Читаем без скачивания Одинокий колдун - Юрий Ищенко

Кошмар заставил старика протрезветь в несколько минут. Все его рыхлое тело предательски ослабло, паника кружила голову и била по мозгам излишками адреналина. Он, невразумительно причитая, продрался сквозь кусты, расцарапал лицо и руки о ветки шиповника, выскочил на освещенную аллею и помчался прочь, нелепым старческим галопом. Коленки его стучали друг о дружку; он запнулся о бордюрчик и с размаху полетел, как камень из пращи, на клумбу с кустами садовой хризантемы и астр. Больно ударился грудью и животом, защемило сердце. Старик осторожно перевернулся на спину, чтобы не наваливаться всем телом на изношенный трепещущий насосик в груди. Так он лежал, струйками впуская и выпуская через губы воздух; астры пахли кладбищем, украшенными гробами, цветочной водой для отбивания запаха мертвых тел. Поп думал о том, что в луже шевелились черви, и от мокрой горячей земли валил пар, а вскрытая могила сестричек засосала несчастного упрямого следователя. Все сходилось к одному, к тому, чего не могло, не должно было случиться. То, против чего он выстроил, уродуя и кощунствуя, свою жизнь, связался с колдунами, загубил душу, мечтая спасти город и людей.

А город давным-давно, если не всегда, не был христианским. Как нигде, здесь кишела нечисть; люди в большинстве своем хранили покорную, дремотную верность пионерским и комсомольским положениям атеизма, — и получалось, что священник ошибся, зря старался, проиграл...

— Господи, господи, дай мне силы, вразуми и обнадежь, и наставь на путь истинный, — шептал престарелый отец Димитрий, истерзанный, больной, похмельный, лежа на цветочной клумбе; цветы угрожающе раскачивали свои мохнатые сочные стебли, закрывая бутонами от него темное безгласное небо.

И тогда он расслышал этот стук.

Звук доносился со всех сторон: приглушенный, однообразный, будто бы тысячекрылая стая дятлов уселась на деревья и принялась зачищать дырки в коре; или это был звук каких-то колебаний, резонанс, — потому что старик ощутил, как мелко затряслась под ним горячая почва. Он посмотрел на куст хризантемы: покачивались темные изрезанные листья и тяжелые соцветья желтых и бордовых лепестков. Пар валил от земли все гуще, сквер словно провалился в густой туман; но больше всего старика пугал стук. Стук становился отчетливей, громче, парной воздух хорошо разносил все оттенки шума: можно было различить, что это деревянный стук, как если бы щелкали барабанные палочки, или ломали сухую веточку. Да, стук стал сопровождаться треском.

Старик, все еще оберегая трепыхающееся сердце, плавно опустил голову к почве, чтобы послушать у самой земли: так было слышнее. Левой рукой он упирался в землю, немного впереди себя. Вдруг что-то несильно, но энергично тюкнулось ему в ладонь снизу. Он дернулся, потом нащупал и поднес к глазам обнаруженный предмет: это была деревяшка, цилиндрик длиной в пять-семь сантиметров, скорее всего — кусок палки или тросточки. Края деревяшки были расщеплены и измочалены, будто сперва ее сжали клыки или щипцы, а затем рвали ее целлюлозные волокна. Старик узнал то, что держал — кусок осинового кола, вбитого им в эту землю либо с истопником, либо с Егором.

Что-то ожило под сквером, освобождалось от пригвоздивших и распявших почву кольев, грызло и дробило эти сырые полусгнившие деревяшки и выплевывало наружу, прочь.

Он пошарил вокруг руками, нашел еще несколько щепок и дощечек, вытесненных из земли. Ему это не почудилось и не пригрезилось. Он встал, перешел через асфальтовый тротуар аллеи, склонился над ворохом опавших листьев, разгреб их и нашел еще несколько осиновых щепок. Нутро кладбища, превращенного советской властью в сквер, пробуждалось и очищалось. Старик затопал ногами, закричал гневно, будто надеялся, что плеснет снизу желтая жижа, поглотит его, и на том все для него закончится.

Ничего не произошло. Потрескивали колья в земле, парила теплая трава, сияли желтые и голубые фонари. Поп пошел к могиле за эстрадой, нашел у ямы лопату и закидал землей могилу. Затем оставил лопату у туалета, а сам пошел прочь.

Он решил еще раз, уже не веря в удачу, но по привычке попытаться найти противодействие языческому Исходу. И обратиться к лону, в котором он был сперва взращен, а потом исторгнут и опозорен, — к своей церкви. Он нашел в кармане плаща бумажку с адресом девушки Петухова, у которой он иногда ночевал в последнее время, и там же оставил чемоданчик с вещами и книгами. Девушку звали Света, и жила она довольно близко, вот-вот сведут мосты, и он попадет к ней. Там вымоется, переоденется в подобающее священнослужителю облачение и, не мешкая, поедет в Александро-Невскую лавру, на прием к настоятелю. Ведь должны еще быть люди, знавшие его, помнившие и уважавшие, которые выслушают и поверят, или хотя бы проверят те демонические истории, которые он собирается поведать... Ну не к иезуитам же или к баптистам ему обращаться за помощью!..

Это был новый костел; зданию, в котором мэр Санкт-Петербурга позволил его обустроить, было две сотни лет; и еще шестьдесят лет назад в этом здании тоже был костел и шла служба. А теперь костел восстанавливался, все стены были голы, ждали росписей и священных убранств; едко пахло свежей масляной и ацетоновой краской, и даже у ксендза слезились глаза, а вечером нестерпимо стучало в висках.

Ксендз Владислав, настоятель нового костела при консульстве Польши и заодно официальный представитель Ватикана в городе на Неве, был нестар, около пятидесяти, слегка полноват, как человек, отвыкший от физической работы. У него имелась небольшая лысина, которая выглядела как тонзура средневековых монахов; на беспристрастном лице блуждала слегка обманчивая мягкая улыбка. День кончался: кроме двух служб, он сегодня обвенчал три пары молодоженов, две невесты были, как минимум, на четвертом месяце; кроме того, приболел коллега, ксендз Пшерзский, и ему одному пришлось в течение часа исповедовать прихожан. И все время находиться в пахнувшем краской зале костела. А затем пришли дети, шумные и бестолковые, ни один не выучил толком заданные три молитвы из катехизиса.

Уже пробили девять старинные часы, прозвенев несколько начальных тактов из «Аве Мария»; смолк новый орган, на котором учился приехавший из Кракова молодой парень, слегка раздражавший ксендза развязными манерами; у ксендза на столе лишь слегка уменьшилась кипа писем из Польши и из Ватикана, на которые он должен был обязательно ответить. И болела голова. Он выпил три таблетки растворимого аспирина, погрел руки у электрокамина и обернулся, когда в комнату из двери, ведущей в большой зал костела, вошел его помощник, старший служитель.