Читаем без скачивания По ту сторону сна - Говард Лавкрафт

Мне не терпелось осуществить свой план, но вначале следовало привести в порядок хотя бы уголок в старом доме. Ведь надо же где-то на скорую руку обосноваться. Заложенный в 1787 году особняк затем обустраивался несколькими поколениями. Первоначально это было типичное жилище колониста — строение строгих пропорций, с четырьмя внушительного вида колоннами по фасаду и недостроенным третьим этажом. Со временем именно эта часть стала основной — сердцевиной дома. Впоследствии дом постоянно подвергался реконструкциям, расширялся, становясь все более громоздким. Был закончен полностью третий этаж, подведена лестница. Появились многочисленные флигели и служебные помещения. К тому времени, когда я решил здесь обосноваться, особняк превратился в бесформенную громадину и вместе с садом, не уступавшим по заброшенности дому, занимал более акра земли.

Здание уже полностью утратило свой строгий колониальный стиль. Архитектура его стала эклектична: каждый из владельцев вносил в облик дома что-то свое. Двускатная крыша соседствовала с односкатной; оконные рамы различались величиной, причудливой лепки карнизы чередовались с классически простыми, почти аскетическими выступами. Даже слуховыми окошками снабжена была одна часть крыши. Но хотя знаток с пренебрежением отнесся бы к строению, вобравшему в себя столько несовместимых художественных стилей, для обычного человека вид его оставался довольно привлекательным. Во многом этому способствовали разросшиеся старые вязы и дубы — особняк прямо-таки в них утопал. Просвет открывался лишь в сторону заброшенного сада с розовыми кустами и зеленеющими поодаль топольками и березками. Несмотря на губительное действие времени и разноликость стилей — или благодаря этому, — особняк навевал мысли о преходящем величии и как-то удивительно соответствовал колориту местности. Казалось, его некрашеные стены гармонично сливаются с окружающими их могучими, неохватными деревьями.

В доме было ни много ни мало — двадцать семь комнат. Из них я решил привести в порядок три — все в юго-восточной части особняка. Осенью и в начале зимы я регулярно наезжал сюда из Бостона, следя за ходом работ. После того как старое дерево отчистили и натерли воском, оно приобрело дивный теплый оттенок; электрический свет изгнал из комнаты угрюмый мрак, и только затянувшиеся сантехнические работы задержали до конца зимы мой приезд. Лишь двадцать четвертого февраля я поселился в родовом гнезде Пибоди, а затем в течение месяца ломал голову, что делать дальше с домом. Первоначально я собирался сохранить только старинную часть особняка, сломав все позднейшие пристройки, но затем изменил решение. Особое очарование дома состояло для меня в том, что здесь обитали, сменяя друг друга, мои предки, здесь текла их жизнь, заполненная обыденными событиями и переживаниями.{1}

Ночью, когда мартовский ветер глухо завывал за окном, я долго лежал без сна, томимый подозрениями, что в доме кто-то есть. Сверху доносился неясный шум. Похоже, там некто перемещался, не ступал, а именно перемещался, то есть двигался как-то необычно. Трудно сказать, на что это было похоже. Казалось, движение сосредоточено на малой площади. Вперед-назад. Вперед-назад. Помнится, я вышел в темный холл, откуда вела наверх лестница, и долго стоял, прислушиваясь и всматриваясь в темноту. Теперь звук плыл, спускаясь по ступеням, то усиливаясь, то затихая. Я продолжал стоять и слушать, пытаясь понять, где таится его источник. Очень хотелось найти всему этому какое-то рациональное объяснение. Решив наконец, что это бьется на ветру ветка, я удалился к себе и успокоился. Шум продолжался, но теперь, когда я докопался, как полагал, до его причины, он меня больше не тревожил.

А вот замучившие меня в ту ночь сны толкованию не поддавались. Обычно наутро я забывал ночные видения, но тут они оказались настолько ярки и фантасмагоричны, что живо держались в памяти. В них я играл роль пассивного свидетеля бесконечных пространственно-временных смещений и череды обманных ощущений. Все это происходило в присутствии призрачной фигуры в остроконечной шляпе и еще какого-то неразличимого существа, которых я видел как бы сквозь призму мрачного ночного пейзажа. Но мучили меня не столько сами сны, сколько их прерывистость. Краткие видения молниеносно сменяли друг друга, каждое не имело ни начала, ни конца, а мир, в который меня уносили, был совершенно фантастичен и чужероден, как если бы находился в другом, неизвестном мне измерении. Проснулся я совершенно измученный.

На следующий день меня посетил архитектор, молодой человек, не склонный верить мрачным легендам, слагаемым в народе о старых домах, укромно затаившихся в сельской глуши. Он открыл мне прелюбопытный факт.

— Вступив во владение домом, вы, конечно, не ожидали, что в нем есть потайная комната? — спросил он, раскладывая предо мной чертежи.

— А разве она есть? — удивился я.

Есть. Может, тайная молельня, а может, темница для сбежавших рабов.

— Никогда не видел.

— Я тоже. Но взгляните сюда…

И он показал мне составленный им план дома, где было ясно видно, что вдоль северной наружной стены старейшей части здания тянется неучтенное пустое пространство. Что там было? Вряд ли молельня. Может, и правда карцер для беглых рабов? Но дом построили в те времена, когда рабы еще не сбегали в Канаду. Нет, не то.

— Вот бы взглянуть на этот тайник, — сказал я.

— Он должен быть тут.

И мы его действительно обнаружили — надежно скрытый тайник; на его след могло навести разве что отсутствие окна в северной стене спальни. Дверь в потайную комнату удачно маскировала искусная резьба, украшавшая стену из красного дерева. Не знавший о тайнике человек ни за что не распознал бы скрытую в резьбе дверь — не имея дверной ручки, она открывалась нажатием на определенный узор. Ее отыскал архитектор, лучше меня разбиравшийся в подобных делах. Перед тем как войти в потайную комнату, я задержался на пороге, изучая проржавевший запор.

За дверью находилась узкая каморка — конечно же, не молельня. В длину она тянулась футов на десять, пройти их можно было не сгибаясь, но вот в сторону из-за крутого ската крыши нельзя было сделать ни шагу. Только вперед-назад, и ни на дюйм вбок. Любопытно, что комната все еще хранила следы пребывания человека: повсюду валялись книги и бумаги, а стул, казалось, только что отодвинули от небольшого письменного стола.

Сама комната ни на что не походила. У нее были какие-то скошенные, искривленные углы, как будто строитель хотел сбить с толку ее владельца. Весь пол покрывали диковинные узоры, некоторые из них самым варварским образом были вырезаны в дощатом полу, образуя подобие круга. Углы комнаты расписаны крайне отталкивающими рисунками. Стол вызывал отвращение своим внешним видом: казалось, его спалил огонь — такого он был грязно-черного цвета. И уж явно служил не только для письменных занятий. На нем высилась кипа книг — видимо, очень старых — в кожаных, как и лежавшая рядом тетрадь, переплетах.