Читаем без скачивания Кораблекрушение у острова Надежды - Константин Бадигин

Правитель хотел свистнуть в серебряный свисток, висевший на груди, позвать слугу, но раздались близкие шаги, полог приподнялся, и, звеня оружием в шатер вошли военачальники: князь и большой воевода Федор Мстиславский, князь и воевода Дмитрий Хворостинин, воевода Иван Сабуров.

— С победой, государь Борис Федорович! — сказал Федор Мстиславский. — Шведы не смогли сдержать нового приступа на Нарвскую крепость. Карл Горн именем королевским подписал перемирие на год. Ям, Иван-город и Копорье наши. Обещал уступить и Карелию!

Борис Годунов поднялся со своего места, подошел к иконам, поцеловал образ нерукотворного Спаса, приложился к кресту.

— Спасибо, братья! — сказал он воеводам. — Бог помог, а вы своим умением разбили врага. Честь и слава всему воинству будут жить, пока живет русская земля. Поскакали, братья, вместе обрадовать великого государя и царя Федора Ивановича.

Правитель расцеловался с воеводами и приказал седлать себе коня.

Глава тридцать шестая

И НЫНЕ СИБИРСКОЕ ЦАРСТВО В ГОСУДАРЕВОЙ ВЛАСТИ

Время шло. Не так давно Москва с торжеством встречала царя Федора как победителя шведского короля Юхана. Патриарх Иов, окруженный духовенством, с крестами выехал его встречать за двадцать верст от Москвы. Первосвятитель благодарил великого государя от отечества и церкви за изгнание неверных с русской земли, за восстановление церквей истинного бога в Иван-городе и в древних владениях ильменских славян.

Долго и радостно трезвонили колокола всех московских церквей. Однако шведский король Юхан обвинил своего полководца Карла Горна в малодушии и отверг перемирие, дарованное ему царем Федором Ивановичем. Уступчивость Бориса Годунова ни к чему не привела. Вскоре шведский генерал Мориц Грип вступил в Новгородскую землю, сжег и разграбил многие селения близ Ямы и Копорья. Русские воеводы, удивленные неожиданным нападением шведов, послали к нему гонцов, спрашивая, знает ли он о подписанном договоре. «Не знаю», — ответил Мориц Грип и продолжал жечь и грабить мирные поселения. Не дойдя до Новгорода Великого пятидесяти верст, он узнал, что многочисленные русские полки приготовились к битве. Мориц Грип побоялся встречи и повернул обратно. По дороге он растерял свое войско, истребленное болезнями и зимней стужей.

Царь Федор снова предлагал перемирие или мир. Однако шведский король Юхан и его сын польский король Сигизмунд надеялись на содействие татарского хана Казы-Гирея, обещавшего летом напасть на Москву, и отказывались заключить договор.

Русской боярской думе не очень понравилось новое обстоятельство. Отец и сын угрожали с двух сторон. Однако и польско-шведский родственный союз не слишком страшил окрепшее Московское государство. Словом, воевать не воевали, но и мира настоящего не было.

В конце марта царь Федор Иванович принимал посла царя Александра. Великий государь восседал на своем кресле в большой палате, молчал и улыбался.

На лавках по стенам сидели безмолвные бояре, окольничие и думные дьяки. Борис Годунов, как всегда, стоял у царского кресла, и на лице его изображались угодливость и внимание.

— Наш высокий и светлый царь Александр, — говорил посол, — целовал крест тебе, великий государь и царь земли русской, вместе с своими сыновьями Ираклием, Давидом и Георгием, вместе со всею землею, быть в вечном неизменном подданстве. Мы будем отныне иметь одних врагов и друзей с русским народом, с тобой, великий государь, с твоими детьми и наследниками и служить тебе усердно до издыхания… Наш светлый царь Александр молит тебя восстановить православные храмы на грузинской земле, молит защитить от турок.

— Построй им православные храмы, Бориска, — с трудом вымолвил царь Федор, повернув голову к шурину, — пусть боженька возрадуется.

— Сделаю, великий государь.

— Мы будем присылать ежегодную дань: пятьдесят золототканых камок персидских и десять ковров с золотом и серебром либо в их цену собственные узоречья земли Иверской.

Посол низко поклонился, слуги поднесли и положили перед великим государем все, что он перечислил.

Федор Иванович оживился, посмотрел на ковер с золотыми птицами, посмотрел на правителя, вздохнул.

— Великий государь с благодарностью принимает дары царя Александра и обещает новым подданным защиту, обещает восстановить православные храмы и крепости на его земле и послать святителей.

Прием был коротким: царь чувствовал недомогание и жаловался Борису Годунову на головную боль.

От царя Александра шли добрые вести. Воевода Андрей Иванович Хворостинин, посланный ему в помощь с дружинами стрельцов, взял в свои руки Терской городок и укрепил его. Он утвердил власть России над князьями черкесскими и кабардинскими, давними присяжниками московских царей. Другое русское войско, из Астрахани, завладело берегом Каспийского моря и усмирило дагестанского князя Шавкала.

С этого времени царь Федор Иванович стал писаться в титуле государем земли Иверской, грузинских царей и Кабардинской земли, черкесских и горских князей.

Полностью взять под свою защиту все земли царя Александра русское правительство не могло, однако удачные действия воевод значительно ослабили напор турок и дали возможность вздохнуть грузинскому народу.

В Москве опять наступила весна, прилетели ласточки. Солнце светило ярко. Снега осталось совсем мало, только там, где зимой высились сугробы. На улицах у заборов зеленели кусты крапивы, сквозь бревна мостовых прибивалась зеленая трава. Давно распустились почки, и деревья стояли душистые, будто покрытые зеленым пухом. Отзвонилась веселая пасхальная неделя, а ребятки на улицах все еще катали с пригорков желтые и красные яйца.

В день Зосимы-пчельника Степан Гурьев сидел в приказной избе и вел оживленную беседу с только что приехавшим из Тобольска Федором Шубиным!

Новоявленный дьяк вызвал из Холмогор к себе на помощь старого друга и посылал его в самые тяжелые места. Царские доходы из Сибири, Печоры и Перми стали постепенно увеличиваться. В прошлом году только Сибирь дала царской подати тысячи отличных собольих шкурок, не говоря о прочих мехах.

— Надо так сделать, чтобы через Лозвинский городок ехали все, кто в Сибирь дорогу держит, — горячо убеждал друга Федор Шубин. — И воеводы, торговые и служилые люди и прочий народ.

Лозвинский городок только что был построен, и находился он как раз на большой дороге в Сибирь. Из Московского царства до него добирались зимой на санях, там дожидались весны и на построенных в городке дощаниках и лодках плыли по Тавле и Тоболу до самого Тобольска.

— Почему так?

— Тогда мы все будем знать. Кто и какие товары с собой в Сибирь везет… Купцы и служилые люди мед в Сибирь волокут, хмельную брагу варят да за брагу лучшего соболя выменивают. Запретить надобно. И другое знать будем: кто без царского дозволения, без пошлины на Русь соболей везет. И заморного зуба моржового много из Сибири идет… Назначай меня к воеводам дьяком — хвоста соболиного не пропущу. Вся сибирская торговля через наши руки пойдет, Степан. Увидишь, доходы сразу вдвое прибудут.

— Правда, — согласился Степан. — Ежели ты в Лозвинском городке сядешь, казне в прибыток.

— Ин ладно. Скажи, Степан, где детки твои, свояченица Аринушка, не в Москве ли?

— Нет, Федор. Пока в Сольвычегодске живут. На будущую зиму привезу… На Тверской улице дом хочу купить, давно приглядываюсь.

— В самый раз тебе домком обзавестись… А жонку нову брать думаешь?

— Нет, Анфису забыть не могу. Каждую ночь, почитай, во снах вижу.

— Хорошая баба была, добрая, умная, упокой, господи, ее душу.

— А в Тобольске как? — помолчав, спросил Степан.

— Да что в Тобольске. Городок махонький, на высоком берегу Иртыша построен. Стены деревянные, за стенами церковь да избы приказных людей. Десяток купеческих лавок. Посада нет. Кругом леса дремучие.

— Как воевода?

— Ворует, как и все.

— Спокойно в городках служилые живут?

— С оглядкой да с осторожкой. Однако, как хана Сейдяка в полон взяли, легче стало. Многие сибирские людишки ясак добровольно приносят.

— Куда больше торговые и промышленные люди едут, не примечал?

— Как же, примечал. Где лесов больше и пушного зверя вдосталь — на восток и север. И народу лесного живет там мало, бояться некого.

— Рад я, Федор, тебя живым и здоровым видеть. Сегодня домой пораньше уйдем. Вином аглицким угощу, крепкое. Помнишь, Карстен Роде его любил.

— Помню.

Приятели похлопали друг друга по плечам и только хотели погрузиться в сладкий туман воспоминаний, как в горницу Степана Гурьева вошел Иван Волков.

— Степан Елисеевич, — поклонился Волков, — тебя большой боярин требует.

— Что ж, ты подожди, Федор, я справлюсь мигом.