Читаем без скачивания Андрей Боголюбский - Алексей Карпов

В представлениях русских людей два эти праздника слились воедино. Со временем праздник 1 августа стал знаменовать не просто начало последнего летнего месяца, но своего рода «проводы лета». Праздник получил название «первого Спаса» — ибо за ним в том же августе следуют «второй» (или «яблочный») и «третий» (или «ореховый», «хлебный») Спасы. По-другому праздник называют «медовым Спасом» — потому что в этот день традиционно начинали сбор мёда, или «Спасом на воде», «мокрым Спасом» — потому что в этот день освящали колодцы и совершали крестные ходы на водоёмы и родники для освящения воды. С праздником 1 августа связывают множество народных обычаев и примет. А потому и сегодня, отмечая «медовый Спас» (по новому стилю 14 августа), мы должны добрым словом помянуть русского князя, подарившего нам эту красивую и значимую дату не только в церковном, но и в народном календаре.

Покров над Нерлью

Болгарский поход Андрея Боголюбского имел и другое важное последствие для русской истории. Но прежде чем говорить о нём, скажу о судьбе князей — участников похода.

Для двоих из них поход этот оказался последним.

28 октября 1165 года (или, по-другому, даже 1164-го, то есть совсем скоро после похода)[101] умер старший сын Андрея Боголюбского Изяслав, «благоверный» и «христолюбивый», как называет его летописец. Для князя Андрея Юрьевича это должно было стать жесточайшим потрясением, ибо в Изяславе он потерял не только горячо любимого сына, но и наследника, главного продолжателя своего дела. «…И плакася по нем князь Андрей отець и брат его Мьстислав, и тако положи и в церкви Святыя Богородица Володимери с плачем великим».

Позднейшие источники владимирского происхождения отзываются о старшем сыне Андрея Боголюбского с ещё большей похвалой, именуя его «кротким, и смысленным, и храбрым», «многие мужества» показавшим. В середине XVII столетия полагали, что Изяслав активно участвовал в возведении Успенского собора, во всём помогая отцу и «со усердием наипаче о строении промышляя», как сказано в «надгробном листе», помещённом над его гробницей{227}. С его именем связывали хранившиеся в соборе какие-то громадные железные стрелы, или дротики, с наконечниками (возможно, память о разорении Владимира монголо-татарами?)[102]. Считалось, что их оставил здесь именно Изяслав Андреевич: «Таже своему мужеству на сопротивных устрой себе самострелные оружия, стрелы железныя великия, якоже и ныне в соборной церкви обретаются и доднесь видими всеми».

А меньше чем через полгода, 12 апреля 1166-го (или, подругому, 1165-го), умер второй участник болгарской войны, князь Ярослав Юрьевич[103]. И снова: «…и плакася по нем брат Андрей и положи в церкви Святыя Богородица Володимири». Вообще стоит заметить, что участие в войнах с Болгарией роковым образом сказывалось на судьбах ближайших родичей князя Андрея. Пройдёт несколько лет — и после следующего похода к берегам Волги скончается второй его сын Мстислав. А в 1183 году под стенами Великого города болгар, которые будут штурмовать полки князя Всеволода Большое Гнездо, смертельное ранение получит племянник Андрея Изяслав Глебович. Да и в убийстве самого Андрея Боголюбского поздние источники обнаруживают некий «болгарский след», о чём речь, естественно, ещё впереди.

Скорбь Андрея по старшему сыну была действительно велика. И есть основания полагать, что своего рода мемориалом его болгарской победе и одновременно памятником его безвременно почившему сыну стала знаменитая церковь Покрова на реке Нерли, близ Боголюбова, — признанный шедевр древнерусского зодчества. Об этом рассказывается в позднем Житии князя Андрея Юрьевича, составленном, как мы помним, в Боголюбской обители, к которой и был приписан Покровский храм.

«Сего же лета сын его первый Изяслав Андреевич ко Господу отъиде… — излишне витиевато писал агиограф XVIII века. — Сей же великий князь Андрей, аще печалию о скончавшемся сыне, яко человек, объят быв и скорбяше, обаче оную на Господа Бога полагаше и благодаря Его всемогущество, более в богоугодньы дела поощряшеся; ибо близь Боголюбския обители, яко поприще едино (то есть на расстоянии около полутора километров. — А. К.), на реке Клязьме на лугу, нача здати церковь во имя Пресвятыя Богородица честнаго Ея Покрова, на устье реки Нерли…»{228},[104]

Как считали в XVIII веке, церковь на Нерли строилась из камней, привезённых из Волжской Болгарии. Камни эти предназначались якобы для возведения во Владимире других церквей, в том числе грандиозного Успенского собора (построенного, по версии поздних источников, позже боголюбовских зданий, в том числе и Покровской церкви, что, как мы знаем, не соответствует действительности). Покровская церковь будто бы была возведена из «десятыя части» «собираемых и двоелетием из Болгар вывозимых камней», «иже по повелению его (Андрея. — А. К.) на том месте (то есть на устье Нерли. — А. К.) отлагаемы бываху. И помощию Пресвятыя Богоматере оную церковь единым летом соверши и обитель монашествующим при ней содела».

Историки, однако, отвергают свидетельство позднего источника. Установлено, что камень для церкви Покрова на Нерли, равно как и для других владимирских церквей, добывался гораздо ближе Болгарии, а именно в подмосковных (мячковских) каменоломнях{229}. Он отличался особой белизной, свойственной именно этому региону. Спорными остаются и дата строительства храма, и, соответственно, его связь с болгарским походом и смертью Изяслава Андреевича. Но дело ведь не только в показаниях позднейшего Жития. По утверждению крупнейшего исследователя владимиро-суздальской архитектуры Николая Николаевича Воронина, храм Покрова на Нерли в ряду других построек Андрея Боголюбского «является наиболее совершенным, как бы завершая собой их плеяду»{230}. С этим мнением трудно не согласиться. А оно подтверждает относительно позднюю дату возведения храма.

Эта церковь действительно производит удивительное, ни с чем не сравнимое впечатление. Дорога к храму, идущая по огромному заливному лугу (к счастью, получившему статус особо охраняемой природной территории и потому не застраиваемому), даёт возможность в полной мере подготовиться к лицезрению чуда, забыть о суетном и сиюминутном, задуматься о вечном. Образ храма вырастает буквально на наших глазах, становится ближе, яснее, предстаёт в полном своём совершенстве, отражается в заводи, двоится в дрожащей воде. Он весь устремлён ввысь, он почти невесом — своей лёгкостью, стройностью, можно сказать, женственностью он отличается от других, более приземлённых и монументальных (конечно, в сравнении с ним) памятников владимиро-суздальского зодчества. Это загадка, которую нам не дано разгадать. Зачем, с какой целью поставлена здесь эта церковь? Здесь, в отдалении от людского жилья, в полном смысле этого слова между небом и землёй?! Да и вообще, творение ли это рук человеческих или создание каких-то иных, высших сил? И такие мысли могут прийти в голову, пока идёшь к храму…