Читаем без скачивания Владимир Ленин. На грани возможного - Владлен Логинов

Опыт Германии, Англии, Франции доказал, что предотвратить крах можно лишь с помощью государственного регулирования экономики. И меньшевики, и эсеры как правительственные партии, продолжал Милютин, «старались путем ряда уступок войти в соглашение с буржуазией, заставить ее пойти по западноевропейскому пути…» Но те меры, которые строились не на инициативе и самодеятельности самих трудящихся, оказались лишь бюрократическими «подновленными проектами старого режима». В итоге у правительства не оказалось «никакой системы, которая дала бы возможность бороться с экономическим кризисом»[762].

Главный вывод Милютина: экономическое положение России требует «революционных экономических мероприятий». Это доказывала сама жизнь, ибо в тех местах, где явочным порядком вводился рабочий контроль, он оказывался действенным средством «в борьбе с разрухой, и там… положение действительно улучшалось». Было бы целесообразным привлекать в органы контроля «инженеров, а в некоторых отраслях даже предпринимателей». Но этому мешает саботаж с их стороны. Аналогичная ситуация в деревне. «Когда мы, – говорил Милютин, – выставили лозунг захвата земель, для нас совершенно ясно было, что помещики будут саботировать… Нас ругали демагогами. Но вот пример: в Поволжье, где был широко проведен захват земель, в то время как у помещиков более 50 % земель осталось незасеянными, у крестьян посевная площадь увеличилась на 20 %». И это тоже убеждает, что «только государственная власть, опирающаяся на рабочих и народные массы, сможет справиться с экономическим развалом»[763].

Взвешенный доклад Милютина бурных прений не вызвал и разговор пошел по существу. Харитонов говорил о том, что принципиальная оценка всего арсенала средств государственного регулирования экономики, испробованного на Западе – национализации, прогрессивного подоходного налога, частичного изъятия прибылей капиталистов, всеобщей трудовой повинности и т. д. – зависит от того, в чьих руках находится власть и кем они вводятся: «если пролетариатом – это мера социалистическая, если буржуазией – это каторжные цепи для рабочего класса». Ломов предупреждал от возможных иллюзий, будто рабочий контроль – не во всероссийском масштабе, – а «на отдельных фабриках может привести к улучшению положения». И в этой связи Валерьян Осинский вообще усомнился в целесообразности – до взятия власти – лозунга контроля, а Артем Сергеев – требования всеобщей трудовой повинности[764]. Большевик-экономист Дмитрий Боголепов отметил, что инфляция, при существующей государственной монополии на хлебную торговлю, «превращает крестьян поголовно в спекулянтов. При этой системе в центральных губерниях голод может наступить даже в урожайный год». А это «может привести не только к голодным бунтам, но и к полной анархии – голодной революции». И в такой экстремальной ситуации, с которой правительство явно не справится, «необходим решительный план, вплоть до введения голодного коммунизма»[765].

Разброс мнений и оценок был достаточно широким. Но необходимость единства была осознана. И оно складывалось в ходе свободного обмена мнениями. Резолюцию, определявшую требования и детальные меры, необходимые для предотвращения общенациональной экономической катастрофы, приняли 102 голосами при двух воздержавшихся. Точно так же 3 августа, на последнем, 15-м заседании, всеми голосами при четырех воздержавшихся приняли выработанную комиссией резолюцию «О политическом положении».

Ее компромиссный характер был очевиден. Но это был «здоровый» компромисс. В 8-й пункт включили фрагмент резолюции Московской областной конференции о необходимости расширения влияния и защиты всех массовых организаций – и прежде всего Советов – от посягательств контрреволюции, который нисколько не противоречил ленинским тезисам. В конце резолюции указывалось, что пролетариат «должен направить все усилия на организацию и подготовку сил [слова: «к решительному бою», которые были в тезисах, сняли – В.Л.] к моменту, когда общенациональный кризис и глубокий массовый подъем создадут благоприятные условия для [слов «такого боя» – нет. – В.Л.] перехода бедноты города и деревни на сторону рабочих – против буржуазии… Задачей этих революционных классов явится тогда напряжение всех сил для взятия государственной власти в свои руки…»[766].

Слово «бой» осталось в другой фразе: «Пролетариат не должен поддаваться на провокацию контрреволюции, которая очень желала бы в данный момент вызвать его на преждевременный бой». И когда Юренев из цензурных соображений предложил и в этом месте заменить слово «бой» на «выступление», Сталин ответил ему: «Съезд не может исходить из “криминальности” того или иного выражения. Если мы заменим слово “бой” словом “выступление”, то создастся впечатление, будто мы отказываемся от всяких выступлений (демонстраций, стачек и т. д.)…»[767].

Так что общепринятое утверждение о том, что VI съезд «нацелил партию на вооруженное восстание», не вполне корректно. Съезд «нацелил» рабочий класс и его союзников на «взятие государственной власти». Он констатировал, что осуществить это мирно и безболезненно – невозможно. Но какими именно методами будет ликвидирована «диктатура контрреволюционной буржуазии», съезд заранее не определял.

И еще об одной общепринятой легенде… Многие десятилетия партию большевиков 1917 года именовали «РСДРП(б)». Но достаточно взять «Правду» за этот год, чтобы убедиться, что называлась она – «РСДРП» без всяких скобочек. И это было продолжением дореволюционной традиции, когда большевики считали себя не раскольниками, отпочковавшимися от РСДРП, а преемниками исторических традиций революционной российской социал-демократии. При открытии съезда Михаил Степанович Ольминский напомнил об этом. И на последнем заседании Преображенский предложил назвать съезд – «“VI съездом РСДРП”. Мы, – заявил он, – представители большинства пролетариата – имеем право назвать этот съезд съездом партии и восстановить счет съездов, утерянный меньшевиками»[768].

После принятия резолюции «О политическом положении» Сталин огласил список кандидатов, выдвигаемых съездом на выборы в Учредительное собрание: Ленин, Зиновьев, Коллонтай, Троцкий, Луначарский.

Заключительное слово для закрытия съезда предоставили Ногину. «Как бы ни была мрачна обстановка настоящего времени, – сказал он, – она искупается величием задач, стоящих перед нами как партией пролетариата, который должен победить и победит. А теперь, товарищи, за работу!».

Делегаты встали и запели «Интернационал»: «Это будет последний и решительный бой…»

Бой пришлось принять раньше, чем это мог кто-либо предположить…

Генеральский путч

Из Разлива пора было уходить. Весь июль бульварная пресса писала о том, что Ленин – то ли на аэроплане, то ли на подводной лодке – удрал в Германию и теперь «гоняет чаи с кайзером в Берлине». Зацепок у контрразведки не было. Но в заметке, которую «Речь» опубликовала 28 июля о съезде большевиков, зацепки появились. «Сильное впечатление на съезде, – писала газета, – вызвало сообщение, что Ленин и Зиновьев, вопреки сообщению газет, за границу не выезжали и находятся в России в постоянном контакте с ЦК фракции большевиков», что свои статьи Ленин печатает в «Рабочем и Солдате», то есть находится где-то рядом с Питером. Даже в нелепейших слухах и то стали называть места весьма близкие. То говорили, что Ленин – с рыжей бородой и в красной рубахе – торгует огурцами рядом с Разливом на станции Курорт. А то и совсем близко: что работает он слесарем на Сестрорецком заводе. «Все газеты, – вспоминал Шотман, – подняли вой и с утроенной энергией стали требовать немедленного ареста Ленина»[769].

«Дело Ленина и др.» поручили вести опытнейшему следователю по особо важным делам Петроградского окружного суда П. А. Александрову, которого ради этого отозвали из отпуска. Керенский, хорошо знавший его, попросил Павла Александровича форсировать арест Ленина, а полковник Никитин передал в его распоряжение группу агентов наружного наблюдения контрразведки. Спустя 22 года, на допросе в НКВД, Александров говорил о том, что сразу «установил неосновательность улик», а затем и «необоснованность обвинения». Но тогда, в июле – августе 1917 года, он повел дело решительно. Сам допросил арестованных – Коллонтай, Троцкого, Луначарского и других. А во все губернии и уезды России пошли секретные циркуляры военным и гражданским властям о розыске и препровождении Ленина в столицу к следователю Александрову[770].

Уходить из Разлива надо было скорее. Уже в конце июля по ночам стало холодать и даже теплые вещи, привезенные Надеждой Кондратьевной, и газеты, которые подсовывали под сено, не спасали от холода и сырости. «Накрываемся, – рассказывает Зиновьев, – стареньким одеялом, которое раздобыла Н. К. Емельянова. Оно узковато, и каждый старается незаметно перетянуть другому большую его часть, оставив себе поменьше. Ильич ссылается на то, что на нем фуфайка и ему без одеяла нетрудно обойтись».