силы, всеобщее родство, энергия в центре пентакля… Как можно вообще всерьез произносить эти слова — «последняя великая чародейка»?

— Так что вы там говорили о быке? — неожиданно спросил Либерман.

— Ах да. У него вырезали сердце и унесли.

— Многие ритуалы унаследованы из глубокой древности. Жертвоприношения детей, например, восходят к культу Ваала — их сжигали десятками в огромной печи, чтобы умилостивить гневное божество. Затем, после распространения христианства, ритуалы изменились, и детей уже не сжигали, а перерезали им горло. То же самое, видимо, сделали и с быком. Смысл этого обряда можно трактовать по-разному: во-первых, это может быть обычная ритуальная жертва на очередном шабаше…

— Нет, это не тот случай. Быка зарезали прямо в загоне, и никаких признаков ритуального убийства не было обнаружено. Даже крови было не слишком много.

— В таком случае это могло быть сделано в наказание. Быка могли убить вместо ребенка хозяина — как бы намекая, что ребенок может стать следующей жертвой.

— А зачем унесли сердце?

— Если бы его сожгли, это означало бы смертный приговор хозяину. Если нет, его могут потом подбросить кому-то как предупреждение.

Бертеги снова подумал о мафии, которая присылает языки животных тем, кто может слишком много рассказать полиции.

— Да, я понимаю, что все это звучит довольно нелепо, — сказал Либерман, словно догадавшись о мыслях комиссара. — Во всей этой символике есть даже что-то комическое. Но что касается Лавилля, я отношусь ко всему, что здесь происходит, с крайней серьезностью. — Он умолк и после недолгой паузы добавил чуть слышно: — Да и как бы я мог иначе в моем нынешнем положении?..

Бертеги взглянул на пепельно-серое лицо бывшего судмедэксперта и после некоторого колебания спросил:

— А что с вами случилось?

Либерман кашлянул, чтобы придать голосу твердость, но, когда он заговорил, голос по-прежнему был слабым и прерывистым — то ли от волнения, то ли от усталости.

— Никто этого не знает. Во всяком случае, ни один врач не сказал мне ничего определенного. Я дважды имел дело с семьей Талько, последний раз — уже в ходе судебного процесса… Я… скажем так, представлял для них угрозу.

Бертеги молчал, ожидая продолжения.

— Некоторые врачи говорили о мозговом кровоизлиянии, приведшем к параличу, но… как тогда объяснить тридцать три перелома костей, случившихся спонтанно, в один момент?

Бертеги с трудом сдержался, чтобы не вскочить с кресла.

— Меня кое-как починили, — продолжал Либерман, — и, как видите, ко мне вернулся дар речи. Хотите — верьте, хотите — нет, но это произошло в первые минуты после смерти Мадлен Талько. Однако у меня до сих пор проблемы с легкими и утрачена большая часть двигательных функций. Конечно, инсульт может иногда привести и к худшим последствиям, но я же врач. Я знаю: то, что произошло со мной, с научной точки зрения невозможно.

— Почему вы остались? — спросил Бертеги после некоторого молчания.

Либерман улыбнулся слабой и горькой улыбкой. Бертеги догадался, что этот немой ответ наверняка включал в себя множество вариантов: «Хочу в этом разобраться…», «Мне некуда ехать…», «Надеюсь и впредь помогать полиции, как делал это раньше…», «Все равно я уже почти мертв…», «Вас это не касается…» Он чувствовал, что за огромным самообладанием Либермана скрывается столь же огромная человеческая трагедия: по сути, у него украли жизнь. Или, по крайней мере, он был убежден, что это так — но результат был тем же.

Взгляд этого человека, похожего на мумию, теперь был устремлен на окно, едва пропускавшее сквозь жалюзи серый дневной свет. Бертеги понимал, что ему пора прощаться и уходить. Он поднялся и напоследок все же задал вопрос, который несколько раз начинал вертеться у него на языке во время разговора с судмедэкспертом:

— Скажите, доктор, зачем все это? Жертвоприношения… черные мессы?

Не поворачивая головы, Либерман снова перевел взгляд на собеседника. По выражению его глаз комиссар понял, что он доволен тем, что разговор не завершился на личной и печальной ноте.

— Вначале это было противодействие — местной власти, церковным запретам… Хотя психологи считают, что в основе подобных действий лежит стремление освободить свое рвущееся на волю «сверх-Я» и удовлетворить свои подсознательные стремления — путем определенных практик, которые выполняются участниками сборищ в состоянии наркотического опьянения. Все это дает наслаждение, перерастающее в безумие. Что и составляет глубинную сущность всякого чародейства.