Читаем без скачивания Том 19. Избранные письма 1882-1899 - Лев Толстой

Жить сообразно с своей совестью можно только вследствие твердых и ясных религиозных убеждений. Когда же есть твердые и ясные религиозные убеждения, то благие последствия от них во внешней жизни придут неизбежно. А потому сущность того, что я хотел сказать вам, состоит в том, что невыгодно хорошим, искренним людям тратить силы ума и души на достижение мелких, практических целей, как разные борьбы народности, партий, либеральных вымогательств, когда не установлено ясное и твердое религиозное мировоззрение, то есть сознание смысла своей жизни и своего назначения. Я думаю, что все силы души и разума хороших людей, желающих служить людям, должны быть направлены на это. А когда это будет, то будет и все остальное.

295. Д. П. Кониси

<перевод с английского>

1896 г. Сентября 30. Ясная Поляна.

Дорогой Кониси,

Я очень рад был познакомиться с Току-Томи и его спутником: они показались мне очень просвещенными и свободными в своих взглядах людьми*. Очень порадовался я тоже тому, что вы мне пишете об изменении ваших взглядов на православие. Мне всегда странно было думать и казалось невероятным, чтобы такой умный и свободный от суеверий народ, как японцы, мог бы принять и поверить во все те нелепые и не имеющие ничего общего с христианством догматы, которые составляют сущность церковного христианства, как католического, так и православного и лютеранского. Мне всегда казалось, напротив, что как японцы, так и китайцы неизбежно должны будут принять истинное христианство, которое одно отвечает на те вопросы жизни, которые встают теперь перед всеми людьми и требуют своего разрешения, не находящегося ни в буддизме, ни в конфуцианстве. Все великие учителя человечества всегда проповедовали братство всех людей, но одно христианство указывает тот путь, посредством которого достигается это братство. Вы переводили мои сочинения «Крейцерову сонату» и др., но мне бы очень хотелось познакомить японскую публику с истинным христианством,

как, по моему мнению, его понимал основатель его. Это я, как умел, изложил в книге «В чем моя вера?» и, главное, в книге «Царство божие внутри вас». Я думаю, что эти книги, или, по крайней мере, изложение их содержания, могли бы быть интересны для японцев и показали бы им, что христианство не есть собрание описаний чудес, а самое строгое изложение того смысла человеческой жизни, из которого вытекает не отчаяние, не равнодушие к своим поступкам, а самая определенная нравственная деятельность.

Я посоветовал вашим друзьям выписать для вас из Женевы те книги, которые вы желаете иметь, сам же, если вы только пожелаете этого, пришлю вам для перевода то сочинение, которым я занят теперь и которое содержит самое — сколько я умел сделать — сжатое и точное изложение христианского учения*. Некоторые статьи я передал Току-Томи для пересылки вам. Очень буду рад, если они пригодятся вам*. Затем прощайте, дружески жму вам руку и желаю вам всего хорошего.

Лев Толстой.

30 сентября 1896.

296. Т. Л. Толстой

1896 г. Октября 10–11. Ясная Поляна.

Милая Таня, приезжай скорее, у нас очень хорошо и весело. Князь сегодня приехал, и мы с Машей верхом ездили, Маша на Миронихе, Коля* на Мальчике, а я на Шведке, было очень весело, были у Марьи Александровны. Александра Ивановна уехала.

Мама целый день занимается фотографией. Она сняла несколько раз Козловку и группу нас всех. Лева с Доллан очень веселы, и играем мы все в теннис.

Маша очень свежа и велела тебе сказать, что если тебе нужно, то оставайся в Москве. Она в Пирогово не уедет.

<2> Коля сказал, что седуны твои были безвредны, так как они вместе теряют свою соль*. Целую тебя

Я, Левон старший.

297. С. А. Толстой

1896 г. Октября 23. Ясная Поляна.

Написал тебе это «не письмо», милый друг, и хотел послать с Таней, уехавшей в Тулу, но не успел — она уехала, и вот пишу письмецо, которое сам свезу в Ясенки. Очень мне вчера было сердечно хорошо провожать тебя, только жалко было, что ты испугалась, и досадно было на бедного, лишенного главного человеческого чувства понимания жизни других людей и поэтому до идиотизма эгоистического Мишу. Пишу это отчасти, даже не отчасти, а совсем для него: ему нужнее всякой тригонометрии и Цицерона учиться понимать жизнь других людей, понимать то, что для других несомненно и часто отравляет жизнь, а для него совершенно неизвестно, то, что другие люди так же радуются, страдают, хотят жить так же, как и я. Он совершенно лишен этого чутья, и ему надо вырабатывать в себе это чутье, потому что без него человек — животное, и не простое, а страшное, ужасное животное. Говорю я это ему не потому, что он вчера в вагоне, как ты кротко выразилась, ворчал, а потому, что я никогда, исключая как в важных катастрофах, как твоя болезнь, не видал в нем ни искры сочувствия и интереса к чужой жизни — сестер, братьев, твоей, моей. Сочувствие же истинное может выразиться только в обыденной жизни, а не в катастрофах; в исключительных случаях сочувствие не есть сочувствие страдающему, а опять эгоизм — страх перед нарушением привычного и приятного порядка жизни. Меня этот эгоизм ужасает и действует на меня как вид ужасной, гноящейся, вонючей раны.

Я давно набираю это чувство и вот высказал, только больно то, что знаю вперед, что все, что я сказал, будет спокойно откинуто, как нечто неприятное, нарушающее эгоистическое самодовольство. Если же нет, и ты, Миша, подумаешь и заглянешь в себя и согласишься и захочешь вызвать в себе недостающее, то я буду очень рад. Только признать свои несовершенства, и сейчас же выступят сами собой все хорошие свойства. А они есть в тебе.

Очень уж наболело у меня сердце от этих двух мальчиков. Андрюша, который вчера не пришел к тебе, вернулся опять бог знает когда. Я лег во 2-м часу, его не было. И нынче доволен и горд и куда-то исчез опять.

Ужасно тяжело видеть в моей семье такое противуположное всему тому, что не только теперь, но всегда прежде считал хорошим.

Ну, довольно. Тебе и так скучно, а я еще докучаю. Да хотелось излить горе. А кому же ближе, как тебе. Лева нынче, смотрю, вставляет сам двойную раму с Дорой. Я всегда этому радуюсь. Маша ходила на деревню к больным; учит сейчас и переписывает письмо, которое я написал иркутскому начальнику дисциплинарного батальона*. Я утро спал, писал, последние дни в своей работе запутался и был бы огорчен, если бы не знал, что это бывает и пройдет и еще лучше уяснится*. Ты не скучай и не унывай. Ты говорила, что твой приезд мог быть для нас не так приятен, как прежний. Я, напротив, очень был тобой доволен, и очень хорошо было с тобой, и хотел бы тебя не покидать и для тебя и для себя в духовном отношении.

Таня решила 18 переезжать, я не спорю, но я, если думал, то решил, когда выпадет снег; нынче ветрено и похоже на приближение снега.

Я нынче все утро в постели сочинял стихи в роде Фета, в полусне. В полусне только это простительно.

Целую тебя, Мишу и Сашу.

Еще событие у меня то, что читаю прекрасную, удивительную статью Carpenter, англичанина, о науке*.

298. Деметрио санини

<перевод с английского>

1896 г. Ноября 11. Ясная Поляна.

Милостивый государь,

Я только что получил ваше письмо*, в котором вы мне сообщаете, что вследствие письма моей дочери, передавшей вам мое желание, чтобы деньги, предназначенные для подарка, который вы имели намерение мне сделать, были употреблены на дело благотворительности, — вы открыли в вашем кружке подписку, которая достигла 22 500 франков.

В то же самое время я получил известия с Кавказа о том плачевном положении, в котором находится целое население духовных христиан (духоборов), исповедующих евангельские принципы непротивления, и с прошлого года страшно преследуемое русским правительством. Эти несчастные, числом около 2000 душ, были изгнаны из своих домов и переселены в татарские деревни, где у них никаких средств существования. Все деньги, какие у них были, истрачены в течение этого года, и они не имеют средств нанимать себе жилища, покупать пищу и, в особенности, не имеют возможности зарабатывать себе на жизнь своим трудом, в котором никто не нуждается в деревнях, где они принуждены оставаться; так что, как мне пишут люди, которым можно доверять, большая часть женщин и детей больны благодаря лишениям, которые им приходится переносить, и смертность между ними ужасная. Английские квакеры пришли им на помощь, наши друзья тоже собирают, что могут, и посылают им. Но по тому, что мне пишут, бедствие этих людей, страдающих за свои религиозные верования, очень велико, и им следовало бы прийти на помощь, особенно во время зимы. Раз у вас возникла мысль, которой я очень тронут и за которую признателен, сделать подписку на дела благотворительности и раз эта подписка дала сумму в 22 500 франков, не согласились ли бы вы употребить ее на помощь этим несчастным? Я не знаю употребления более достойного и благодетельного, чем это. В случае, если бы вы согласились на мое предложение, не хотели ли бы вы, может быть, поручить кому-нибудь из ваших друзей самому отвезти деньги духоборам. В таком случае я дал бы лицу, которое поехало бы, все нужные указания; в случае, если бы вы не нашли никого, кто мог бы поехать на Кавказ, я поручу кому-нибудь из моих друзей сделать это.