Читаем без скачивания Том 6. У нас это невозможно. Статьи - Синклер Льюис

Очень жаль, что Франции и Великобритании до сих пор приходится барахтаться в трясине парламентаризма и так называемой демократии, с каждым днем все глубже погружаясь в болото долгов и промышленного застоя — и все из-за трусости наших либеральных лидеров, людей слабых и старомодных, никак не решающихся порвать с традициями и выбрать либо фашизм, либо коммунизм; людей, которые не осмеливаются, — а может быть, они просто боятся лишиться власти — отбросить устаревшие методы, как сделали немцы, американцы, итальянцы, турки и другие по-настоящему смелые народы, и передать разумный и научно обоснованный контроль всемогущего тоталитарного государства в руки решительных людей».

В октябре месяце в Трианонский лагерь прибыл Джон Полликоп, арестованный по подозрению в том, что он, может быть, помог бежать одному эмигранту, и, когда он встретился со своим другом Карлом Паскалем, они, не подумав спросить друг друга о здоровье, сразу вступили в обычную пикировку, словно продолжая разговор, прерванный лишь полчаса назад.

— Ну, что, старый большевик, что я тебе говорил) Если бы вы, коммунисты, присоединились тогда к нам и к Норману Томасу и поддержали Франка Рузвельта, то мы с тобой не сидели бы теперь здесь.

— Ерунда! Именно Томас и Рузвельт и привели фашизму! Помолчи-ка, Джон, и послушай. Что такое «Новый курс» Рузвельта, если не фашизм в чистом виде? Что он дает рабочим? Вы только подумайте. Нет подожди, послушай меня…

Дормэсу показалось, что он вернулся домой, и у него стало легче на душе, хотя он в то же время подумал, что его Фулиш, наверно, лучше разбирается в экономике, чем Джон Полликоп, Карл Паскаль, Герберт Гувер, Бэз Уиндрип, Ли Сарасон и он сам, вместе взятые, а даже если это не так, то у Фулиша по крайней мере хватает ума скрывать свое невежество под предлогом, что он не говорит по-английски.

Сидя у себя в гостинице, Шэд Ледью размышлял о своих неудачах. Он послал в концлагерь больше изменников, чем любой другой окружной уполномоченный во всей области, и все-таки он до сих пор не получил повышения.

Было поздно. Он только что вернулся с обеда, устроенного Фрэнсисом Тэзброу в честь областного уполномоченного Суона и комиссии, состоявшей из судьи Филиппа Джессэпа, директора просвещения Оуэна Пизли и бригадира Кипперсли, которая обследовала предельную налоговую платежеспособность населения Вермонта.

Шэд чувствовал себя обиженным. Все эти проклятые снобы только и делали, что драли перед ним нос! Весь обед проговорили об этом дурацком спектакле — первом корповском обозрении «Вызываем Сталина», написанном Ли Сарасоном и Гектором Макгоблином и поставленном в Нью-Йорке. Послушать только их разглагольствования о «корпоративном искусстве», о «драме, свободной от еврейских влияний», о «чистых линиях англосаксонской скульптуры» и даже, черт возьми, о «корпоративной физике»! Просто драли нос, вот и все! А когда Шэд рассказал им пресмешную историю о дерзком священнике из Форта Бьюла, о некоем Фока, которого так возмущало, что ММ в воскресенье утром производят учения вместо того, чтобы ходить к нему в лавочку слушать его проповеди, что он заставил своего внука клеветать на них, и которого Шэд презабавно арестовал в его собственной церкви, — так они даже не изволили улыбнуться! Кто они такие, подумаешь! Он сам прочитал от доски до доски книгу Шефа «В атаку» и может цитировать ее наизусть; опять же и за столом старался держать себя как полагается и мизинец отставлял, когда брался за рюмку.

Он чувствовал себя одиноким.

Его старые товарищи, с которыми он встречался когда-то за бильярдом или в парикмахерской, боялись его, а эти паршивые снобы, вроде Тэзброу, до сих пор его презирали.

Он тосковал по Сисси Джессэп. С тех пор, как ее отца отправили в Трианон, Шэд никак не мог уговорить ее прийти к нему, хотя он был окружным уполномоченным, а она только дочерью разоблаченного преступника.

Он сходил по ней с ума. Он даже готов был жениться на ней, если нельзя ее заполучить иным путем. Но когда он только намекнул на это — почти намекнул, — она рассмеялась ему в лицо — слишком много она о себе понимает, паршивка.

Когда он был работником, он думал, что быть богатым и знатным бог весть как весело. Но сейчас ему вовсе не было весело! Странно…

XXXII

Доктор Лайонел Адаме, бакалавр искусств, доктор философии, негр, был сначала журналистом, потом американским консулом в Африке, а ко времени избрания Берзелиоса Уиндрипа — профессором антропологии в Гарвардском университете. У него, как и у прочих его коллег-негров, отобрали кафедру и передали ее более достойному и нуждающемуся белому, который участвовал в качестве фотографа в одной экспедиции на Юкатан и посему считался знатоком антропологии. В разгоревшейся полемике между сторонниками фабианской школы, рекомендовавшими неграм терпеливо сносить новое рабство, и радикалами, требовавшими объединения с коммунистами для борьбы за экономическое освобождение равно как белых, так и черных, профессор Адаме примкнул к первым.

Он разъезжал по стране и убеждал свой народ, что следует быть «реалистами» и строить свое будущее не на основе какой-нибудь фантастической утопии, а на основе неумолимой действительности.

Неподалеку от Берлингтона находилась небольшая колония негров, занимавшихся в основном овощеводством и садоводством. Большинство их было потомками рабов, которых до Гражданской войны переправляли в Канаду такие энтузиасты, как дед Трумена Уэбба, но которые были так преданы насильственно усыновившей их стране, что после войны вернулись в Америку. Из этой колонии в большие города ушло немало молодых людей, которые (до того как корпо принесли стране освобождение) работали в качестве сиделок, врачей, чиновников и продавцов.

В этой колонии профессор Адаме прочитал лекцию, в которой убеждал молодых цветных бунтарей стремиться к духовному самоусовершенствованию, а не к социальному возвышению.

Так как он не был лично известен в Берлингтоне, то капитану Оскару Ледыо, по прозвищу «Шэд», было поручено присутствовать на лекции в качестве цензора. Громадный и неуклюжий, он сидел в кресле в самом конце зала. Если не считать речей офицеров ММ и наставлений учителей в бытность его в начальной школе, это была первая лекция, которую ему довелось слышать, и она не очень-то ему нравилась. Его раздражало, что самонадеянный негр не лопотал на дурацком жаргоне, на котором изъяснялись черномазые в книжках Октава Рой Коуэна, любимого писателя Шэда, а пребойко чесал по-английски, не хуже самого Шэда. Еще более его раздражало, что эта болтливая образина так похожа на бронзовую статую, и, кроме того, — это было уже свыше человеческих сил — вырядилась в смокинг!

Поэтому, когда эта обезьяна, называвшая себя Адамсом, заявила, что среди негров есть хорошие поэты и учителя и даже врачи и инженеры, что было уже явным подтрекательством к антиправительственным действиям, Шэд дал знак своему взводу и арестовал Адамса посреди лекции, обратившись к нему со следующими словами:

— Ах ты, черномазая вонючка, я тебе покажу, как разевать пасть!

Доктора Адамса доставили в Трианонскии концлагерь Известный шутник лейтенант Стоит решил поместить негра в одну камеру с этими нахалами (почти коммунистами, можно сказать) Джессэпом и Паскалем, полагая, что это им придется не по вкусу. Но, как это ни невероятно, им, по-видимому, понравился Адамс: они разговаривали с ним так, будто он был белый, да еще с образованием! Тогда Стойт перевел его в одиночку, чтобы он мог как следует обдумать свое преступление, состоящее в том, что он укусил руку, кормившую его.

Величайшим событием за всю историю Трианона было появление там в ноябре 1938 года Шэда Ледыо в качестве заключенного.

Больше половины заключенных попало в концлагерь по вине этого самого Шэда Ледью.

Передавали, что он арестован по обвинению Фрэнсиса Тэзброу. Официально за то, что вымогал взятки у лавочников, на самом деле за то, что недостаточно щедро делился этими взятками с Тэзброу. Но заключенные не столько гадали, как он сюда попал, сколько обдумывали, как с ним расправиться, раз уж он здесь.

Отбывавшие наказание минитмены, за исключением таких красных, как Джулиэн Фок, жили в концентрационных лагерях на особом положении; их обычно охраняли от простых, то есть уголовных, то есть политических, заключенных; и большинство из них, исправившись, возвращалось в ряды ММ, значительно пополнив свои знания по части расправы с недовольными. Шэд был помещен в отдельную неплохую камеру, и каждый вечер ему разрешалось проводить два часа в офицерской столовой. Политические подонки не входили с ним в соприкосновение, так как у них не совпадали часы прогулки.

Дормэс всячески отговаривал заключенных замышлявших расправу с Шэдом.