Читаем без скачивания Обноженный - В. Бирюк

В такие случайные совпадения… Бывает. Но… Похоже на группу прикрытия агента. Паранойя? Неуместные аналогии из совсем другой эпохи? Очень даже может быть. Главное: что теперь делать? Мне очень не нравится слово «группа»…

— Николай, баб одеть в мужское. Шапки, армяки, штаны, кушаки.

Ничего нового — мы с Фатимой с похожим переодеванием из Киева уходили. Если уж Степаниде свет Слудовне такой приём «в масть», то чего ж мне «святорусскими» наработками не воспользоваться?

— Ошейники два давай. Агафья — ты чья роба? Посадника или дочки его?

— Я-то? Катькина. Боярин меня ей подарил на первую кровь. Ну… как у ней…

— Понял. Косу свою срежь повыше. Выше ушей.

Вот тут она уже не смеётся. Приходится объяснять:

— Может статься, что не только Мичура решил, что вы делах посадника… сведущи. Мы вас переоденем — никто двух баб в лодейке и не углядит. А иначе… Коса отрастёт, голова — нет.

«Снявши голову — по волосам не плачут» — русская народная мудрость. А наоборот? «Не плачь по волосам — голову не снимут»?

Агафья вдруг начинает хихикать:

— А и срезайте вовсе! Хоть раз в жизни почешусь всласть!

Ну, баба! Ну, оптимизм! Такую надо возле себя держать, перед глазами. Чтобы и утром, и вечером, на неё глядючи, грусть-тоска развеивалась, веселье да радость прибавлялись.

Присаживаюсь над лежащей в теньке Катериной. Их не только били, но и на солнцепёке подвесили. А воды не давали с ночи.

— Катя, ты меня слышишь?

Только ресницы опускаются на глаза. Слышит. Жар, вроде, несильный, дыхание нормальное.

— Продай мне, боярскому сыну Ивану Рябине, робу твою, Агафью. За две ногаты.

Задёргалась, затряслась, заскулила. Отрицательно.

Понятно: отдать единственного близкого человека, пребывая в столь беспомощном состоянии…

— И сама продайся. Мне. В рабыни.

Скулёж поднялся на тон выше, наполнился тоской и безысходностью. И утратил отрицание. Какое «нет», когда у неё сил — ни на что вообще нет? Когда она полностью в моей власти? Как она может мне отказать, хоть в чём, если я в любой момент могу вернуть её на подвес? И через полчаса она не сможет сказать «нет» просто потому, что сказать нечем будет? Могу зубы выбить, могу язык урезать. Или, к примеру, ослепление — элемент воспринятой «Святой Русью» культуры благочестивой Византии.

Вот это — власть, а не то — «очерчена», что у Мити Карамазова.

Нехорошо это, Ваня, мягче надо, добрее. Зачем дыба и щипцы калёные, когда и словом добить можно?

— Сегодня гридни княжеского окольничего Улеба зарубили отца твоего. Насмерть. Он — вор. По русскому обычаю воровские семьи выводятся под корень. Мне бы сдать тебя княжьим слугам. Чтобы они тебя расспросили по делам отца. Как вот эти… покойники спрашивали. Однако, ежели ты роба моя, то спрос — с меня. Поняла? Согласна? Тогда — по рукам.

Агафья, тяжко вздохнув, защёлкивает ошейник на своей шее, помогает сделать это своей недавней госпоже, осторожно натягивает на неё мужскую одежду. Вдруг Катерина охватывает её за шею и начинает громко, взахлёб, рыдать. Потом — уже обе ревмя ревут.

Две мои новоявленные рабыни сидят посреди двора, рядом с двумя новоявленными покойниками, и рыдают в голос. Естественный элемент процесса адаптации хомосапиенсов к новому состоянию. Сословному, семейному… умственному, эмоциональному, поведенческому… Сброс напряжения путём выделения влаги. До полного обессиливания. Я уже говорил: «вода более хороша тем, что она уносит…».

А вот Чарджи крайне раздражён происходящим. И у Терентия глаза нараспашку: я нагло нарушаю «Закон Русский».

Девица вообще не имеет права что-либо продавать или покупать без согласия отца. Замужняя женщина — только в границах, установленных мужем. Лишь вдова имеет кое-какой самостоятельный имущественный статус.

Но Катерина, с сегодняшнего утра — сирота. А опекуна пока нет. Потом, конечно, когда он появится, он может потребовать признать сделку недействительной. А я могу опротестовывать и требовать компенсации понесённых расходов, а время идёт, а там девица замуж выйдет и вообще уйдёт под власть мужа… Что, конечно, тоже опротестовывается, но у других властей и за другие деньги… Время — это не только категория попадизма, но и жизнь человеческая. Оно — проходит.

Сейчас главное: своих рабынь я могу вести куда хочу. А вот ЧСИР — «член семьи изменника родины»… или «двуногий фрагмент конфиската»…

— Парни, хватит пялиться — дырку проглядите. Собираемся-убираемся. Быстренько.

Потопали. Уже в воротах, в которые мы так резво вскочили, снял шапку и натянул Катерине на замотанную белым полотном голову:

— Держи. И не бойся ничего. Ты ж у меня, у «Зверя Лютого» в когтях. Чего с тобой ещё случиться может?

Снова слёзы… Всего-то сутки назад она, весёлая да здоровая, со мной на Княгиной горке повстречалась, с тропинки столкнула…. День всего прошёл — не девушка, не боярышня, не весёлая, не здоровая…

Глава 264

Речка уже широкая — поставили вёсла. «Ну-ка навались. Раз — и, два — и…». А — не славно.

Беда в том, что в доспехах грести тяжко. Кольчуги-то не сильно мешают, а вот всякие стёганные вещи типа европейского гамбезона или русского тегиляя… «Типа» — потому что ни того, ни другого в классическом виде на «Святой Руси» ещё нет. Есть двухслойный стёганный ватник. Либо в рубашечном варианте — как русская рубаха — одевать через голову, с коротким, по локоть рукавом. Либо в кафтанном — длиной по сапоги, пуговицы на груди. Типа «разговоров» на конармейских шинелях.

У меня в ватниках пятеро: Николай, Терентий, кормщик и ещё два мужичка. А оставшийся от Ряхи «тегиляй» мы бабам отдали — на спины им накинули.

Нервно мне. Нервенно. Ходу ребятки, ходу. Поймать стрелу в спину… не хочу. Почему меня Афанасий именно в этот момент в Вержавск послал? Почему Улеб там кругами ходил? Откуда у Мичуры напарник взялся? Ходу, миленькие, навались сильнее!

Я — боюсь. Все попандопулы такие смелые, такие храбрые, а я… я боюсь. Потому что мои мозги со всей супер-прогрессивной начинкой из 21 века, можно расплескать точно так же, как и любые туземно-кондовые двенадцативековые. А я не могу защититься. Потому что не понимаю здешних игр!

Они не против меня играют — они друг с другом играют. Мною. Убить врага — победа, умереть от удара врага — геройство. Но сдохнуть по воле неизвестного игрока во имя неизвестных целей от руки такой же… пешки. Е2-Е4… И где тут — чёрные, где — белые…? «Своих» в этих играх у меня тут точно нет.

Эти маленькие речки… Сто вёрст засады. Ширина водяного зеркала — от 2 до 10 метров. Дальше, либо прямо от уреза, либо за узкой полоской бережка — густые заросли. Камыш, кустарник. Любой… «чудак на букву «мэ»» может уютно устроиться в кустах с луком. Его там никак не углядеть.

Вогнать с 5-10 метров стрелу в натянутую на спине гребца рубаху… Просто для забавы. И убежать, радостно хохоча, по знакомым тропинкам в знакомый лес.

А лодочники… Пока взденут доспехи, пристанут к берегу, выберутся из лодки… Местности они не знают: догнать и наказать — не могут.

Так это просто проявление дурости под видом доблести! Без идеологической подкладки, из-за которой, например, российские гуманитарные конвои в Донбассе закидывали в дороге «коктейлями»: бутылка на крыше фуры водителю не видна, а огонь на скорости вздувается быстро.

Рисковые люди «из варяг в греки» ходили. Кроме чистой глупости, у местных и имущественные интересы к прохожим есть. «Что с возу упало — то пропало» — русская народная мудрость. У проезжего — «пропало», у местного — появилось.

А ещё были религиозные, племенные… ксенофобные. Перешёл от дреговичей к радимичам — всё. Чужак, враг.

«Счастье в том, чтобы ехать на коне врага, ласкать его женщин и погонять его самого плетью». Чингисханов на Руси нет, вместо коней — лодейки, но единомышленники… в каждом племени.

Сейчас-то помягче. Христианство — у всех одно, страна — одна. За баловство взыщут не лодейшики — взыщут местные власти, погостники.

Но это по смердам. А вот послать человечка… С той же функцией — стрелу в спину гребца… Власть — может. Или — какая-нибудь из её… ветвей.

Иные из частей этой истории стали мне понятны позднее, иные и вовсе через десятилетие, когда мои мастера-«правдоискатели» смогли сильно расспросить ближних слуг кое-каких весьма вятших людей этих времён. Основных участников той многолетней «игры» — в живых уже не было. Но тогдашнее предчувствие, что надо спешно выбираться с «реки мелкого серебра» — меня гнало правильно. Многолетняя, многоходовая интрига, которая могла взорвать и княжество, и, при успехе своём — всю Святую Русь, зацепила меня лишь малым краешком. И голову мою лысую — оторвать не успело.

Стыдно сказать, но у меня была истерика. По счастью — тихая. Я не понимал происходящего, но ощущал опасность.