Читаем без скачивания Анна-Мария - Эльза Триоле

Коридор с застекленной крышей, по которому шагает взад-вперед здоровенный сторож, а по обе стороны коридора — закрытые двери во внутренние дворики.

— Посмотрите, мадам Белланже, на этих пареньков, подумать страшно, им нет еще и восемнадцати, а они уже осуждены за вооруженное нападение.

Надзиратель Камилл — он разыгрывал из себя гида — открыл стеклянный глазок в двери. Анна-Мария заглянула, и ей представился кадр из необычайной кинокартины — цветной и немой. Их было четверо, они расхаживали по двору туда и обратно, жестикулируя в пылу оживленного, но беззвучного разговора. Маленький, тщедушный уродец, судя по носу, пронырливый парень, что-то деловито втолковывал бравому красавцу в клетчатой рубашке; третий плелся за ними со скучающим видом школьника, которому все осточертело, а четвертый, маленький, щуплый, словно двенадцатилетний подросток, шел перед ними, пятясь задом и не спуская с них восторженного взгляда. Они, должно быть, обсуждали нападение, которое следует совершить по выходе из тюрьмы.

На другом дворе, побольше, заключенные, вполне взрослые мужчины с бритыми головами и голой грудью, играли в какую-то игру — нечто вроде футбола без мяча; другие разговаривали, сидя на земле и на скамейках, расставленных вдоль забора.

— Тут они у нас, — сказал надзиратель, — все вперемешку, и политические и уголовные… А тут одни уголовные.

Видимо, теперешние «политические» не далеко ушли от уголовных, ибо отличить их было невозможно.

— Видите вон того, на корточках, у стенки, это бывший ФТП, он здесь за убийство. Сплю и вижу, чтобы его отсюда убрали; тут у нас сидят молодчики из петеновской милиции, боюсь, как бы они с ним не разделались. Не оберешься потом хлопот! И так уж в газетах только о нем и разговору, будто бы он вовсе никого не убивал. Коммунисты подняли шум…

Человек, сидевший на земле, спиной к стене, не шевелясь смотрел в одну точку. Рядом с ним ожесточенно резались в карты, но он оставался безучастным. Анна-Мария узнала Робера Бувена, того самого Робера, который снабжал их маки. Она ничего не сказала. Робер в тюрьме за убийство! Это еще что такое? Жозефа она так и не нашла.

За те две недели, что Жозеф провел в тюрьме, его посещал только адвокат. У Анны-Марии не было никаких прав на свидание с ним, а Мирейль уехала вместе с мальчиком к родным в горы; трудно ей было одной с ребенком. Анна-Мария попыталась все-таки повидать Жозефа… Безрезультатно.

Приехав в П., Анна-Мария сняла номер в гостинице и тут же отправилась к тому самому Клавелю, к которому ей посоветовала обратиться хозяйка постоялого двора. И хорошо, что посоветовала: Анна-Мария совсем растерялась, не зная, что предпринять, а Клавель, решив помочь, не стал откладывать дело в долгий ящик. Это был почтовый служащий, занимавшийся также и другими делами. Подробно расспросив Анну-Марию о том, как вел себя Жозеф в маки, он заявил, что считает сведения удовлетворительными и готов начать действовать. Клавель понаслышке знал об Анне-Марии — «Барышне»; да ему и самому приходилось изредка работать совместно с Раулем; поэтому то, что она рассказала о Жозефе, Клавель счел для себя вполне достаточным.

Анна-Мария не вернулась в ту большую гостиницу, где ночевала в первый свой приезд. Она нашла другую, которая находилась в тупике, с виду не привлекательную, но чистую, ее как раз заново отделывали. Даже выстроили дансинг в нижнем этаже, и бар уже действовал, хотя штукатуры еще не ушли, еще стояли банки с красками, стремянки и продолжали работу белые, как пекари, каменщики. Что за нелепая мысль — устраивать дансинг в глухом закоулке, в этом городе П., который и сам-то находится в тупике. Пока что завсегдатаями бара являлись только сами хозяева гостиницы — пара, состоявшая в незаконном сожительстве, — она вложила в дело деньги, а он — инициативу. Заходила сюда и красотка официантка из ресторана. У нее был необыкновенно пышный бюст — между пуговицами ее белой блузки постоянно зияли прорехи, — замысловатая прическа, целое сооружение из черных, как смоль, волос и громко цокавшие на ходу деревянные подошвы. Бывали здесь и родственники хозяйки — двое мужчин и женщина; в каких отношениях они состояли между собой, трудно было сказать. Судя по говору — южане. Анна-Мария встречала всех этих людей в ресторане, где еще не просохли стены — оранжевые, с золотым бордюром. Были здесь и другие постояльцы: юная чета молодоженов, которые, поговорив о спорте, надолго умолкали, потому что больше говорить им было не о чем, и, наконец, милая молодая дама с младенцем, целыми днями щебетавшим в номере, рядом с номером Анны-Марии; но по ночам он, слава богу, спал.

Номер тоже был отремонтирован, но кое-как: в послевоенное время не было хороших материалов. Краска уже успела облупиться; электрическая лампочка давала так мало света, что по вечерам не было возможности читать; ни настольной лампы у кровати, ни занавесей на окне, ни скатерти на столе. Из окна, выходившего во двор, была видна низкая крыша с круглой, как бутылки, черепицей. Жители гостиницы поглядывали на Анну-Марию с любопытством, хотя ничего особенно странного не было в том, что она заехала в этот тупик — не более странно, чем то, что там выстроили бар и дансинг.

Передав дело Жозефа в руки Клавеля, Анна-Мария стала ждать. Она слонялась по городу с фотоаппаратом, снимала собор, узкие улочки, прелестные фонтаны — черные лебеди, выпускавшие из клюва тонкие струйки воды, — снимала большие и тяжеловесные башни, напоминавшие об отдаленном родстве этого города с Авиньоном, и двойной ряд платанов на широком, как поле, бульваре, а также вид со стороны поросшего травою спуска… Клавель не советовал ей пока ввязываться в это дело: если оно обернется плохо, если его раздуют и Жозефа не выпустят, тогда видно будет, а пока лучше сидеть тихо. Как только Клавель узнавал что-нибудь новое, он заходил к Анне-Марии, и появление у нее в гостях местного жителя, да еще такого жителя, как Клавель, удивляло постояльцев гостиницы еще больше, чем ее одиночество. Они встречались в ресторане, единственном месте в гостинице, где можно было посидеть. Наконец стало известно, в чем обвиняют Жозефа: старая история, еще с сорок третьего года. Рауль послал как-то Жозефа в одну деревню с поручением, а в тот вечер ребята там готовились к налету на дом одного коллаборациониста, так как в близлежащем маки, в горах, не хватало одеял и материи для шортов. Увидев Жозефа, человека, как известно, решительного, ребята попросили его помочь им. Жозеф помог и на следующий же день уехал. Теперь, в 1946 году, коллаборационист подал на этих ребят в суд, и когда к ним пришли с обыском, то нашли у одного парня одеяло, у другого — два. Полагая, что никто не знает, кто такой Жозеф, и тем более что Жозеф в тот вечер был с ними, парни свалили всю вину на человека по имени Жозеф Карделла, ночевавшего тогда в селении. Парни были уверены, что это вымышленное имя. Однако полиция, прекрасно осведомленная, разыскала Жозефа, а свидетельские показания настолько убедительно подтвердили его пребывание в ту ночь в селении, что отрицать было бессмысленно; сейчас, благодаря показаниям его собственных товарищей, вся тяжесть обвинения лежала на нем.

Анна-Мария очень обрадовалась, когда, вернувшись из тюрьмы, застала Клавеля, поджидавшего ее в ресторане. Жозефа ей не удалось увидеть, а при воспоминании о Робере, сидевшем на земле в тюремном дворе, у нее больно щемило сердце…

— Вчера была очная ставка, — выкладывал новости Клавель… — Ребята простить себе не могут, что взвалили все на Жозефа… Дурачье! Вместо того чтобы представить дело как политическое и отвести обвинение в краже, они удовольствовались тем, что приписали все Жозефу, благо им казалось, что его никогда не найдут!.. Когда же они увидели у следователя Жозефа, то во всем сознались и решительно заявили, что свалили вину на него, — надеялись, что его, мол, не разыщут, — сказали, что Жозеф не участвовал в распределении захваченных одеял и материи, так как тут же уехал. И это сущая правда. Тех, у кого нашли вещи, такой оборот дела, разумеется, не устраивает: теперь они рискуют получить по пять лет, как обыкновенные воры! Скажите на милость, что им было делать, не возвращать же коллаборационисту одеяла по окончании войны? Но мы вовсе не горим желанием защищать их, тем более что они, мерзавцы этакие, теперь подтверждают поклеп, возведенный на Жозефа. Обратите внимание, что парни, у которых нашли одеяла, — на свободе, а Жозеф, которого обвиняют только в том, что он разработал план налета, — в заключении.

— Почему?

Плохо выбритые щеки Клавеля собрались в длинные вертикальные складки — он улыбнулся:

— Потому, что он из нашего маки, мадам! А это нечто вроде татуировки, мадам! Татуировка является юридической презумпцией, татуировка, мадам, подтверждает вероятность обвинений, это своего рода характеристика обвиняемого, определяющая среду…