Читаем без скачивания Неотразимая - Вера Кауи

Да, женщины, подумала она. И тут ее осенило. Этот странный необъяснимый переворот, который в ней совершился, потеря собственного «я» вызваны тем, что она стала одной из них. Женщиной. Ее статус изменился. Этим неукротимым, бурным пробуждением она обязана ему. Вот почему, догадалась Элизабет, ей не удалось прошлой ночью освободиться от него. Она не хотела забыть вкус его плоти. Прежняя Элизабет, не колеблясь, вычеркнула бы его из жизни, новая была не в силах это сделать.

Она изумленно разглядывала его, осознавая, что стала видеть то, чего не замечала прежде: волосы на мужских руках, крепкие кости запястья. Ее восхищенные глаза отметили темную тень на подбородке, высокие скулы, густые темные волосы. Она различила тонкие морщинки, веером расходящиеся из углов блестящих глаз, и другие, поглубже, по сторонам тонкого, но чувственного рта. Она видела Дэва так близко, что он заслонил собой все остальное.

Взрыв иррациональных чувств лишил ее самообладания, сделал беззащитной. Дэв принудил ее заглянуть в глубь самой себя. Он сказал, что она не то, что о себе думает. Теперь она знала, что это так. Он разгадал ее тайну. Но как он узнал? Вот что ее пугало. Она всегда боялась потерять контроль не только над ситуацией, но и над собой. Теперь ей стало ясно почему. После того, что случилось прошлой ночью. Из-за него. Он сказал, что она может. И заставил ее это доказать.

Она потрясение молчала. Глаза ее были широко открыты.

— Что с тобой? — спросил он. — Тебе плохо?

Она покачала головой.

— Ты что, меня боишься?

Она кивнула. Лгать не имело смысла.

— Ты испугалась с самого начала… Я почувствовал это, как только наши глаза встретились. Так иногда бывает. На тебя слишком много всего навалилось. И слишком быстро. Вот почему ты принялась сопротивляться.

Она снова кивнула.

— Но это уже началось. Теперь слишком поздно.

Понимаешь?

Она не отвечала, только молча глядела на него.

— Прежде с тобой никогда такого не было, ведь так?

— Ты ведь знаешь, что нет, — с трудом проговорила она.

— И со мной.

Вскинув голову, Элизабет недоверчиво посмотрела на него. Он утвердительно кивнул.

— Чистая правда.

— Но…

— Что «но»?

Элизабет смущенно отвела глаза. Набрав в легкие побольше воздуха, она торопливо выпалила, чтобы покончить с этим раз и навсегда:

— Говорят, ты постоянно этим занимаешься.

— Чем?

— Ну этим… с женщинами, — пояснила она.

— Я люблю женщин. Они одна из величайших радостей жизни. И женщины меня любят. Так выходит еще лучше.

Она уставилась себе на руки, только б не глядеть в эти глаза, которые, как наркотик, вытягивали из нее всю правду.

— Но ты-то не слишком часто имела дело с мужчинами, верно?

— Да.

— Потому что боялась себя.

— И мне хотелось бы ее с тобой обсудить.

— Ах вот оно что, — только и смогла выдавить из себя она.

— Да. Помнишь, я сказал прошлой ночью, что ты совсем не то, что о себе думаешь? Так вот, я долго думал, какая ты на самом деле.

— Откуда тебе знать?

— О, я знал о тебе все задолго до того, как мы встретились. Дейвид забросал меня письмами. Ньевес поделилась своей версией. А оказавшись здесь, я только и слышал о тебе со всех сторон.

Она вспыхнула.

— Так ты намерен разобрать меня на части и устранить неполадки? — Она чувствовала, как в ней закипает гнев. Все, что угодно, лишь бы дать ему отпор.

— Готов попробовать.

— Какое великодушие!

Он улыбнулся, и она снова залилась румянцем и беспокойно задвигалась.

— Что ж, говори, если тебе есть что сказать.

— Конечно, есть. Так вот…

Он закинул ногу на ногу и обхватил руками колено.

— Это увлекательная история, — начал он. — Пока ты спала, я записал ее на бумаге.

— Неудивительно, — пробормотала она, опустив глаза. — Ведь ты писатель. Это твое ремесло.

— И я пишу о людях. А потом делаю из этих историй фильмы. Да ты их все видела, разве не так? Касс сказала, ты обожаешь кино…

Она не проронила ни слова.

— В этом конкретном сценарии речь идет об одной конкретной женщине.

— Естественно!

— В том-то и дело, что здесь нет ничего естественного. Умная, самостоятельная, независимая женщина.

Отец неизвестен. Воспитывалась в приюте. Ее сытно кормили, о ней заботились, она выросла сильной, здоровой, стала богатой, но отнюдь не мудрой. Особенно в том, что касается ее самой. Она думает, что безупречна, эдакая башня из слоновой кости — глядеть на нее сплошное удовольствие. Особенно для мужчин. Они и глядят, но не больше. Потому что башню окружает отрицательное силовое поле, и всякий, кто отважится к ней приблизиться, обращается в лед. Никто не знает, что там внутри. В башне ничего не происходит. Она просто стоит — как прекраснейший из повапленных гробов. Она так прекрасна, что всякий, увидев ее, восклицает: «Как она красива! Как совершенна! Как непоколебима! Как могущественна!» Но никто еще не сказал: «Как она мертва!»

Элизабет сидела неподвижно, опустив глаза, но она слушала. Жадно.

— И разумеется, никто не знал, что внутри прекрасной башни скрывается страшный склеп! До потолка набитый пленными чувствами — истерзанными, изувеченными. Они обречены томиться там в неволе, пока не обратятся в лед. Ведь они опасны. Они могут ранить.

А башня из слоновой кости для того и устроена, чтоб защитить свою владелицу от боли, мук и горя, что даны в удел человеческой плоти. Ибо давным-давно, так давно, что память об этом стерлась, хозяйка башни испытала боль. Такую жестокую, что была похоронена сама мысль о ней. А похоронив эту мысль, красавице пришлось похоронить и все то, что могло бы хотя бы косвенно о ней напомнить. Пришлось изгнать из своего сердца все чувства. Иными словами, выпотрошить себя, превратить в пустую оболочку. Она была совсем как живая. Она дышала, эта поразительно красивая женщина. При взгляде на нее у людей перехватывало дыхание. Ее прекрасное сильное тело горделиво двигалось.

Ее походка разила наповал. И она стала думать, что может переступить через любого. Но от всех этих мыслей вокруг башни только нарастал слой льда. И наконец прекрасная башня из слоновой кости стала ледяной.

Превратилась в великолепный белый сталагмит, необычайно гладкий, шелковистый на ощупь, но такой холодный, что всякий, кто дотрагивался до него, рисковал отморозить руку.

Но ей и дела не было до этих бедолаг. Поделом им, думала она. Ведь ей хотелось убить в себе все чувства: не тревожиться, не терзаться, не иметь желаний — вот что ее занимало. И еще вещи. Мертвые вещи. Картины, книги, мебель. А также изображение людей на экране, ведь там, как вам известно, все происходит не на самом деле и не может задеть. И музыку она любила. Музыка хотя и причиняла ей боль, но эта боль была сладкой… не в пример горькой острой боли, которую причиняют люди. Музыка волновала ее, но не мучила. Она воспринимала ее умом, а не сердцем.