Читаем без скачивания Темная материя - Питер Страуб

Закончив рассказ, Боутмен спросил меня:

— А над чем ты сейчас работаешь?

Самый невинный вопрос, с которым люди обращаются к писателям, когда едва знают их и не имеют ни малейшего понятия, что сказать этим странным созданиям.

— Если, конечно, хочешь говорить об этом, — добавил Боутмен, словно исправляя оплошность.

Что сказать, как ответить? Я выбрал самый простой, урезанный вариант:

— Какое-то время я подумывал написать документальную книгу о том убийце из Милуоки, Сердцееде. Потом пробовал работать над новым романом. Продвигался он с натугой. Наконец произошло кое-что, напомнившее мне о Гути, и прошлое нахлынуло на меня. Случившееся тогда на лугу, по-моему, оказалось настолько жизненно важным для всех нас, что я не могу не заняться этим. Я понял, что обязан разобраться. Очень кстати появился Дональд, едва выйдя из тюрьмы. Мы договорились, что он немного поживет у меня — пока не обустроится, — если расскажет все, что удастся припомнить о том дне. В основном о Мэллоне.

В задумчивости я сделал большой глоток из стакана.

— И Дон очень помог: устроил встречу с бывшей Мередит Брайт.

— О, Мередит, — вздохнул Боутмен. — До сих пор голова кругом, когда думаю о ней.

— Боже тебя упаси встретиться с ней снова, — сказал я. — А если придется, распрощайся как можно скорее. Кстати, она по-прежнему производит потрясающее впечатление. На первый взгляд.

— Ну и как, она рассказала тебе все, что помнит о том дне?

— В деталях, — ответил я.

— И Гути тоже?

— И Гути поведал кое-что интересное.

— Да, хотелось бы и мне припомнить еще что-нибудь об этом, но, по-моему, без толку. Я рассказал все, что помню, когда мы с тобой встретились у «Пфистера».

— Да. Мертвые дети.

— Мертвые дети повсюду. Высоченная башня из детских тел…

Он скривился и прикрыл лицо ладонью.

— Не надо напоминать… Всегда было тяжко держать это в голове. Теперь, когда думаю об этом, кажется странным… Я спрашивал себя, что же обрету, если завяжу с воровством и займусь антикриминальным бизнесом. Покой, представьте себе. Я ведь всю жизнь даже не подозревал о его существовании, думал, это такая сплетня, которой кормят сосунков, а как только начал превращаться в старика и перестал вламываться в магазины и гостиничные номера, — вот он, покой!

— А не угостить ли нам обедом этого божьего одуванчика? — предложил Олсон.

— Хорошая мысль, — согласился я.

Будто не услышав нашего обмена репликами, Джейсон Боутмен обмяк в кресле, опустил взгляд на руки, сомкнувшиеся вокруг стакана — уместившийся на складке живота, он напоминал кружку для подаяний. Начинало темнеть, и редкие волосы на бледной коже головы Джейсона казались серебряными.

— Погодите. Когда очень волнуюсь, я вспоминаю о том случае, — обратился Боутмен к своим рукам, стакану и животу. — Не каждый раз, но иногда. Было в этом что-то поистине ужасное.

Он посмотрел на нас.

— Мое название всему этому… Я назвал это…

Он покачал головой, поднял стакан, опустил, не отпив. Снова помотал головой. Будто странный, дрожащий дух вошел в Боутмена, меняя его черты, замораживая язык.

— И как ты назвал это? — спросил я.

Дрожащий дух перевел глаза Ботика на меня, набрал полный рот пива, проглотил и вновь стал Джейсоном Боутменом:

— Темная материя.

— Темная материя? Это же научный термин — невидимая субстанция?

— Нет, тут другое.

Боутмен скорчился в кресле и медленно обвел взглядом комнату, будто убеждая себя, что его горшочки и шестидюймовый рядок компактов на своих местах.

— Я ни в чем до конца не могу быть уверенным, когда дело доходит до этой… м-м-м… темы. Я о том, что произошло со мной на озере Мичиган и позже, на берегу. Я так до сих пор и не знаю, где именно. Случившееся нельзя назвать даже странным, это по ту сторону понятия «странное».

Он повернулся ко мне:

— Это пришло ко мне из того самого места, откуда и башня мертвых детей, но чуть дальше — от самого конца, с самого дна, где все-все, что мы знаем или о чем беспокоимся, вытекает тоненькой струйкой и уже больше не значит ничего. Вот что меня сломило. Я понял, что ничто не значит больше, чем все остальное.

Ботик повернул голову к Дону:

— Это о тебе. Тебе и Мэллоне. Ты знаешь, как страстно мне хотелось того, что получил ты. Я бы все отдал за то, чтобы Мэллон выбрал меня. В ту единственную ночь в Милуоки я чувствовал, что в самом деле мог бы получить вторую возможность. Хочешь послушать, что случилось? Ли, это пришло с луга, я уверен. Просто путь туда у меня получился намного, намного дольше, вот и все.

— Пожалуйста, расскажи, — сказал я.

— С тем, что получил я, жить тоже было не просто, — сказал Дон. — Чтоб ты знал.

— Заткнись и слушай, — скомандовал Ботик.

Темная материя

Прежде всего, нам необходимо понять, начал Ботик, что у него свои отношения с озером Мичиган. Для Ботика озеро неразрывно связано с отцом, но не в хорошем смысле. К озеру Мичиган отец уезжал на работу, а его жена и сын оставались в Мэдисоне: озеро отнимало у него папу. Частенько по вечерам Чарльз Боутмен звонил и говорил, что слишком устал, чтобы ехать домой, и завалится спать в мастерской. Иногда папа был пьяным, когда звонил оттуда, пьяным и радостно возбужденным — старик был настоящим жизнелюбом. Изредка, когда трубку снимал Ботик, он слышал фоном за нечеткой речью отца музыку и смех. Естественно, иногда Джейсону разрешали приезжать в Милуоки и околачиваться у эллингов, которые арендовал отец. Без Ширли папа держался намного раскованней, и с ним было весело тусоваться. Чарли Боутмен строил лодки и продавал их богатым заказчикам, но по-настоящему любил он только тусоваться. Так что озеро Мичиган символизировало и отсутствие отца, и бурный, бесшабашный разгул, в который пускался старик на его берегах.

Да и само озеро казалось Ботику каким-то особенным. Оно совсем не походило на озера Мендота и Монона, рядом с которыми он рос, озеро Мичиган напоминало океан. С того берега Мендоты, где находился кампус, просматривались шикарные дома на другом берегу, а у Мичигана будто не существовало противоположного берега вовсе. Оно просто уходило дальше и дальше, милю за милей, бледно-зеленое у берега и матово-голубое, холодное на глубине. Там озеро Мичиган переставало притворяться славным, дружелюбным водоемом, как Мендота или озеро Рэндом, и являло истинное лицо, зверское, лишенное всяких чувств, кроме тупого упорства. «Я, я, я». Вот что оно твердило, когда ты заплывал настолько далеко, что терял из виду берег. «Я, я, я. А не ты, не ты, не ты». Не придашь этому значения — пропадешь, без вариантов.