Читаем без скачивания Запределье. Осколок империи - Андрей Ерпылев

«Ну и здоров, старый! — с уважением подумал старший лейтенант. — Сколько ему лет-то? По документам — за семьдесят. А не скажешь…»

— Все в порядке с твоим гостем оказалось, — сообщил он, прикручивая канистру к багажнику и вручая старику новенькую сиреневую двадцатипятирублевку — как договаривались. — Проверили, выяснили, что на самом деле полковник в отпуске, и отпустили на все четыре стороны.

— Так уж и на четыре? — усомнился пасечник.

— Ну не на четыре. Подвезли к поезду московскому да посадили на него. Ну и разъяснили доходчиво, что в охраняемой зоне и ее окрестностях посторонние не приветствуются. Даже полковники. Ну товарищ оказался понятливый — все понял и спорить не стал.

— Ну и разрешили бы ему хоть на Тарикее порыбачить, коли такой понятливый. Зачем человеку отпуск испортили?

— Да понимаешь… — старлей почесал затылок. — Карту у него нашли в вещах.

— Что за карту?

— Старую карту, довоенную еще. Вроде как геологическую.

— И что с того?

— Озеро на ней было от руки пририсовано, вот что подозрительно. А озера этого ни на одной карте нет. Смекаешь почему?

— Смекаю.

— Вот-вот. Потому и распорядился генерал Полешков отправить этого полковника восвояси.

— Генерал дело знает, — согласился старик. — Сурьезный товарищ. Ну, до свиданьица, Паша. Захочешь медку — приезжай еще.

— Приеду. Медок твой — всем медам медок. Супруга моя прямо цветет с него! Ну ты понимаешь, — подмигнул Сергеев пасечнику.

Сотрудник КГБ укатил на своей трещотке, а старик долго еще смотрел ему вслед.

— Еще бы не цвела, — усмехнулся он. — Меда такого, почитай, нигде в мире нет. Только у меня.

Он запер сараюшку и зашел в дом.

— Успел, Тарас, геолог-то, о Запределье кому-то рассказать, — протер он пыль с большой рамки, сплошь на деревенский лад заклеенной пожелтевшими фотографиями.

В центре красовалось смазанное фото с двумя красноармейцами в пилотках, снятыми на фоне испещренных надписями колонн Рейхстага. И среди множества подписей красовался и их автограф.

Друзьям повезло дойти до Берлина целыми и невредимыми. Старик, которого когда-то звали Алексеем Коренных, вспомнил, как они, победители, ехали домой, как забрасывали их цветами толпы восторженных жителей тех мест, которые проползал эшелон с демобилизованными. Как дернул их черт заехать в забывавшую понемногу затемнение и воздушную тревогу Москву. Что делать — тогда им, победителям, море было по колено, казалось, что именно они — хозяева жизни, а не какие-то там тыловые крысы.

И почему он тогда не отговорил друга, возжелавшего посетить бывшую супругу? Знал ведь, что не кончится добром визит. Слава богу, сам не пошел, сказал Тарасу, что подождет его во дворе, у детских качелей. Мешать не хотел, дурень! Подождал… Пока во двор не влетел «воронок» и не посыпались из него служивые в синих фуражках. Ушел он тогда, не дожидаясь развязки — ничем помочь другу уже было нельзя…

Без приключений добрался он тогда до Лесосибирска: «иконостас» орденов и медалей на груди был лучшим пропуском везде и всюду. Но чтобы не мозолить глаза местной госбезопасности, там не задержался. Сразу сюда, на перекладных.

И в Запределье…

Никого, конечно, он там не нашел. Опустело Запределье. Сожженные и взорванные дома понемногу зарастали кустами и деревьями, природа успешно стирала следы кратковременных гостей. На столе в бывшем доме Еланцевых Алексей нашел одинокий листок, придавленный знаменитым портсигаром генерал-губернатора. Наверное, старый товарищ хотел оставить весточку, сообщить, где его сейчас искать, но кто же мог подумать, что крыша протечет именно в том месте? Портсигар с единственной папиросой — той самой, ветхой от времени, французской «L’etual» — почернел от сырости, а бумага письма стала равномерно серой. Даже следа на ней не осталось от написанного когда-то. Да и помчался бы Алексей вдогонку за ушедшими? Вряд ли…

Он посвятил себя другому — охране Запределья от чужаков и уничтожению всех следов Новой России — жизнь не бесконечна. И мог себя поздравить — сейчас, через двадцать лет после того, как ушел отсюда последний человек, только очень пытливый исследователь мог бы выяснить, что когда-то эта земля была обитаема.

Алексей Кондратьевич не решился обосноваться в Новом Мире. Он выбрал под жилье ту самую избу, где они с другом нашли когда-то едва живого геолога-беглеца. За Воротами он бывал только временами. Например, чтобы выставить ульи, обитательницы которых собирали чудодейственный мед. Мед, которого больше не было нигде на свете.

Он выполнял свой долг. Долг, никем на него не возложенный. Он сам назначил себя хранителем Врат и хранил их уже почти двадцать лет. И собирался хранить до самой смерти.

А она, костлявая, как он надеялся, была еще далеко…

На этот раз на прибывшего в Кедровогорск старика никто не обратил внимания. Милиционеров в серо-мышиной форме, так похожей на ненавидимую им всеми порами души, забытую миром десятилетия назад, больше интересовали торговцы с огромными клеенчатыми сумками, заполонившие перрон. А по скромному пенсионеру со старым чемоданчиком — такие, с обитыми металлом уголками, вышли из моды давным-давно — они лишь скользнули равнодушными взглядами.

До знакомой развилки опять довезла его попутка. Только не работяга «ЗИЛ», а могучий, яркий и непривычный «Магирус». И водитель был другой, конечно. А может, и тот самый, только заматеревший за тридцать лет, давно растерявший рыжую шевелюру и энтузиазм шестидесятых. Потому как пять черно-белых, как доллары, тысячных купюр с портретом оболганного и проклинаемого на все лады вождя взял без разговоров. И даже не подождал, пока путник сойдет с дороги, — обдал его пылью и мелкой щебенкой из-под колес, скрывшись из глаз.

«А ну как дед все еще жив? — думал путешественник, шагая по знакомой тропинке, совсем скрывшейся в траве. — Выйду к деревне, а он — тут как тут?..»

Ерунда. Конечно, полная. Отшельнику и тогда, в начале шестидесятых, было за семьдесят, а теперь… Сотня получается! Хотя живут и перевалив вековой рубеж некоторые уникумы.

Александр Геннадьевич давно позабыл обиду на чересчур бдительного дедка. Он тогда отделался малой кровью: только карту и отобрали наследники железного Феликса. А ведь могли и нагадить: знающие люди потом, годы спустя, поведали полковнику, что как раз в этих местах расположен закрытый город-завод, производящий, естественно, что-то военное. И ему, можно сказать, повезло, что не потянулся за ним по всем местам службы «хвост», как за шелудивой собакой…

А может, и потянулся. Чем иначе можно объяснить неожиданный перевод в Западный округ, поставивший крест на карьере молодого полковника, так никогда и не ставшего генералом. Даже судьбоносный для многих 1968 год не повлиял на величину звезд на погонах Вешникова. И год в египетской пустыне в 1973-м — тоже. А ведь натаскивая смуглолицых «братьев» в разных экзотических уголках земного шара, почти все друзья и сослуживцы Александра быстро поднимались по служебной лестнице. Даже те, кто начал карьеру после войны и в глаза не видел ползущего на тебя вражеского танка, не выкладывал бруствера из промерзших насквозь тел боевых товарищей, не врывался с криком «Ура!», мешающимся с матом, во вражескую траншею, строча направо и налево из трофейного «шмайссера»… Не глотал счастливых слез, видя развевающийся над поверженным Рейхстагом красный стяг…

Но полковник Вешников был не в обиде. Даже когда завершилась его карьера окончательно во время перестройки. Нехорошо завершилась. Бегством, тут же стыдливо обозванным «выводом ограниченного контингента», из некой сопредельной горной державы.

Обидели отставного полковника в прошлом году. В октябре. Обидели люто, под стать тем, кого бил он четыре года и добил в берлинском логове. Был старый полковник изувечен коваными ботинками и резиновой дубиной пареньком, годящимся ему во внуки. Носил тот парень серо-голубой омоновский камуфляж с трехцветным, власовским, флажком на рукаве, зеленый шлем со стеклянным забралом да изъяснялся стопроцентным русским матерным. И чудом выживший старик, лежа на больничной койке в гипсе, глотал слезы, глядя по телевизору, как приземистые танки под такими же «триколорами» расстреливают красный флаг над бело-черным огромным зданием, которое он защищал. И не защитил. Тогда это казалось ему страшным сном, хотелось вскочить с койки и с гранатой лечь под гусеницы стальных монстров. И что с того, что на их броне не были намалеваны разлапистые черно-белые кресты — они проглядывали сквозь защитную краску для тех, кто понимал…

И умер бы тогда старый солдат, зачах бы от бессилия и горечи, если бы не старая мечта, затолканная, забитая в глубь сознания, но, как оказалось, не забытая. Увидел он по тому же «ящику», как гарант-победитель, иначе чем «Белым хряком» им и не называемый, посещал тот самый город-завод под Кедровогорском. По телевизору, на весь свет честной, показывали святая святых советской «оборонки», а значит, наплевало государство на свои тайны. И открыта дорога к заветному озеру…